Здесь обитают призраки - Бойн Джон. Страница 29

— А Джеймс ее любил? — спросила я.

— О да. Уж надо думать. Конечно, оба они, когда только приехали из Испании, были очень молоды. Но тогда казалось, что они так счастливы друг с другом. Лишь гораздо позже она… в общем, лишилась покоя.

— В каком смысле?

Мэдж нахмурилась, будто подыскивая верные слова.

— Что-то с нею случилось, это все мы понимали, — пояснила она. — Еще в детстве.

— Мистер Рейзен упоминал, — сказала я; меня пугала одна мысль о том, что взрослый человек подобным манером причинит урон ребенку. — Страшная мерзость.

— Да, но мне казалось, что она, если такое возможно, перечеркнула те времена. Я искренне полагала, что они с Джеймсом вместе обретут умиротворение. Я очень поддерживала их союз. И поначалу они были счастливы. В этом никто меня не разубедит.

Обе мы умолкли, попивая чай, погрузившись в раздумья. Я размышляла о юной Сантине, о том, что с нею произошло, что породило столь опасный психоз. Мэдж, несомненно, вспоминала ту пору, когда она и ее супруг счастливо дружили с Уэстерли.

— Вы давно замужем? — после долгой паузы спросила я, и она с улыбкой кивнула:

— Девять лет. Мы с Алексом познакомились, когда мой брат привез его погостить на выходные из университета. Они вместе учились и дружили с первого дня. Мне, конечно, было всего шестнадцать, а он тремя годами старше, и, естественно…

— Вы мгновенно полюбили друг друга, — улыбнулась я.

— Нет, я его возненавидела, — расхохоталась она. — Отчего вы так потрясены, Элайза? Это чувство длилось недолго. Видите ли, в те выходные он ужасно меня дразнил. Говорил возмутительные вещи, а я, пожалуй, не оставалась в долгу. За ужином мама хотела развести нас по разным комнатам, поскольку мы осыпали друг друга оскорблениями. Все это, разумеется, было одним сплошным притворством. Он вскоре прислал мне письмо. Извинялся за грубость.

— Объяснил ее как-нибудь?

— Сказал, что, впервые меня увидев, понял, что не сможет провести выходные так, как ему поистине желалось, — а именно внушать мне любовь, — и пришлось довольствоваться меньшим, а именно внушать мне отвращение. Естественно, я ответила — сообщила ему, что мне в жизни не доводилось встречать столь вульгарную, напыщенную, презренную, неприятную, грубую и неучтивую скотину и если он вновь посетит нас в выходные, я не пожелаю и словом с ним обменяться. В следующие выходные он привез мне цветы и сборник стихов Китса, а я сказала, что в письме солгала и думала о нем ежечасно.

Я удивилась, что она так откровенно делится историей их жениховства, однако видела, что воспоминания доставляют ей удовольствие.

— Мы поженились через год, — прибавила она. — Мне крупно повезло. Он чудесный человек. А вы, Элайза? Некто любимый ожидает вас в Лондоне?

Я покраснела и покачала головой.

— По-моему, я не из тех, кого добиваются молодые люди, — сказала я, и Мэдж Токсли, к ее чести, не стала со мною спорить, ибо доказательства моей правоты были налицо. Она красавица, и мужчины, подобные Алексу Токсли, с первого взгляда готовы ее добиваться; я другая.

— Ну, — сказала она, неловко поерзав, — кто знает, что готовит нам будущее. Как он? — спросила она затем, резко сменив тему. — Джеймс. Он здоров?

— Нет, — сказала я.

— Ну разумеется, — согласилась она, слегка покраснев. — Конечно, нездоров. Я хотела сказать… как он справляется? Понимаете, с нами он видеться не желает. С нами обоими. Алекс весь год ужасно огорчается. Когда Джеймса привезли из больницы, Алекс снова и снова добивался встречи — но вотще. Он писал письма, беседовал с врачами. Когда наняли миссис Ливермор, Алекс с нею поговорил, и она обещала постараться все устроить, но Джеймс упорствует. Он не желает посетителей.

— Душенька, — сказала я, накрыв ее руку своею. — Говоря по чести, вряд ли он даже заметит, что вы пришли.

Она пристально взглянула на меня:

— Что вы такое говорите?

— Человек, коего я видела нынче утром… — начала я. — И слово «человек» я привожу здесь с оглядкой, ибо от человека этого мало что осталось. Он… я не постигаю, как он пережил побои. Его лицо… простите, Мэдж, я не хочу расстраивать вас, но лицо его ни на что не похоже. В нем едва возможно узнать человеческое существо.

Она зажала рот рукою, но я ни об одном своем слове не пожалела. Мне надлежало знать правду о мистере Уэстерли, а я ему решительно чужая. Мэдж и ее муж — старые друзья. Если ей представляется, будто он сидит в постели и повелевает, кого допустить к нему, а кого не допускать, и от предположения этого Мэдж больно, она тоже имеет право знать.

— Мне умолкнуть? Или продолжить? — спросила я. — Это чрезмерно огорчительно для вас?

— Да, однако я хочу знать, — сказала она. — И полагаю, Алекс тоже. Прошу вас, расскажите мне все.

Я вздохнула.

— Он лежит, — сказала я, — человеческой скорлупою. С половины лица содрана кожа. Видны кости, хрящи. Миссис Ливермор говорит, что меняет повязки трижды в день, иначе он рискует заражением. Зубы выбиты. Рот распахнут, с трудом глотает воздух. С чудовищным хрипом, Мэдж. Точно собака, что умирает в канаве. А в остальном… я, разумеется, не видела его тела, оно скрыто одеялом. Но я уверена, что он никогда не сможет ходить. Он еле двигает руками. Человек этот почти мертв, хотя сердце его по-прежнему бьется. Я понимаю, что это кощунство, но бедняге лучше было погибнуть от побоев, а не выжить. Выжить! — повторила я, горько усмехнувшись. — Можно подумать, это жизнь.

Я взглянула на миссис Токсли — та смертельно побледнела. Я видела, что она готова разрыдаться, однако была в ней некая сила, стойкость, замеченная мною еще при первой нашей встрече на вокзале; сейчас Мэдж лишь с силой втянула воздух и кивнула.

— Я не знаю, что сказать, Элайза, — промолвила она. — Честное слово, я не знаю. Я по сей день не устаю поражаться тому, что Сантина совершила подобное.

— Вы были здесь в тот вечер?

— Чуть позже. Я не видела ни тела мисс Томлин, ни Джеймса. За ним ухаживал Алекс. Но я видела Сантину. Ее уводили полисмены. У нее… лицо у нее было в крови. И все платье. Ужасно.

— Вы говорили с нею?

— Чуть-чуть, — сказала она. — И я еще не знала, что произошло. Я полагала, кто-то ворвался в дом. Думала, Уэстерли застали грабителя, случилась драка и лишь Сантина осталась невредима. Мне и в голову не могло прийти, что все это учинила она сама.

— И какая она была? — спросила я, напряженно к ней склонившись.

Мэдж сосредоточенно поразмыслила.

— Собранная, — произнесла она. — Совершенно бесстрастная. Будто наконец исполнила давний замысел. Было в ней что-то потустороннее, если вы меня понимаете. Скорее призрак, нежели живая женщина. Химера.

— А потом вы с нею виделись?

— Несколько раз. На суде, конечно. Меня вызывали свидетелем, и Алекса тоже — спрашивали, каковы мои впечатления о ее натуре, о ее весьма необычайных поступках перед преступлением. Потом на оглашении приговора. И еще раз в то утро, когда ее повесили. Я не сказала Алексу, в тот день, что иду с нею повидаться. Он бы не понял. Но поймите вы, Элайза: нам всем было тяжело. Мы еще не оправились. По-моему, вся деревня переживает это горе до сих пор. Но я должна была ее увидеть. Если я вам расскажу, вы сохраните мою тайну? Обещаете ни словом никому не обмолвиться?

— Клянусь вам, — сказала я. — Мне необходимо знать, понимаете? Ибо, говоря по чести, я чувствую ее здесь. В этом доме.

Мэдж воззрилась на меня.

— В каком смысле? — спросила она, слегка отпрянув.

— Вы верите в загробную жизнь?

— Я верю в Господа Бога, если вы об этом. Я верю в Страшный суд.

— А в рай и ад верите?

— Разумеется.

— А что, если, — начала я, сама отчетливо постигая, сколь нелепы мои слова, но испытывая потребность произнести их вслух, — что, если душа отбывает из этой жизни, но ни в рай, ни в ад не попадает? Что, если она остается? — Не отводя от меня глаз, Мэдж сглотнула, не найдясь с ответом. Я постаралась отбросить эту мысль. — Вы сказали, что еще раз с ней увиделись. Где? В тюрьме?