Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 12

— Вот так же и тогда, когда мы праздновали заключение мира с моим братом Фридрихом, я тоже предложил такой же тост, и все встали, а она одна не встала. Но мы все равно выпьем. Как и выпили тогда. Иван!

И они вдвоем громко чокнулись. А когда Иван повернулся к царице, она уже пила. Тогда и он тоже стал пить. И царь тоже пил. А когда выпил, то, продолжая стоять, сказал стоявшему напротив него Ивану:

— Вот так было и тогда. Все пили стоя, а она сидела. И я назвал ее дурой. При всех!

И тут он жестом показал Ивану, что пора садиться. Они оба сели. Царица смотрела на них, улыбаясь. Царь тоже улыбнулся и сказал:

— Но тогда ты была не дура. А это я был дурак. Потому что ничего не понимал. Ей же было тяжело вставать, Иван. Она тогда вот-вот должна была родить Алексиса. Разве, Катрин, не так?

Царица продолжала улыбаться. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. И даже взгляд ничуть не изменился.

— Вот! Посмотрите на нее! — громко сказал царь. — Какая чистота и невинность! Да тут, глядя на нее, разве можно что-нибудь помыслить? — И он опять перешел на немецкий: — Где этот мальчик, Катрин? С ним ничего дурного не случилось? Почему вы его от меня прячете? Разве я давал для этого повод? Разве я обижал твоих прежних детей? Совсем напротив! И Анхен, и Пауль ничего недоброго от меня не видели. Даже мало того: я их обоих признал! Так почему же вы теперь прячете Алексиса?

— Негодяй, — тихо сказала царица. — Или сумасшедший, вот ты кто.

— А, старая песня! — громко, даже очень громко сказал царь. — Я сумасшедший, как это удобно! Я не признаю своих собственных детей! Но кому до этого есть дело? Только нам с тобой, Катрин. Тогда вы говорите уже вот что: он сумасшедший, он заключил мир с этим чудовищем Фридрихом, он предал интересы нации. Но! — тут он поднял вверх палец, помолчал, а потом уже совершенно спокойно продолжил: — Но ведь если вам даже вдруг удастся сделать со мной что-нибудь недоброе… То ведь ты, Катрин, оставишь все по-прежнему. Ты ведь не объявишь наново войну. Потому что она никому не нужна! — продолжил он уже во весь голос. — Потому что ты прекрасно знаешь, что нам все равно рано или поздно пришлось бы вернуть Фридриху Пруссию. Потому что не только Фридрих никогда бы с этим не смирился, но и даже наши разлюбезные союзники этого нашего приобретения так до сих пор и не признали! Прошло уже четыре года, а у них так и не нашлось на это времени. И это при том, что все это было заранее оговорено, все они поставили под этим свои подписи. Тетенька этого очень ждала. Но так и не дождалась. А я не стал ждать, я прагматик! Я лучше возьму то, что сразу будет всеми признано. Шлезвиг — это наши фамильные земли, с этим никто не станет спорить. И вот чем должен заниматься я, если хочу быть достойным внуком своего великого деда, — возвратом Шлезвига, вот чем! Это он мне это завещал! Потому что это же он выдал мою матушку не за кого-нибудь другого, а именно за моего отца! И разве этот выбор был случаен? Нет! Или ты другого мнения, Катрин? Или, даже правильней спросить, каково на этот счет мнение твоего разлюбезного дяди Фрица?!

— Ты сумасшедший, — тихо сказала царица. — Я сейчас кликну лекаря.

— Не надо лекаря! — сердито сказал царь. — Я совершенно здоров. И я хочу ужинать дальше. — Тут он опять хлопнул в ладоши и крикнул: — Василий! Трубку! Живо!

— Нет! — сказала царица.

— Да! — сказал царь. И опять позвал: — Василий!

В одной из дверей показался давешний служитель с разожженной трубкой в руке. Царь сделал ему знак подойти к столу.

— Нет! — опять сказала царица. — Унеси это, любезный. У нас здесь не трактир. Не хватало еще только карт, пива и всякой сволочи.

Иван при таких словах невольно вздрогнул. Царь заметил это и тут же спросил у царицы:

— Ты это о ком?

— Сам знаешь! — быстро сказал она, после повернулась к служителю, а если точно, то к Василию Шкурину, своему гардеробмейстеру, и уже не так сердито продолжила: — Иди, иди, Василий, премного тебе благодарны, иди.

Шкурин стоял в дверях, не зная, кого слушать.

— Ладно! — сказал царь. — Иди.

Шкурин ушел. Царь сказал:

— Да, я, наверное, действительно сумасшедший, если я столько тебе позволяю, Катрин. Нужно было давно запереть тебя в монастырь, как в свое время при почти таких же обстоятельствах поступил мой великий дед.

— Но ты решил поступить по-другому, — сказала царица.

— Как? — спросил царь.

— Я этого точно не знаю, — сказала царица. — Вернее, мне просто не хочется в это верить. Но в некоем весьма надежном месте, во дворе, начато некое строительство. Это каменный дом об одиннадцати покоях. Работы ведутся днем и ночью, строители очень спешат. Но господин фон Унгерн все равно ими весьма недоволен, потому что…

— Нет! — перебил ее царь. — Что ты такое говоришь! При чем здесь Унгерн! И это совсем не для тебя! А это ты сама знаешь для кого. Потому что я был у него! Это просто нечеловеческие условия, он очень страдает. Вот я и велел…

Но тут царь замолчал и настороженно посмотрел на Ивана. Иван не знал, как ему быть. А царь не сводил с Ивана глаз и продолжал молчать. «Наверное, — подумал Иван, — он сейчас решает, что со мной делать. Ну так скорей бы решил, скорей бы все это кончилось!»

Но царь молчал. Тогда сказала царица:

— Уже очень поздно, Питер. Я хочу спать. Надеюсь, вы отпустите меня?

— Да, конечно, — сказал царь.

Царица поднялась из-за стола. Тогда тут же поднялся и царь. Поднялся и Иван.

— Вот только что еще, Катрин, — смущенно сказал царь. — Ты не подумай, будто я хочу тебя этим как-то оскорбить. Или выразить свое недоверие. Но вот этот человек, — продолжал он уже довольно жестким голосом, при этом указывая на Ивана, — вот этот человек отныне будет постоянно пребывать при тебе. Его зовут Иван, и он мой друг. Так что в случае чего, то есть при мало ли какой опасности, можешь всецело полагаться на него.

— Но у меня и так уже есть охрана, — сказала царица. — И я ничего не боюсь.

— Это прекрасно! — сказал царь. — Но лишняя предосторожность никогда не повредит. Итак, — и царь кивнул на Ивана, — ротмистр…

— Заруба-Кмитский, — подсказал Иван.

— Заруба-Кмитский, — повторил царь. — Ротмистр, только что из Померании. А теперь он будет при тебе, Катрин. И завтра, а может, уже даже сегодня ночью ему будет придан эскадрон. Он же ротмистр, Катрин. А что такое ротмистр без эскадрона? Это… Ну да это и так понятно.

Царица согласно кивнула, после повернулась к Ивану, некоторое время рассматривала его, после еще раз кивнула, опять повернулась к царю и спросила:

— Так я свободна?

— Вполне! — сказал царь. — Но только в пределах этого дворца, Катрин!

Она опять кивнула, развернулась и пошла к той самой двери, из которой раньше выходила.

— Только в пределах, я сказал! — выкрикнул ей вслед царь. — Ты слышишь? Это приказ! А мы люди военные и с приказами шутить не будем!

Но царица к тому времени уже ушла и дверь за ней закрылась. Царь резко тряхнул головой и очень сердито сказал:

— Дура!

А после еще постоял, посмотрел на закрытую дверь, успокоился, повернулся к Ивану и сказал уже вот что:

— Прекрасно! Я о большем и не мечтал. Но я очень спешу, Иван. Так что идем, ты проводишь меня, а я заодно расскажу тебе, что ты здесь должен будешь делать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Господин комендант

Но на самом деле он об этом почти ничего не сказал. То есть сказано им тогда было, конечно, много, но всякий раз о чем-нибудь другом. Так, когда они только вышли из дворца, царь жестом остановил Ивана, после многозначительно кивнул в ту сторону, куда ушла царица, и так же многозначительно сказал:

— Теперь ты все понял. Теперь тебе ничего не нужно объяснять. Только я еще напомню, что я с этой женщиной живу… нет, уже просто состою в законном браке уже целых восемнадцать лет! Пойдем!

И они пошли дальше, в парк. Там царь довольно скоро остановился. К нему сразу же подошел голштинский офицер и доложил, что все уже готово. Царь сказал, что он сейчас будет, и отпустил голштинца. И когда царь с Иваном опять остались вдвоем, царь сказал: