Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 76

И тут Иван порезался, стал это место утирать, примазывать и, что всего хуже, думать, что такое не к добру. Но и додумать даже не успел, как в дверь заглянул Степан и пригласил его к столу. Иван быстро убрался, встал и вышел следом за Степаном.

Стол был небогатый, потому что была пятница, и кашка была на воде. Но Иван все равно ее съел, запил жидким кофеем и уже хотел было вставать. Как вдруг опять показался Степан и сказал, что ваш человек пришел, Василий, так его что, сюда звать или как? Сюда, сказал Иван, только найдите еще что-нибудь, а то что это одна каша! Слушаюсь, сказал Степан и вышел. Иван сидел, смотрел на дверь и ждал. Принесли вина и гречки с салом. А потом уже вошел Базыль. Он был одет уже по-здешнему, и все это сидело на нем достаточно ловко. Да и сам он имел вид весьма довольного собой человека, даже, правильнее, господина.

— О! — только и сказал Иван, вставая.

— Га! — радостно сказал в ответ Базыль. — Что, паныч, я ладно смотрюсь?

— Еще как! — сказал Иван. — Ты теперь прямо как нобиль какой-нибудь. Или совсем магнат. Ну так садись, магнат, рассказывай. И выпьем!

— Посидеть — это с огромным удовольствием, — сказал Базыль, садясь напротив. — А выпить нет. Я же теперь на службе, паныч.

— У кого?! — поразился Иван.

— У господина графа Кейзерлинга.

— У кого, у кого? — переспросил Иван, но уже не так громко.

— У господина графа Кейзерлинга, — повторил Базыль. — У Карла Петровича.

— Кем?

— Переводчиком. Он же в Варшаву едет, этот Карл Петрович, его же ваша царица туда посланником назначила. А по-польски он не понимает. И вот он берет меня. Для понимания.

Все это Базыль сказал спокойным, ровным голосом, а потом так же спокойно замолчал. Иван еще раз осмотрел его всего, потом спросил:

— Это что, это Никита Иванович тебе в этом поспоспешествовал?

— Да, он, — сказал Базыль. — Но ты, паныч, так на меня не смотри. Что мне этот Карл Петрович и что Варшава. Я же там, может, только какую-нибудь неделю посижу, а потом мне дальше надо будет ехать. Да и они там другого переводчика себе найдут. Но сперва, как мне было говорено, они туда приедут и представятся, после напишут письмо, и я его сразу в зубы и поехал в Вильно, в Трибунал. И Лапы сразу наши, паныч!

Иван молчал.

— Паныч! — сказал Базыль. — А я же тебе еще от одной панночки поклон привез. Я говорил: а что еще? А она как покраснеет, паныч. Как та роза, что у нас возле крыльца, если ты помнишь. И я засмеялся. Все равно, я ей сказал, скажу ему, как ты краснела. А она: только посмей! Вот я и не смею, молчу.

Тут он и вправду замолчал. Иван тоже молчал. Иван боялся спрашивать. Тогда Базыль сказал:

— А как ты напугал ее тогда, когда вы под окном остановились. Ну да ты ее тогда не видел, не успел, там же тогда солдаты на вас набежали. А она вас видела. И очень жарко молилась, чтобы по вам не попали. И не попали же! Все пули пролетели мимо. А они быстро летят! А теперь… Она опять сидит и ждет тебя. И опять будет молиться, если что.

И тут Базыль замолчал. Иван нахмурился, подумал и спросил:

— Когда вы с графом едете?

— Послезавтра, — ответил Базыль. — В воскресенье. Представляешь, как они спешат, если в такой день едут? Так ведь же здесь теперь такие перемены, что сам черт… — Но тут же спохватился и продолжил: — Но это не наше дело, наше дело — письмо в Трибунал. И мы его доставим! И Хвацкие свое получат! А мы свое!

— Да, — сказал Иван. — Конечно. — Помолчал, потом спросил: — А как это все было у Никиты Ивановича? Как он тебя принимал, о чем спрашивал?

— Принимал с почетом, даже удивительно, — сказал Базыль. — А спрашивал о чем? О Лапах спрашивал, что там растет и сколько там душ. И сколько гайдуков у Хвацких, а сколько у нас. На что я сказал, что дело не в числе. А после о тебе он спрашивал, конечно, и я тебя хвалил, конечно. Но и не захваливал, а осторожно, чтобы словам была вера.

— И она была? — спросил, улыбаясь, Иван.

— Конечно! — сердито воскликнул Базыль. — Га! Велика наука! Да во мне семь пуль сидит, и об меня пять сабель затупилось! А тут просто слово сказать!

— Верю. Верю! — перебил его Иван. После спросил: — А что теперь?

— А теперь, — сказал Базыль, — верчусь как жернов. Послезавтра уже уезжать, а этот немец, этот Карл Петрович, мне и туда велел сбегать, и туда, и туда. Так что я к тебе, паныч, только на минутку заскочил, только сказать, где я и где меня искать. А где тебя? А то панночки интересуются. И когда ты к ним заявишься, а то уже им как-то даже неудобно у меня об этом спрашивать. А мне об этом молчать. Ну так что?

Иван подумал и сказал:

— Я сегодня должен буду съездить в одно место и сразу вернуться. И тогда завтра сразу к ним. Или… Нет! — сказал Иван. — Скажи: завтра обязательно. Потому что, — и тут Иван даже улыбнулся, — уже хватит этой службы. Вот как!

— И это правильно, — сказал Базыль. — Так я ей и передам. И мне уже пора идти. Потому что ты уже вон сколько служишь, а я только вчера начал. Мне еще нужно себя показать!

С этими словами Базыль встал, сказал «до скорого» и вышел. А Иван остался за столом, и напротив стояла бутылка. Эх, подумал Иван, жаль, что Данилы Климентьича нет рядом, Данила Климентьич бы не отказался, особенно по такому случаю. С этой мыслью Иван взял бутылку и налил себе, после представил напротив Данилу Климентьича, а дальше представил, как тот поднимает свой стакан, — и поднял свой. И они как будто чокнулись, и Иван начал пить. Теперь он не спешил, не хлопал, как перед атакой, а смаковал, катал по языку и даже щурился от удовольствия. И думал: это опять капское. А какое славное винишко! Неужели это из такого далека везут, с Капской земли? С края света! Чтобы Иван налил и выпил. За здоровье Никиты Ивановича. А что! Как тут за него не выпить, когда он как обещал, так уже и начал делать — посылает Базыля в Варшаву вместе с Кейзерлингом, а оттуда Кейзерлинг напишет в Трибунал, и Трибунал начнет рассматривать их дело. И рассмотрит в самом наилучшем виде, можете не сомневаться. Тут Иван не удержался и еще налил. И теперь уже представил напротив себя Никиту Ивановича — и чокнулся и выпил уже с ним. На душе было светло и радостно. И даже когда вспомнил про Семена, то подумал, что верно Степан говорил — Никита Иванович не даст Семена в обиду, а замолвит за него словечко или хотя бы просто его выкупит. И будем еще вместе водку трескать. Или капское. Тут Иван хотел еще налить, но вовремя вспомнил, что день еще только начинается и что когда вернется Семен — а Семен вернется, никуда не денется, — они опять поедут в Ропшу. И тут вдруг вспомнился Павел Петрович, как он, когда его вели к карете, на Ивана оглядывался и даже махнул ему рукой. Жалко мальчонку, подумал Иван, ну да не все еще потеряно, Семен вернется и поедем, и подпишем. А пока что Иван встал, одернул на себе мундир и подошел к окну. Во дворе стояли уже три кареты. Кутерьма, вспомнил Иван слова Степана, усмехнулся и подумал: значит, им пока что не до нас — и не спеша пошел в бильярдную.

Там он пробыл почти что до самого полудня, никто о нем не вспоминал — и он играл себе в свое удовольствие, играл плохо, потому что постоянно думал о своем, представлял, как они с Анютой приедут в Великие Лапы и Базыль поведет их показывать тамошние места, но, конечно, до этого скажет, что Хвацкие теперь уже не те, что были прежде, теперь они сидят как мыши. Так что, Базыль, скажет Иван, может, нам теперь поехать их проведать, нагрянуть, так сказать? А что, скажет Базыль и засмеется, а почему бы и нет. Вон, паныч, посмотри, какие у нас теперь хлопцы, один к одному. И тогда они уже оба радостно засмеются, а Базыль даже начнет потирать руки от предвкушения. Но тут Анюта грозно скажет: что это такое, что я слышу, прекратите немедленно, какое варварство! И чтобы я такого больше никогда…

Ну и так далее. Иван играл и думал о своем, а об остальном совсем забыл. Но тут вдруг к нему вошел Степан и сказал, что их высокопревосходительство желают его видеть. Вид у Степана был мрачный. Но Иван уже заметил, что у Степана всегда так: когда к хорошему, он мрачный, а когда к недоброму — веселый. Значит, сейчас к хорошему, думал Иван, идя следом за Степаном, значит, Семен уже вернулся и нужно срочно ехать в Ропшу. А потом, значит, срочно обратно, а завтра срочно на Литейную, к Анюте. Вот о чем тогда думал Иван и улыбался.