Книга теней - Клюев Евгений Васильевич. Страница 24

Неизвестно почему к исходу первой половины 50-х годов, а точнее, в самом начале 1756-го, Фридрихом II, Великим, был выдворен из страны французский посланник вместе со всеми сопровождавшими его лицами и вместе со всеми пожитками. Посланник увез из дворца какую-то скрученную в трубочку бумагу, скрепленную сургучом и предназначенную, кажется, королю Франции, что, по свидетельству очевидцев, и объясняло мрачность лица французского посланника, а также лиц сопровождавших-его-лиц. Инцидент был осмыслен позднее, когда (всего лишь через несколько месяцев) стало известно о союзе, заключенном против Пруссии Францией, Россией, Австрией, Швецией и некоторыми немецкими государствами. Фридриха II, Великого, приветствовали при дворе как провидца.

Между тем лексикон Марка Теренция Варрона постоянно пополнялся. В прямой связи с его пополнением (об этом уже поговаривал двор) находились отставки считавшихся преданными Его Величеству государственных деятелей и назначения на их должности новых лиц, малоизвестных придворным кругам. Фавориты и фаворитки вспыхивали на небосклоне Его Высочайшей Милости как кометы, но — в отличие от комет — через миг не оставляли даже светящегося следа. Цинизм и вероломство монарха обсуждались в открытую.

А Марк Теренций Варрон болтал без умолку — и, будучи в очень незначительной мере способным к диалогу, выдавал восхитительные образцы речи монологической. Ловкие придворные научились по болтовне его узнавать, откуда ветер дует — наиболее же предприимчивые из них исхитрялись играть на способностях Марка Теренция Варрона к языкам и копированию речи: отныне они молились на ворона, как бы невзначай, но очень громко и по многу раз в день произнося при нем фразы, которые — дойди они до нужных ушей — могли круто изменить судьбы их авторов. Марк Теренций Варрон удостаивался почестей языческих божеств, а при прусском дворе никогда не процветали так двуличие и лицемерие. Искусство интриги было доведено до совершенства. Двор превратился в балаган. Головы летели, как листья в октябре. Обозы иностранных посланников курсировали туда-сюда с регулярностью сегодняшних рейсовых автобусов. Марк Теренций Варрон говорил уже на двенадцати языках…

К нему приставили телохранителя, денно и нощно оберегавшего его от покушений. Ворон участвовал во всех приемах, раутах, официальных и интимных обедах короля и его светлейших домочадцев. Домочадцы боялись друг друга и общались преимущественно жестами. К пластическому искусству Марк Теренций Варрон был неспособен.

Вот как обстояли дела до тех пор, пока за пределами Пруссии не начали ходить слухи о том, что прусский король за неимением собственной головы пользуется вороньей, а однажды на каком-то балу (всего-навсего в Баварии) никому не известный барон Кнорре скаламбурил во всеуслышание: «Так мы с легкой руки Пруссии всю Европу провороним». Каламбур расползся быстро. Между тем Его Королевскому Забиячеству совсем не улыбалось, чтобы всякий барон острил по его поводу, и, вынашивая в сердце своем планы войны за Баварское наследство, Фридрих II, Великий, через кого-то передал пресловутого ворона труппе бродячих артистов…

Так Марк Теренций Варрон оставил поприще государственной службы, но долго жила еще во дворце память о нем и впоследствии ему приписывались такие деяния, какие были бы не под силу и стае воронов. Вот куда уходят корни мифа о Вороне Золотой Лапке, к сожалению уже забытого в наше время.

А к богеме Марк Теренций Варрон привыкал трудно. Его снова посадили на цепочку — правда, теперь уже на медную, — и заставляли потешать публику, обучив десятку новых слов, произнесение которых всякий раз вызывало приступы странного веселья «простого народа»… Марк Теренций Варрон не любил этих слов. Автор, с позволения читателей и щадя их, приводить примеров не станет. Однако нет худа без добра: если раньше Марк Теренций Варрон произносил все, что приходило ему в голову, особенно не задумываясь, то теперь выбор слова превращался для него в насущно важную проблему. Понимая, что стилистически сниженная лексика оплачивается хорошей кормежкой, а кодифицированный литературный язык — нет, Марк Теренций Варрон развивал в себе стилистическое чутье. Элементы публицистического стиля проходили на «ура» — элементы официально-делового вознаграждались лишь побоями… Бедняга-ворон, он и не подозревал, что все несчастья, выпавшие на его голову, сделают из него поэта! Пройдя сравнительно короткий этап формализма, за который в труппе устроили ему адскую взбучку, он вплотную подошел к осознанию содержательности формы, то есть стал не просто поэтом, но мастером, за что и должен был возблагодарить судьбу, однако — вследствие непонимания ее поворотов — не возблагодаривал. А судьба между тем заполняла еще один пробел в его образовании: странствия по белу свету основательно расширяли кругозор, наполняли новыми образами восприимчивое сердце Марка Теренция Варрона. И когда теперь в ответ на какой-нибудь окрик («Пошел отсюда, кыш!») он, склонив голову и грустно глядя на собеседника, беззлобно отвечал: «Я зна-аю жизнь…», — в этом, ей-богу, был большой смысл.

Впрочем, давно уже не подходил Марк Теренций Варрон к кому попало. Кончились те времена, кончилось детство. Тогда, охотно садясь на любое плечо, он наклонялся к самому уху человека и проникновенным шепотом предлагал: «Поговорррим?», за что неизменно получал какое-нибудь угощение. Теперь же все чаще и все печальней произносил Марк Теренций Варрон: «Temporrra mutanturrr…», — ни на кого не глядя, а только слушая и слушая музыку этой фразы. Он умел уже различать людей и гораздо более трезво поглядывал на них: дескать, а ну-ка, милейший, дайте на Вас посмотреть, чего Вы стоите… э-э-эх, да Вы ничего не стоите, что ж тогда разговаривать с Вами, а уж тем более на плечо к Вам садиться, — нет-нет, милейший, ступайте-ка Вы своей дорогой, я — своей, и дело с концом.

Но Фредерика!.. Но эта девочка — тоненькая, как ниточка, по которой она гуляла по небу с двумя большими бумажными лепестками в руках! Но эта маленькая фея, танцевавшая на пальцах нежные танцы Баварии! И южный ее выговор — мягкий, как пух под самыми густыми перьями, выговор, который нельзя повторить, чтобы не задохнуться… Фредерика, первая — первая и взаимная любовь Марка Теренция Варрона!

Ее подобрали на дороге, где она просто сидела и просто ждала, когда ее подберут. Подобрали, посадили в тесный возок, накормили чем бог послал, расспросили… — Я умею танцевать. — Хорошо, будешь танцевать. — Я умею петь. — Хорошо, будешь петь. — А этот ворон, он зачем у вас на цепи? — Чтобы не улетел… — Разве ему плохо с вами, что он может улететь?

Фредерика оказалась необыкновенно способной.

— Как это ты делаешь? — спросила она у Пауля, когда тот шел по канату.

— А иди сюда — покажу.

И Фредерика пошла по канату, смеясь от счастья.

— Сколько тебе лет, Фредерика?

— Четырнадцать.

— Фреде-рика. — сказал Марк Терениий Варрон.

— Ну и ну! — засмеялся папа Сеппль. — Это вообще-то говорящий ворон, но по имени никого из нас не называет. Ты первая.

Конечно, первая! Первая любовь — острая, как клинки папы Сеппля. Как все клинки папы Сеппля.

— Фреде-рика!

Она никогда не разговаривала с Марком Теренцием Варроном, прежде не сняв с него цепь. Тогда он поднимался высоко-высоко и камнем падал на голову Фредерики, в самый последний момент резко уходя в сторону. И Фредерика смеялась — как часто и как негромко смеялась она!

— Rabebreher, Du bist mein Rabebreher[ 5], — ласково говорила она, радуясь, что придумала такое хорошее имя.

А Марку Теренцию Варрону было совершенно все равно, как называет его Фредерика: только бы не умолкала, только бы говорила что-нибудь южным своим, солнечным своим баварским голосом… впрочем, Rabebreher — это правда здорово! Убедиться же в том, насколько это еще и точно, он смог в самом скором времени.

Его давно интересовали другие вороны. Марк Теренций Варрон видел их только несколько раз, да и то мельком: вороны ведь не живут в густонаселенных местах. А бродячие артисты — наоборот. И потом… возок так быстро катился по дорогам: мало что замечалось в пути. Однажды только, не успев доехать до Марбурга, артисты решили заночевать около какого-то поля. Был вечер — теплый, как вся Бавария Фредерики. Марка Теренция Варрона привязали снаружи — и тут он увидел их, других воронов. Они прохаживались по стерне. Марк Теренций Варрон хотел было приветствовать их, но отчего-то смутился. Он только весь подобрался и смотрел на них долгим, как его жизнь, взглядом. Среди воронов была Дама бесподобной красоты и грации. Она что-то ела с земли.