Книга теней - Клюев Евгений Васильевич. Страница 29

— Магистр!

И полетела по воздуху тень… странного вида тень, а Тень Ученого протянула уже тени-рук — тени островитян расступились. Но в тот самый миг, когда Тень Ученика коснулась Тени Ученого тенью-руки, летящая эта тень вдруг свернулась в подобие мячика, оттолкнулась от Тени Ученого и… Она исчезла из поля зрения, Тень Ученика. Тень Ученого упала замертво, выронив тень-ордена, издавшую тень-звона.

Присутствовавшим было, в общем, понятно, что случилось. Ничего особенно страшного не случилось: просто Тень Ученика срочно понадобилась носителю. Значит, это не была мертвая тень: носитель ее в данное время совершал очередной витальный цикл. Однако совершенно непонятным оставалось, каким образом тень носителя этого сумела сохранить в памяти прежнее свое воплощение: ведь только распростившись со старой индивидуальностью, могла она приобрести новую!

А Тени Врачей уже привели Тень Ученого в тень-чувства. Тень Ученого крутила тенью-головы, не понимая, что произошло… ах, да: магистр! Тень Петра Ставского окликнула его, а уж эту-то тень магистр запомнил как следует. Значит, все-таки не случайно. Не случайно встретились они в троллейбусе, шедшем по Гоголевскому… Однако оставаться на Атлантиде сейчас — тем более после такой «блистательной» речи — форменное безумие. И Тень Ученого — прямо из теней-рук Теней Врачей — ускользнула в мир: точно по знакомой дорожке. Двадцатого января тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, ближе к утру…

Точно по знакомой дорожке шел уже известный нам Станислав Леопольдович — высокий сухопарый старик: берет, пальто, шотландский шарфик. Шел и ругал себя на чем свет стоит… А свет, к несчастью, стоял на том, что нет ничего случайного в мире, — и пора бы, пора бы вообще отказаться от этого слова «случайность», придуманного людьми, которые не знают, какими путями ходит провидение! Но ведь только такими — непредсказуемыми! — путями и ходит оно… А он-то, дурак старый, три дня гадает, встречаться ему второй раз с Петром или не встречаться! И до сих пор не решил… Игоря вот повидал -маленького-человека-у-которого-нет-собаки, а Петра повидать испугался. Но Игорь-то принял собаку как данность, как первую просто реальность — отодвинутую, правда, далеко в прошлое. Что же касается Петра… С ним Станислав Леопольдович постоянно, весь вечер балансировал на грани второй, елисейской, реальности, то и дело почти срываясь в пропасть, — так что о второй встрече надо было очень-и-очень-подумать. Удержаться на узенькой полоске между бытием и небытием Станислав Леопольдович не мог гарантировать даже себе самому… Один был выход — раскрыть карты. Но так вот взять и сразу раскрыть?..

Однако — «Магистр!»… Значит, помнит душа Петра прошлую жизнь, живя жизнью этой, — не может помнить, а помнит. Сам-то Петр едва ли помнит: быстро, ох быстро живут люди! Но душа не забыла, тень не забыла — это важнее. Да иначе и быть не могло: понимал ведь он, дурак старый, что над пропастью, над тою самою пропастью подхватил Петра три дня назад! И какая разница — тот Петр, другой Петр: че-ло-ве-ка подхватил он над пропастью, просто человека… и держит над ней — ни туда ни сюда.

Измученный мыслями этими, Станислав Леопольдович до самого утра проходил по Гоголевскому: до Гоголя и обратно, от «Кропоткинской» и обратно, до Гоголя и обратно… У метро торговали мороженым. Стал в очередь, постоял с минуту… махнул рукой — отошел. Забавно все-таки ловить себя на человеческих желаниях: съесть или выпить чего-нибудь — не-воз-мож-но: ты тень. Но сильная штука — моторная память, м-да. Издержки контактной метаморфозы… Полное ощущение просто-жизни, ан не жизнь. Что-то вроде самоощущения спящего: именно так ведут себя люди во сне, когда все дается легко и нет ничего невозможного. Ночью за них живет тень: тело безвольно. Днем же — наоборот: тело живет, а тень безвольна. Ночь компенсирует день, день компенсирует ночь — смерть компенсирует жизнь, жизнь компенсирует смерть. На этой тонкой компенсации и основан эффект контактной метаморфозы: жизнь человека есть «смерть» его тени, смерть человека есть «жизнь» его тени… И сон человека есть «жизнь» его тени.

И шагает по Гоголевскому — до Гоголя и обратно — живая тень мертвого человека…

Но Петр! Где теперь дожидаться его? Здесь ли, на бульваре, — там ли, у «Сокола»? Впрочем, есть Провидение — пусть оно позаботится обо всем. «Петр, — скажу я ему, — тень как дух знает все — плоть как материя ничего не знает; тень как дух не ветшает — плоть как материя изнашивается!» Он поймет меня, он один поймет меня — и пусть хоть в нем одном восстановится универсум: он будет знать жизнь своей тени. И вспомнит тогда то, что так прекрасно сформулировано этим русским мудрецом Ломоносовым: ничто не исчезает, все лишь трансформируется!.. Только и требуется — мостик от человека к его же тени, мостик с того света на этот… и как была бы прекрасна жизнь!

Станислав Леопольдович опустился на скамеечку и не заметил рядом с кем. Сидели уже на этой скамеечке — какая разница кто.

— Жизнь и без того прекрасна, — услышал Станислав Леопольдович, взглянул на соседа и невесело улыбнулся.

— Это Вы, — сказал он без удивления. — Опять Вы.

— Опять. Надоел я Вам? — улыбнулся сосед по скамеечке.

— Ну что Вы, нисколько… Вы, значит, все-таки убеждены, что жизнь прекрасна. Даже жизнь в полном неведении!

— Именно в полном неведении и прекрасна, — откликнулся сосед с поспешностью и горячностью, смутился — не то поспешности, не то горячности — и объяснил: — Видите ли, дорогой Вы мой… Только полное неведение готовит почву для случайностей — и кому как не Вам знать это! Самое замечательное в жизни и есть то, что все или почти все в ней происходит случайно. Прелесть новизны, извините за выражение… Каждый витальный цикл — новый набор случайностей, какой же тут может быть опыт? Господи, зачем я все это Вам говорю! Ведь я-то только предполагаю, а Вы знаете! Вы побывали уже там — и стало быть, понимаете…

— Я понимаю! Но иногда… часто, как бы сказать, почва уходит из-под ног, знания кажутся неточными…

— А Вы так уж уверены, что Вам нужны точные знания? Что человеку вообще — нужны точные знания? Например, знание того, что Бог есть? И есть, стало быть, кому предъявлять претензии! А посмотрите: маленькое сомнение… крохотное! — и вот уже непонятно, кто виноват в том, что все так, а не иначе: Бог или ты сам. Или во-он тот прохожий человек… И тысячу, тысячу раз прав был Христос: если бы хоть у кого-нибудь из нас набралось веры с горчичное зерно — мы могли бы горы двигать! Но горы стоят на месте, а люди сомневаются… тем и живут. Ведь должны горы стоять на месте! Точное знание — конец мира. А жизнь так и дается — на пробу: в одном витальном цикле — одно, в другом — другое.

— Вы правы, правы… Но для того, чтобы рассуждать как Вы, надо знать про тени. Вам вот повезло, Вы знаете. Вам известно, например, что такое витальный цикл…

— Известно, но, признаться, сомневаюсь и я. Я знаком с прекрасными людьми, утверждающими, что нет никаких теней… нет Элизиума, нет Атлантиды, — и, представьте себе, люди эти живут в согласии с собой. И они тоже правы… И они тоже правы, и Вы правы, и все правы, — серьезно повторил собеседник. — Но, кажется, с Вами хотят познакомиться. Эта дама в третий раз проходит мимо нас. И я подозреваю, что она сумасшедшая. Держитесь, милый Вы человек! — Собеседник исчез мгновенно — как не было.

И подпорхнула к Станиславу Леопольдовичу дама… м-да. В лакированных туфельках по слякоти. И с лакированной сумочкой — неуместнейшим образом театральной. В пальтеце — выцветшем в прошлом веке — с рыжим мехом диковинного животного. Но, наверное, — когда-то — красивая. Наверное-когда-то-очень-красивая.

— Вы, ради бога, простите меня. — Станислав Леопольдович заунывал сразу. — Меня зовут Эмма… Эмма Ивановна… да… Эмма Ивановна Франк.

— Что само по себе очень приятно. Станислав Леопольдович.

— Видите ли в чем дело… Меня зовут Эмма Ивановна Франк. — Второй круг начался немедленно. — И это дает мне право… нет, простите, я хотела сказать… — И сбилась. И замолчала, и казалось — навеки.