Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 66
И это все, что он мне отвечает.
«– Я всегда с тобой… До смерти…
– После…»
Так вот что это значило. Георгиев понимал, что после этой свадьбы мы не сможем быть вместе, и все равно пошел на этот шаг.
Может ли быть еще больнее? Может?!
Я едва стою на ногах!
– Когда ты приехал в первый, второй, третий разы в Киев… – шепчу задушенно. – Ты уже знал, что женишься на ней?
– Нет, – хрипит он так же тихо. – Я надеялся, что до этого не дойдет.
– Мм-м… План Б? – больше ничего выдать неспособна.
– Типа того.
– Мм-м…
Не двигаюсь, когда он кладет ладони мне на талию и, придвигаясь, упирается лбом в мою переносицу. Позволяю себе в последний раз ощутить тяжесть его рук, запах его кожи и жар его тела.
– Когда-нибудь я тебя снова найду.
– Когда-нибудь… – повторяю я едва-едва слышно.
– Сейчас ответь на один вопрос, малыш.
– М?
– Ты еще любишь?
Я сглатываю. Сжимаю губы. Склоняю голову в бок, пока Георгиев не прочесывает лбом мои волосы. Когда же между нами устанавливается какой-то дико болезненный зрительный контакт, выдаю какую-то странную гримасу.
Мой ответ не несет никакой важности. И я могла бы выплеснуть правду. Если бы только была способна говорить. Но я не способна. Один звук, и взорвусь истерикой.
От необходимости отвечать меня спасает чей-то крик.
– Человек за бортом!
– Блядь… – выдыхает Саша.
И, схватив меня за руку, тащит в одному ему известном направлении. Когда в лицо снова ударяет ночной воздух, немного прихожу в себя.
Начинаю думать… Начинаю бояться… Начинаю паниковать…
– Расступитесь! – доносится до нас сквозь шум криков все тот же ровный и уверенный голос. – Грудью на колено клади… Дай воде стечь… Теперь на спину… Пульс отсутствует… На свет реакции нет… Срочно приступай к сердечно-легочной реанимации! Я вызываю скорую.
Пока я все это жадно впитываю, неожиданно оказываюсь на маленьком катере, за рулем которого обнаруживаю промокшего до нитки Шатохина.
Едва моя задница прижимается к сиденью, Георгиев натягивает на меня спасательный жилет. Я смотрю в его чрезвычайно сосредоточенное лицо, пока он затягивает ремни и защелкивает фастексы, и чувствую, как с каждой уплывающей секундой нарастает мое сердцебиение.
А потом… Саша вскидывает голову. Задерживает на мне какой-то абсолютно невыносимый, пылающий смертельной тоской взгляд. И я будто тот самый Титаник разбиваюсь об лед.
– Нет…
– Прощай, – обрушивает мой главный антигерой, спешно приглаживая одной рукой мои волосы.
Пока я оторопело таращусь на него, сжимает затылок. На мгновение застывает в этом положении. А затем, прикрывая веки, резко с отрывистым вздохом отворачивается и быстро покидает катер, чтобы возвратиться обратно на борт судна, где продолжает нарастать хаос.
Шатохин что-то говорит… Вроде просит меня держаться… Я особо не реагирую… Даже когда он заводит мотор и направляет катер в море, не мигая, смотрю на яхту, которая станет моим личным призраком.
«Никогда не прощайся со мной, ок?», – всплывает в моем сознании, прежде чем сердце окончательно с феерическим залпом разлетается на осколки.
35
Стараюсь не думать о ней .
© Александр Георгиев
Чуть больше двух месяцев спустя,
начало декабря
– Зима в этом году не торопится, – проговаривает Титов, глядя с едва заметной улыбкой на раскинувшееся перед нами темное море.
– Это на что-то влияет? – отзываюсь я равнодушно.
Шагнув к парапету набережной, выбрасываю в металлическую урну окурок. И тут же выбиваю из пачки новую сигарету. Влажный ночной воздух резво просачивается сквозь ткань рубашки и достаточно ощутимо пробивает холодом плоть, но я не спешу застегивать пальто.
Мне нравятся эти ощущения. Это освежает и тонизирует. Заставляет чувствовать себя живым.
Подкуривая сигарету, хмуро смотрю на все шире ухмыляющегося морского владыку.
– Сколько тебе лет, Александр?
– Это имеет значение? – выдыхаю между неторопливыми глубокими затяжками.
Титова тяжело разгадать. Иногда кажется, что ключа к нему нет. И самое главное, трудно понять: нужен ли он мне. Первоначальный план предполагал, что все вопросы с ним будет решать Чарушин. Но Адам Терентьевич заявил, мол, прежде чем впрягаться с нами в дело, должен разобраться, что собой представляет рулевой. То есть я.
И вот уже которую встречу он, мать вашу, пудрит мне мозги какой-то сраной философией.
– Сколько? – повторяет с той же ухмылкой.
Я прихватываю сигарету губами. Хмуро глядя на него, не спеша совершаю очередную затяжку. Так же медленно выдыхаю.
Титов не моргает. Да в принципе в лице не меняется.
– Пару недель назад исполнилось двадцать три, – озвучиваю по факту.
– Зеленый.
Я не улавливаю в этом заключении пренебрежения. Не допираю в принципе, что дает ему эта информация, но то, что он делает какие-то выводы – очевидно.
– Стар я для всех этих разборок. И, честно признаться, в последние годы стал закрывать глаза на происходящее в нашем городе дерьмо, – сообщает Адам Терентьевич приглушенно, впервые приближаясь к основной теме.
Сунув руки в карманы пальто, неторопливо шагает вперед. Я машинально подстраиваюсь. Глядя на мерцающий вдалеке фонарь, на ходу курю.
– Но? – толкаю то, что висит в воздухе.
– Но я помню себя в твоем возрасте. Помню те амбиции, стремления и мотивацию. Помню, как это заряжает, лишая необходимости в отдыхе. Помню, что такое быть влюбленным в суровых условиях гребаной клановой войны.
– Я не люблю свою жену, – сухо вношу в его слова коррективы.
Просто потому что планирую оставаться честным. До конца.
Титов это определенно ценит. Останавливая на мне взгляд, хитро улыбается.
– А я не о ней говорю, – выдает ровно. Выдерживает паузу. И так же спокойно добивает: – Только о той, которую ты запер во Франции.
По моему еще секунду назад полностью расслабленному телу резко разливается огонь. Сердце яростно толкается в ребра и спустя одно короткое мгновение принимается колотиться с утроенной силой. Я незаметно перевожу дыхание и агрессивно торможу все эти реакции. Болезненное сокращение мышц и колкая дрожь по коже – вот чем заканчивается этот реактивный выброс.
Но жар за грудиной остается. Полыхает в одной точке, стремительно размораживая все, что я там запер.
Вспоминая, как старый черт Титов пару минут назад интересовался моим возрастом, невольно усмехаюсь.
Сука… Изучил мою жизнь от рождения до гребаного армагеддона. И разыгрывает тут непонятные партии.
– Как вы узнали, что Соня там? – все, что я спрашиваю, сохраняя внешнюю невозмутимость.
– Не волнуйся. Это было тяжело, – заверяет Титов, похлопывая меня по плечу. Я напряженно и слегка растерянно моргаю, но пытаюсь контролировать то и дело прорывающуюся на инстинктах агрессию. – Все указывало на то, что она в Киеве. Отметки в табеле учета рабочего времени, посещаемость в университете, операции по картам, биллинг звонков – все безупречно. Ты молодец. Ну, или Полторацкий… Кто этот план придумал? – поджимая губы, Титов весьма характерно улыбается, выражая взглядом какое-то гребаное сочувствие. Будто понимает черт, насколько в этот раз разгоняется мое блядское сердце. – Только я человек дотошный. Просил проверить досконально. Чувствовал, что что-то не так. Ты прости, но я вслепую в странные дела не лезу. Мне нужно знать все. Вплоть до того, что человек, с которым я впрягаюсь в общую упряжку, предпочитает есть на завтрак, – поясняет он, а у меня уже так шкалит давление, что кажется, выдыхаю огонь. – Девчонка, которая исполняет роль Сони Богдановой в Киеве, живя ее жизнью, действительно очень похожа. Она же из органов, да?
Порыв вцепиться Титову в шею и выдавить из него весь воздух настолько сильный, что приходится полностью оцепенеть, чтобы остановить подъем рук и тормознуть требуемое для этого перемещение ног.