Семь жизней - Монро Нонна. Страница 48

Помимо злости, я чувствую вину. Как же можно было так обидеть Ачилла? Обвинить его в том, чего он не делал? Сама же рушу наши с ним отношения, ведясь на слова других людей. Решено. Отныне в моей жизни не будет ни Сары, ни Френки, ни, уж тем более, Алонзо.

Меня тянет домой. В мастерскую. К краскам и кистям. Хочу опустошить себя. Выбить все дурные мысли и встретить Ачилла с чистой головой. Ему не нужна истеричная девушка, что под влиянием других людей закатывает скандалы. Ему нужна муза: вдохновляющая, легкая, загадочная. На которую хочется смотреть и творить. Любоваться и любить.

Квартира больше не кажется темницей. Убежище – способное сберечь меня от сплетней. Я врываюсь в свою мастерскую и падаю на колени. Ставлю на мольберт белый холст. Важно собрать все мысли воедино. Глаза закрыты. Дыхание сбилось. Пальцами перебираю кисти. Тьма.

Первая кисть окунается в баночку с черным цветом. Касаюсь холста, проводя тонкую дугообразную линию. Глаза хоть и открыты, но картинка перед ними упорно плывет. Всему виной слезы. Ком застревает в горле. Я с трудом сдерживаюсь от всхлипов. Хочется кричать. Голос Сары меня окружил.

«Твое подсознание твердит бежать».

Сжимаю холст и отбрасываю в сторону. С чистого листа и с чистой кисти. И снова дугообразная линия, но в этот раз завершенная. Миндалевидная. Форма глаза. Огромного глаза. Рядом рисую второй. Длинные черные ресницы заполняют верхнее и нижнее веко. Женские глаза. Вторая кисть окунается в коричневую краску. Карие. Женские. Полные боли и отчаяния.

«Твое подсознание твердит бежать».

Третья кисть красная. Губы. Полные. Сомкнутые. С ярко выраженным бантиком. С опущенными уголками. Они готовы открыться и закричать. Молить. Просить. Не целовать.

«Твое подсознание твердит бежать».

– Хватит!

Окунаю ладони в черную краску. Равномерно покрываю кожу, а после аккуратно касаюсь холста.

«Твое подсознание твердит бежать».

– Замолчи!

Ярость и гнев сливаются воедино. Настало время импульсивных поступков. Набираю в ладонь черную краску и брызгаю на холст. Слезы. Черные слезы, что обжигают кожу. Слезы обиды. Слезы одиночества. Мои слезы.

«Твое подсознание твердит бежать».

Мне хотелось снести все на своем пути. Разнести к черту всю мастерскую, а после приступить к спальне. Разбить. Уничтожить. Разорвать на мелкие кусочки, лишь бы прекратилась боль в груди. Обида пожирала.

Я не знаю, сколько просидела на полу, измазанная краской. Лицо, руки, тело – все было покрыто черными кляксами. Меня настолько поглотили мысли, что я потеряла счет времени. И, когда в прихожей скрипнула дверь, я не сразу опомнилась.

Дверь в мастерскую распахнулась. Увидев его лицо, я испугалась. Он окинул меня ледяным взглядом, прожигая насквозь. Захотелось свернуться клубочком и прикрыться холстами. Он почувствовал мой испуг и словно зверь медленно направился ко мне, протягивая руки.

– Почему ты вся в краске? – бесцветным тоном спросил Ачилл.

– Рисовала, – шепотом ответила девушка, обнимая себя руками.

– Поговорим? Только для начала приведи себя в порядок, а то выглядишь, как… – Ачилл не договорил. Скривил губы и махнул рукой в пустоту.

Наоми быстро заморгала. Шумно втянула воздух носом, а после поднялась с пола. Его слова ударили по самолюбию, и ей тяжело было сдержаться от подступающих слез. Она прошла мимо него в ванную, плотно закрывая дверь. Шум воды заглушил рыдания.

Сейчас бы заткнуть эту чертову пробку и позволить воде заполнить ванную до самых краев. Привязать к ногам груз и… Сумасшедшая. Глупая. Но почему нога закрывает отверстие? Почему так холодно в этой разгоряченной комнате? Почему воздух так давит? Почему я впустила в свою жизнь радость, а выпускаю горькую обиду? Он смотрел без любви. Без сожаления. Смотрел, как на уличного художника, что сидит в переулке и рисует ради выживания. Смотрел как на прохожего, что случайно толкнул его на рынке. Смотрел так, словно никогда не любил.

Мне больно. Грудную клетку вскрыли, искромсали душу и вернули обратно, не забыв потоптать мои чувства. Если все слова ложь, то почему я им верю? Если он меня и вправду любит, то почему закрывает двери? Мне не нравятся такие чувства. Я не хочу быть сломленной от любви.

– Наоми! Ты собираешься выходить?

Что если я не выйду? Будешь ли ты горько плакать и винить в этом себя? Будешь вспоминать каждый прожитый счастливый день рядом со мной? Сколько нам отведено? Это наш последний разговор? Если так, то я не покину эту комнату. Я не готова.

И вопреки своим желаниям, я выхожу. Кидаю мокрое платье в стирку, укутываюсь в мягкое полотенце и стараюсь не дрожать. Он сидит в спальне. Пальцы сплетены, голова опущена. Из-под воротника рубашки виднеется маленький синяк.

– Иди ко мне, – шепчет он и протягивает руки.

Я должна была остаться на месте, но сделала шаг. Я должна была задать много вопросов, но промолчала. Села на колени, позволяя крепким рукам обвить мою талию.

– Я не давал поводов для ревности. Я не был замечен с девушками. Я не вмешиваюсь в твои отношения с друзьями, даже с теми, кто влюблен в тебя. Я предоставляю тебе свободу в общении и хочу сам обладать ею. Мне не нравится, когда меня пытаются контролировать. Мне не нравится, когда лезут в мое творчество. Я терплю твои выходки, потому что люблю. И надеюсь, ты перестанешь меня донимать бесполезными звонками. Я хочу завершить все свои проекты, а после мы съездим и отдохнем, хорошо?

Он не дал мне ответить. Прильнул губам и повалил на кровать. Под его тяжестью я сдалась. Позволила рукам блуждать по обнаженному телу. Позволила покрывать каждый сантиметр поцелуями. Я таяла, как снег весной. Как шоколад на солнце. Как кролик под взглядом удава. И что-то внутри твердило прекратить, но я не слушалась. Ведь мне так хорошо под ним. Чувствовать каждое прикосновение. Наслаждаться шепотом прямо в ухо. Я была такой нужной в этой момент, но не понимала, что на деле была не нужна.

Наоми

Ночи без любви продолжались день за днем. Он все так же был не моим. Он все так же говорил безразличное люблю, а я не понимала, чем вызвала такое отношение. Моя паранойя не давала нормально жить. Я уставала размышлять, где он и с кем. Целует ли он сейчас другую или фотографирует клиента. Слова Сары, Алонзо и Френки вновь тащили в пучину лжи и грязи. Я никогда не была ревнивой истеричкой, но успешно встала на этот путь.

Я рисовала. Каждый день. Старалась выплеснуть всю боль и обиду, что копилась во мне. Буквально через пару дней мастерская превратилась в темный подвал. Черная краска закончилась быстро. Даже продавец удивился, заприметив меня возле стенда с парочкой баночек в руках. Но стоило ему лишь взглянуть в мои глаза, как он молча пробил товар.

Поменялось все. Загадочная улыбка сменилась на опущенные уголки. Элегантные наряды на похоронные. Объемные волосы в прямые пряди. Я бродила по городу словно призрак, не обращая внимания на взволнованные взгляды. Я проживала свою боль, как могла: молча и в одиночестве.

Город перестал приносить радость. Все вокруг померкло. Я смотрела на мир через черно-белые очки и не понимала людскую радость. Я искала его в объятиях симпатичной девочки, но видела лишь свое унылое отражение. Мне хотелось вновь зайти к Френки, вкусить его невероятные изделия, запивая сладким кофе и обсудить с ним последние новости, но стыд не позволял приблизиться к его пекарне. Как и не позволял позвонить Саре и спуститься к Алонзо. Обратиться к ним – значит признать поражение. Доказать себе, что все они были правы. Что Ачилл изменяет мне.

Ачилл. При виде меня его брови хмурились, рот кривился, а скулы напрягались. Мы не разговаривали, не обнимались, а секс и вовсе превратился в рутину. По вечерам он имел мое тело, доказывая, что огонь между нами не угас. Я лишь отворачивала лицо, сдерживая слезы. Любила? Да. Было хорошо? Нет. Пропасть между нами росла, но я покорно дожидалась пятницы. Он обещал сюрприз. И во мне бушевала невероятная уверенность, что этот день окончательно зароет топор войны.