Бритва Оккама в СССР (СИ) - Капба Евгений Адгурович. Страница 5

— Ко мне всё-таки заедем. Я тебе хоть штаны сухие дам, а то как ты в свою Талицу попрешься-то?

Пережитые вместе тяготы и невзгоды — они сближают. Это совершенно точно известно.

— Я еще носки у тебя куплю. Из овечьей шерсти, — кивнул я. — Я и штаны купить могу, если что…

— Купи мне теперь лучше новую поясницу, если ты такой платежеспособный! — мрачно усмехнулся Габышев, и завел мотоцикл.

Тракторист посигналил нам вслед.

Добрались мы к жилью мотоциклиста-овцевода часам к пяти вечера. Овечки мекали и бекали со страшной силой, и было их в загоне великое множетсво! Так что не снимая реглана якутско-полесский кооператор кинулся задавать им корма, сказав только:

— Ключ за косяком сверху, чайник поставь! — и тут же взялся размахивать вилами.

Почему он не выпустил овец на выпас — сие было для меня великой тайной. И почему его товарищи из кооператива плечо не подставили? Что это за кооператив такой?

Уже потом, напившись чаю и получив в своё пользование прочные серые штаны на лямках, я не выдержал и предложил:

— Давай я про тебя и про твоих овечек статью напишу, а? Ну, в рамках общего курса на Модернизацию! Заеду на днях из Талицы. Не дальний свет всё-таки!

— Какую статью? — удивился Габышев.

— Газетную! Я в газете работаю. Журналистом.

— А почему бы и нет? — было видно, что ему приятно. — Вообще-то для Беларуси овцеводство — традиционная отрасль! Я много чего рассказать могу… Заодно штаны вернешь!

— Верну! — сказал я. — Куда я денусь.

И засобирался в дорогу.

Глава 3, в которой кое-что совпадает

В общем и целом — мне повезло. До Талицы оставалось километров семь, солнце только-только начинало клониться к закату… Обожаю май! Даже после восьми часов вечера в наших широтах остается еще куча светлого времени суток! Семь километров — это часа полтора ходу, так что если и не у старого Гумара, то где-нибудь в горпоселковой гостинице я крышу над головой найду.Это, в целом, окрыляло.

Да и доехал я с комфортом: на прицепе с сеном. Куда и зачем тянул стожок старенький МТЗ — мне знать было не положено. Но сено было сухое, прошлогоднее, а не с первого укоса, и это было прекрасно. Влажная брезентуха обеспечила мне относительно приятное сидяче-лежачее место, тушенка и полбатона из рюкзака помогли найти внутреннее умиротворение, а банка с ванилином, который промок и напоминал теперь кашицу, позволяла держать проклятых мошек на почтительном расстоянии.

Сидящий за рулем трактора молодой товарищ с удовольствием взял рубль, но предупредил, что едет только до Смоловки — и меня это полностью устраивало. Семь километров по асфальтовой, ровной дороге без нагрузки в виде «Урала» — это можно было считать удачей! Даже боты слегка подсохли на ногах — эдакий очевидный-неочевидный фокус: температура нашего тела в среднем 36–37 градусов, неплохая такая грелка на все случаи жизни, если что. Простуда? Ну да, простуда… Ни разу не болел простудой, пока жил внутри Геры Белозора. Там, в прошлой-будущей жизни такие штучки в мокрых ботинках вряд ли бы прокатили без фарингитов-циститов-ринитов. А тут — пользовался всеми преимуществами железной полесской генетики белозоровского организма, выросшего до немалых размеров без чернобыльской радиации, канцерогенной пищи и тлетворного воздействия вездесущих в двадцать первом веке электромагнитных полей. Еще и алкоголь употреблять бросил — так вообще расцвел и лохматость повысилась! Ну как — бросил? Почти.

Так или иначе, я слез с пахучего сена, подхватил рюкзак, на который подцепил брезентуху, чтоб сохла дальше и зашагал вперед — спиной к солнцу, прямо к берегам реки Оресы, в сторону загадочного поселка Талица.

Шел себе и насвистывал черт знает какую мелодию, наслаждался природой и в ус не дул, пока юный девичий голос не напугал меня едва ли не до усрачки, пропев над самым ухом, старательно грассируя:

— Алон занфан дё ля патрийё

Лё жур дё глуар-этариве!..

Ей-Богу, я аж слегка присел, чуть-чуть не уйдя в перекат в ближайшую канаву: семь километров пустой трассы, какого хрена тут происходит?

— А-а-а-а, мадмуазель, чего ж вы так подкрадываетесь на своем велосипеде? — старательно пытаясь не пустить петуха севшим то ли от прошедшего дождя,то ли от испуга горлом спросил я, рассматривая неожиданную певунью. — И почему на французском?

Вообще, эта манера велосипедистов подкратываться всегда меня бесила — и тут, и в будущем. Подъедут сзади и дышут напряженно: как это пешеход затылком не видит их величества! Но в этом случае беситься и ругаться мне резко расхотелось.

Девица-велосипедистка была просто загляденье, если честно. Такой, наверное, вырастет Василиса: тоненькая, русоволосая, с очаровательными веснушками и любопытными глазками. На ней было надето легенькое платье — светлое, всё в крохотных василёчках, кроссовки — те самые, тряпичные, синие, с белыми полосками, и — огромная сумка через плечо, на данный момент почти пустая.

— Отан дё лангь кян ом сэ парле, отан дё фуа этиль ом, — сказала она. — Или что-то вроде того. Захотелось мне вас напугать вот, а вы как раз «Марсельезу» свистели. Ну а мы на уроках французского ее хором через день пели. Игорь Палыч, наш учитель, в это время в лаборантской с физиком уединялся, и если мы тихо пели — то приходил и устраивал нам Варфоломеевскую ночь!

— Это как? — я и не знал, что свистел «Марсельезу».

— Каждый десятый выходил к доске и писал словарный диктант, в случайном порядке, — она легко спешилась и покатила велосипед рядом.

— Это не Варфоломеевская ночь, это децимация, — сказал я. — Но смысл понятен. А сколько человек-то у вас в классе было, если можно было вызвать каждого десятого? Десять?

— Почему- десять? — удивилась мадемуазель-велосипедистка. — Сорок!

— Ого! — сказал я. — Многовато.

— Обычное дело, — пожала плечами она. — К нам в десятилетку из всех окрестных сел приходят. А второй класс в параллели директор открывать не хочет — учителей не хватает.

Это было довольно странно для меня, привыкшего к обильному потоку негативной информации о убитых, изнасилованных, утонувших и сбитых машинами одиноких девочках. Для этой сельской мадмуазели, похоже, ничего необычного в долгих велосипедных прогулках по пересеченной местности не было. Тут вообще к собственной безопасности относились проще. Может и вправду: оптимизм — это недостаток информации?

— Я тётю Тоню подменяю. У нас как раз — последний звонок прошел, экзамены пока не начались, так я согласилась почту развезти, а то она сегодня на работу не вышла… Я вообще-то тоже думаю в почтальоны пойти, годик поработать — а потом уже поступать. А меня Яся зовут!

— А меня…

— Гера Белозор? О-о-о-о, я угадала, да? Да? Ой-ёй, какой кошмар! О, Господи, мне точно никто не поверит — иду тут вот между Будой и Талицей, и встречаю Геру Белозора! — она даже запрыгала на месте от переполнявших ее эмоций, и звоночек на велопсипедном руле задребезжал. — А вы такой… Ну, такой…

— Э-э-э-э, — мне было чертовски неловко. — Какой — такой?

— Ну, свойский!- сказала она. — Совсем нестрашный. К нам приезжал как-то один известный писатель, даже в хрестоматии его повести про войну есть, мы в восьмом классе читали. Так он такой был… Ну, сердитый! И нудный. А вы — вот идете себе, свистите. Одеты как… Как…

— Как кто?

— Как невесть кто! Что это за штаны на вас такие, на лямках? Где карманы? — она нахмурила брови а потом вдруг ее лицо приобрело испуганное выражение. — Я что, много треплюсь, да? Болтаю всякую дурь? Ой-ёй, кажется — да!

Я не выдержал и рассмеялся:

— Вы мне девчат моих напоминаете, Яся. Сразу двух! Только им шесть и три года, а вам…

— А мне — скоро будет семнадцать!

— Ага… А штаны с карманами у меня в рюкзаке. Мы с Габышевым «Урал» под дождем толкали, так они совсем промокли. Вот он мне и одолжил эти — на лямках.

— А… А Габышев — это который японец?- она поправила сумку и заглянула внутрь. — Из Комарович? Я его знаю! Смешной дядька, с нашим французом дружит. И с физиком вроде бы тоже. У них клуб по интересам, хи-хи! Общее увлечение.