Уникум - Клюева Варвара. Страница 34

— Ревность? — неуверенно предложила я.

— К кому? К Ирочке? К Татьяне? Мирон, конечно, не был идеальным мужем, но заводить шашни с женой друга ни за что не стал бы.

— Может, ему в «Бирюзе» какая-нибудь девица приглянулась?

— Варька, они пробыли тут всего ничего, дня на два дольше нас. Чтобы завести роман, нужно время. Мирон ведь не донжуан, в самом деле.

— Ладно, ты прав, Леша. Похоже, ревность не проходит, а другой убедительной причины я не вижу. Деньги, месть, зависть, страх — все отпадает… Слушай, а если у Мирона в Москве пассия завелась, а Нинка узнала обо всем только здесь?

— От кого? Мирон, что ли, решил исповедаться?

— Нет. Это тоже не проходит. Я вспомнила — мне Машенька говорила, — что Нинка с Мироном в день убийства ходили взявшись за ручки. До самого ухода Мирона к нам. Я сначала думала, что он пришел такой злой из-за ссоры с Нинкой, но теперь-то понятно, кто привел его в ярость: Славки по дороге сюда, на почве разногласий из-за политики фирмы. А с Нинкой, кстати, Мирон в тот вечер почти не разговаривал. Он вообще практически рта не раскрывал. Да-а, а я-то была уверена, что нашла ответ.

— Ну и хорошо, что не нашла. Что бы ты, интересно, стала делать с этим ответом?

— Как — что? Свалила бы ответственность на тебя. Зачем, ты думаешь, я тебя дожидалась?

— Ну-ну, — сказал Леша и пошел умываться.

Когда пришло время идти в пансионат на растерзание шпионом Беловым, стало совершенно ясно, что Марк не дойдет — его шатало на каждом шагу. Поэтому мы оставили его на попечение Генриха и отправились на допрос втроем.

— А как мы, интересно, объясним Белову отсутствие Марка? — озадачил нас Прошка, когда мы перелезали через очередной каменный завал на берегу. — Так и скажем, что кто-то вылил ему в чай комариной отравы?

— А что же мы, врать будем? — удивился Леша.

— Нет, — ответила я за Прошку. — Врать мы не будем, но и представлять это как необъяснимую загадку ни к чему. Представь, сколько нервов Белов из нас вытянет, чтобы ее разрешить. Мне кажется, убийца на это и рассчитывал. Во всяком случае, единственное логическое объяснение этому дурацкому покушению — это желание убийцы как можно основательнее все запутать. Предлагаю не идти у него на поводу. Про комариное зелье Белову рассказать нужно, но давайте сделаем вид, будто мы не видим в этой истории ничего странного. Кто-то случайно, сам того не заметив, задел бутылку с отравой. Она, наверное, была плохо закрыта, потому содержимое и попало Марку в кружку.

— Ну нет, — отринул мое предложение Леша. — Я не смогу так сказать. Ведь бутылку с отравой ты поставила на землю, а потом мы нашли ее опять-таки на земле, уже пустую. Кружки с чаем там и близко не было. Надо уж совсем ничего не соображать, чтобы решить, будто отрава попала в чай случайно.

— Ну ты зануда! — возмутился Прошка. — Тебе ведь никто не предлагает лезть к Белову с подробными объяснениями. Спросит он тебя, как такое могло случиться, ответишь: не знаю, мол, случайно, наверное. В конце концов, бутылку с отравой незадолго до чаепития на свет божий извлекли? Извлекли. Ты видел, куда ее Варвара дела? Не видел. Это она уж потом всем показала, куда ее поставила, но точно ты этого не знаешь. А вдруг Варька ошиблась или наврала?

— Тогда пусть сама Варька и рассказывает. Ей, может, удастся наврать Белову, что ничего странного мы здесь не видим.

— Ладно, — согласилась я. — Только, если он тебя пригласит на беседу первым, о Марке не упоминай вообще. Пусть Белов думает, что он скоро подойдет.

На этот раз Константин Олегович Белов первой на беседу пригласил меня. С одного взгляда на его хмурое лицо я поняла, что он пребывает не в лучшем расположении духа. Круги под глазами и бледность несколько затушевали его безликость, и воспринимать его как шестеренку бездушной машины правосудия стало труднее.

Несмотря на скверное настроение, Константин Олегович, по обыкновению, прямо-таки сочился вежливостью.

— Добрый день, Варвара Андреевна. Рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста. Что-то вид у вас сегодня совсем измученный. Да-да, я понимаю, все случившееся вряд ли способствует полноценному отдыху, но нельзя же так себя изводить!

— Не беспокойтесь за меня, Константин Олегович. На мне все, как на собаке, заживает. А вид и у вас отнюдь не цветущий, простите за откровенность.

Белов хрюкнул, и глаза его весело блеснули. Похоже, мое вежливое хамство непонятным образом поднимало ему настроение.

— Хорошо, Варвара Андреевна, будем считать, что с обменом любезностями мы покончили. Перейдем к делу. Я хотел бы вас попросить описать, по возможности подробно, что из себя представляли погибшие Нина и Мирон Полторацкие. Поначалу я хотел составить о них представление по рассказам близких друзей, но после ваших сочных характеристик их описания выглядят несколько суховатыми. Может быть, тут моя вина, но я не сумел разглядеть за ними живых людей. Вы мне поможете?

— Я попробую, Константин Олегович, но не думаю, что это пойдет вам на пользу. Эдак я избалую вас, и вы с другими свидетелями совсем работать не сможете. Что же вы будете делать, когда меня под рукой не окажется? Уволитесь из прокуратуры в связи с профнепригодностью?

— Надеюсь, Варвара Андреевна, до этого все-таки не дойдет. И потом, зачем заглядывать так далеко вперед? Пока я могу прибегнуть к вашей любезной помощи, надо пользоваться удобным случаем.

— Да, пожалуй, это здравая мысль.

— Благодарю вас. Вы не возражаете, если я опять включу магнитофон?

Я кивнула.

— Итак, о Нине. Мы учились в одной группе с первого до последнего курса, — начала я и почувствовала, как к глазам подступают слезы. — Нина выросла в хорошей семье и производила впечатление благовоспитанной барышни из института благородных девиц. Она никогда не употребляла жаргонных слов, не рассказывала и не слушала сомнительных анекдотов, не носила драных джинсов. Этим она выделялась в студенческой среде. Кроме того, Нина была эстеткой. Она не выносила ширпотреба, и это чувствовалось во всем — в ее манере одеваться, в обстановке комнаты, в выборе книг, пластинок, духов. Нина прекрасно шила и вязала, и я не припомню, чтобы она хоть раз надела магазинное платье. Причем она сама придумывала фасон, и в ее туалетах всегда была какая-нибудь изюминка. Некоторые наши девочки пытались за ней угнаться, но куда там! Рядом с Нинкой любая франтиха выглядела словно разукрашенная курица рядом с фламинго. Для Нины форма всегда была неразрывно связана с сутью — неважно, шла ли речь о предмете, человеке, живой или неживой природе. Иногда мне даже казалось, что форма для нее важнее содержания. Например, если Нина сталкивалась с откровенным мерзавцем, который умел выгодно себя подать, она прощала ему низость охотнее, чем прощала какому-нибудь славному, но неотесанному малому недостаток хороших манер. Эта черта постоянно служила причиной неудач в ее личной жизни. Нина была очень романтической девушкой и, встретив очередного красивого парня со светскими повадками, тут же наделяла его внутренним благородством и безоглядно влюблялась. Понятно, это доставляло ей массу неприятностей. Правда, со временем она поняла, что красивая внешность в мужчине — не самое главное достоинство, но ее требования к манерам и умению одеваться оставались запредельно строгими. Если молодой человек позволял себе явиться к ней на свидание с пятном на рубашке, Нина воспринимала это как смертельное оскорбление, и молодой человек тут же получал от ворот поворот. К женщинам она была не столь требовательна. Например, на протяжении нескольких лет терпела в качестве подруги вашу покорную слугу, а это уже немало говорит о ее снисходительности. С людьми Нина в основном ладила. Она была щедрой до расточительности, всегда радовалась любой возможности сделать кому-нибудь подарок или оказать услугу. Если у нее с кем-то портились отношения, она становилась язвительной, но на открытый конфликт не шла, поскольку больше всего на свете боялась выглядеть вульгарной. Пожалуй, Марк и я были единственными, на кого Нинка позволяла себе кричать, но это легко понять: нас связывали близкие отношения. Вероятно, она научилась прощать недостатки мужа, и чем больше их прощала, тем сильнее его любила. Но их не прощали мы, поэтому после ее замужества довольно быстро отдалились. Она так и не простила нам этого разрыва, считала наше поведение предательством.