В тени Алтополиса (СИ) - Углов Артем. Страница 4

Местные жрицы встретили мое появление шутками.

- Мари, глянь, опять твой кавалер заявился. Не иначе, карманы полные леденцов… Будь поосторожнее, я таких как он знаю - вечно орут, сиську просят.

Они обступали меня - смеялись, но больше прочих смеялась блондинка Мари. Та самая, что заговорила со мной первой. Она никогда не упускала случая подмигнуть мне длинными ресницами. Или окликнуть на улице:

- Эй, красавчик, куда спешишь?

Первый раз я долго крутил головой, пытаясь отыскать в толпе знакомое лицо. И сильно удивился, обнаружив вместо яркой ночной бабочки серую мышку. Исчезли длинные ресницы, придававшие загадочности взгляду. Под смытыми румянами обнаружились впалые щеки, да и сама она стала заметно тоньше и меньше. Взрослая уверенная женщина превратилась в шкодливую девчонку, так и норовившую потрепать по голове или угостить вкусняшкой.

Я умел использовать взрослых. Знал, как изобразить слезливое личико, чтобы вызвать жалость у почтенных матрон или каким голосом следует кричать, чтобы меньше лупили за украденный пряник. Но только не в случае с Мари. Я и про сироту ляпнул случайно.

Достали подшучивать - все про мамку да про мамку, дескать заругает неслуха. А вот и не заругает! Некому меня было ругать… Точнее ругали многие, но чтобы как мамка… Я человек самостоятельный - сам решаю, где гулять и во сколько спать ложиться. Свободой своей дорожил превыше всего, потому как окромя нее ничего не осталось. Вот и тыкал при случае весомым аргументом. Того же Гриньку с Корчажного переулка много о себе возомнившего. Дескать, у него и родители есть, и лошадь деревянная на колесиках. Подумаешь, лошадь… Зато меня не заставляли часами корпеть над прописью и… и много чего другого, о чем Гриньке, как мальчишке прилежному, приходилось только мечтать.

К примеру, он давно хотел ножик – острый и опасный, как у ватажников с Малажской стороны. Все уши прожужжал своими просьбами: достань мол, и достань. Складной, выкидной, самопальный – любой. Главное, чтоб походил на бандитский нож, а не на здоровенный тесак, спертый с кухни. Гринька настолько болел своей фантазией, что готов был расстаться с девятью копейками – всей карманной наличностью, что успел за лето скопить.

Этого было больше, чем достаточно, но если улицы чему и научили меня, так это торговаться. Сделав кислое выражение, я с безразличным видом протянул.

- Не-а.

Гринька зачесал затылок, пытаясь собрать разрозненные мысли в кучу.

- Могу обувь подогнать - старые ботинки с меховой опушкой.

- А чего сам не носишь?

- У них подошва треснула малясь, а так ничего – тепло, если по лужам не бегать, то и нормально.

Вскоре выяснилось, что ботинки принадлежали сестре, и вид имели соответствующий: с розовым мехом и цветочным орнаментом поверх.

- Ты совсем с дуба рухнул? Как я в бабском прикиде на людях покажусь?

- А ты гуляй, когда стемнеет.

- Вот сам и гуляй, - обиделся я на подобное предложение. – Поди еще и детский размер втюхать хочешь?

Так оно и оказалось – сестра была младшей.

- Пальцы подожмешь, - неуверенно произнес Гринька. Он понимал, что убедить меня не получится, поэтому наморщил лоб, пытаясь найти выход.

На ум ничего не приходило и тогда я предложил фант – услугу, которую он будет обязан будет оказать, когда придет время. Гринька долго сомневался, чуя подвох. Пытался спорить, выдвигая кучу условий, но в конце концов вынужден был согласится. Уж слишком сильно хотелось ножик.

Две недели я трудился. Доводил до ума обломок проржавевшего лезвия, найденного в куче мусора. Шлифовал, придавал остроту и форму, благо в заброшенном цеху имелся верстак. Обмотал шероховатую деревяшку черной изолентой – получилась пристойного вида рукоять. Выдолбил углубление и насадил лезвие на эпоксидный клей, позаимствованный еще в прошлом месяце в кожевенной мастерской.

Две недели упорной работы и нож готов. Вчера я озвучил эту новость Гриньке, заодно напомнив про фант. Услыхав просьбу, приятель долго кривился, словно проглотил дольку лимона. Пытался отнекиваться, но в конце концов желание получить заветный нож перебороло страх.

- Ладно, помогу тебе… Но сначала нож.

Именно поэтому я вскочил ни свет ни заря, и теперь бежал по улицам спящего поселка. Звуки шагов гулким эхом отдавались от стен прижатых друг к другу домов. Утренний туман стелился, полз клочьями, пытаясь скрыть облик трущоб. Но даже сквозь пелену проступали уродливые очертания поселка, отраженные в грязных окнах, покрытые трещинами серых стен и выплеснутые на улицу помоями.

Спрятанный под рубаху нож, отдавался болезненными тычками. Я несколько раз останавливался, чтобы поправить его, но сверток продолжал упорно сползать, упираясь рукоятью под ребра. Он словно торопился попасть к новому хозяину, а поэтому всячески напоминал о себе. Ничего с Гринькой не случится: ждал пару недель, подождет и еще.

Вместо того чтобы бежать к приятелю напрямки, я свернул налево. Нырнул под арку и оказался в квартале Желтых Фонарей.

То, что ночью вызывало восхищенный вздох, под утро выглядело жалким подобием: начиная от облезших фасадов и заканчивая «девочками» мадам Камиллы.

Я был шокирован, когда впервые увидел закулисье борделя, пропитанное дымом сигарет и ароматами дешевых духов. После бурной ночи к ним примешивался едкий запах пота, блевотины и человеческих испражнений. Некоторые из посетителей напивались до такой степени, что гадили прямо в портки.

Мари не любила, когда я видел её в таком состоянии. Яркие ночные бабочки под утро выглядели жалко - потрепанные и опухшие, со следами потекшей краски на лице. Словно подвергнувшиеся жестокой игре куклы. Она запрещала являться в ранние часы, но я все равно приходил.

Работницы борделя подкармливали меня, оставляя еду у дежурившего вышибалы – все недоеденное и не проглоченное после бурной ночи. Мадам Камилла терпеть не могла благотворительности, а потому сильно разозлилась, прознав про подачки. Велела выгнать оборванца взашей и больше не пускать. Девушки просили за меня, но хозяйка была неумолима. И только спустя месяц, она передумала. Дело было вовсе не в жалости или внезапно проснувшемся человеколюбии. Мадам Камилла руководствовалась иными мотивами. Она умела извлекать выгоду из вещей, казалось бы, незначительных на первый взгляд, как то взять мелкого проныру в оборот. С тех пор я выполнял мелкие поручения из разряда «подай-принеси». Был мальчиком на побегушках у местных жриц, у подзадержавшихся клиентов, а иногда и у самой мадам Камиллы. Работал за еду и был вполне счастлив.

Утренние часы – время получки. Живот давно привык к распорядку дня, поэтому начал бурлить, стоило свернуть под арку. Серая масса борделя, лишенная разноцветных огней, неторопливо выплыла из тумана. Проступила табличка с ярко-красной надписью: «опасно, высокое напряжение». Стучаться в главные двери борделя с утра считалось за моветон. Этому меня научили местные работницы, как и тому, с какой стороны обойти, чтобы обнаружить черный вход, и с какой очередностью постучать, чтобы тебе открыли.

Распахнув калитку, я оказался в заставленном ящиками внутреннем дворе. Иногда за ними лежали кучи дерьма и прочие радости жизни, поэтому приходилось ступать аккуратно, чтобы не поскользнуться на блевотине или не проколоть потертую подошву о случайный осколок. Наконец добравшись до заднего крыльца, я отбил положенный ритм и принялся ждать.

Дверь открыл хмурый верзила – один из трех вышибал, работающих на мадам Камиллу. В борделе было принято давать иностранные имена, поэтому здоровяка величали Густавом. В миру же Гриша Рябой, известный на всю округу физической силой и нелюдимым характером. Не то чтобы он не любил людей, просто не желал с ними общаться.

Вот и сейчас вместо приветствия он протянул мне промасленный пакет. Буркнул «работы нет», и не дожидаясь ответа, захлопнул дверь.

Ноздри защекотал мясной запах. До того вкусный, что я не выдержал и распаковал посылку. Внутри оказался кусок бутерброда с тонко нарезанными ломтиками колбасы. Это она мутила мой рассудок, заставляя то и дело сглатывать слюну. А еще здесь были заветренные дольки яблока, ветка винограда и обрезанная пополам булочка, покрытая подсохшей, а потому потемневшей корочкой грибного паштета. Вкуснотища!