Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт. Страница 101

— Но кому есть дело до материальных благ? — искренне спросил он и обернулся к Сьюзен за поддержкой.

— Ах-ха… — проговорила Сьюзен, мечтательно покачивая головой. Она обвила Лью руками и минут пять целовала его.

— Смотри-ка, — сказал я, похлопывая Сьюзен по спине. — Да вы, ребята, прямо спелись. Чудесно, верно, Фред?

— Эдди, — обеспокоилась Марион, — у нас в кладовке, кажется, есть настоящий бейсбольный мяч. Твердый. Куда лучше этого теннисного мячика.

Эдди не шевельнулся.

Фред, блаженно улыбаясь, фланировал по комнате. Теперь его глаза были полностью закрыты. Зацепившись каблуком за шнур от торшера, он влетел головой прямо в камин.

— Хей-хо, братцы, — сказал он, не открывая глаз, и сообщил: — Звезданулся башкой о подставку для дров.

Там он и остался, изредка похихикивая.

— В дверь уже давно звонят, — сказала Сьюзен. — Не думаю, что это кому-то интересно…

— Входите, входите! — заорал я.

От этого почему-то стало ужасно смешно. Все так и покатились со смеху, включая Фреда — от его смеха из камина вылетали легкие серые облачка пепла.

Маленький, очень серьезный старичок в белом вошел в дверь и остановился в прихожей, тревожно глядя на нас.

— Молочник, — неуверенно произнес он и протянул Марион какой-то клочок бумаги. — Не могу разобрать последнюю строчку в вашей записке. — Что-то там про домашний сыр, сыр, сыр, сыр, сыр…

Голос его постепенно затих, а сам старичок опустился у ног Марион, по-портновски поджав ноги. После того как он просидел молча три четверти часа, лицо его вдруг приняло озабоченное выражение.

— Должен сказать, — апатично произнес он, — что я могу задержаться только на минуточку. Мой грузовик припаркован на повороте и будет всем мешать.

Он начал было подниматься, когда Лью крутанул регулятор громкости. Молочник сполз на пол.

— Аааааааааах… — вздохнули все.

— Хороший день, чтобы побыть дома, — сказал молочник. — По радио сказали, нас зацепит краешком ураган с Атлантики.

— Да пусть себе цепляет, — сказал я. — Я припарковал машину под большим высохшим деревом. — Я чувствовал, что поступил абсолютно правильно. Да и никому мои слова не показались странными. Я снова погрузился в теплый туман тишины, и в голове у меня не появлялось ни одной мысли. Казалось, эти погружения длились всего несколько секунд, и их прерывали новопришедшие люди. Теперь я понимаю, они продолжались не меньше чем по шесть часов.

Один раз меня привел в себя трезвон в дверь.

— Я уже сказал — входите, — пробормотал я.

— Я и вошел, — так же сонно откликнулся молочник.

Дверь распахнулась, и на нас воззрился патрульный полицейский.

— Кто, черт побери, поставил молочный грузовик поперек дороги? — сурово спросил он и ткнул пальцем в молочника: — Ага! Вы что, не знаете, что кто-нибудь может погибнуть, если врежется в вашу колымагу на повороте? — Полицейский зевнул, и ярость на его физиономии сменилась нежной улыбкой. — А впрочем, вряд ли, — проговорил он. — Не пойму, чего это я завелся. — Он присел рядом с Эдди. — Эй, малыш, любишь пушки? — Он вынул из кобуры револьвер: — Клевый, верно?

Эдди взял револьвер, направил на коллекцию бутылок — гордость Марион — и спустил курок. Большая синяя бутыль разлетелась в пыль, а с ней и окно, на котором она стояла. В помещение ворвался холодный ветер.

— Будет копом, не иначе, — фыркнула Марион.

— Господи, как я счастлив, — сказал я, едва не плача. — У меня самый лучший сынишка, лучшие на свете друзья и лучшая в мире старушка жена.

Револьвер выстрелил еще дважды, и я вновь погрузился в божественное забытье.

И опять меня пробудил звонок в дверь.

— Сколько раз вам говорить — входите, ради всего святого! — пробормотал я, не открывая глаз.

— Я и вошел, — сказал молочник.

Я слышал топот множества ног, но мне было совершенно неинтересно, чьи они. Чуть позже я заметил, что мне тяжело дышать. Оказалось, я сполз на пол, а на груди и на животе у меня устроили бивак несколько бойскаутов.

— Вам что-то нужно? — спросил я у новичка, который сосредоточенно дышал мне в щеку.

— Бобровый патруль собирал макулатуру, но вы не обращайте внимания, — сказал он. — Просто нужно было куда-то ее притащить.

— А родители знают, где вы?

— Конечно. Они волновались и пришли за нами. — Он показал большим пальцем через плечо: у разбитого окна выстроились несколько пар, улыбаясь навстречу дождю, хлеставшему им прямо в лицо.

— Ма, что-то я проголодался, — сказал Эдди.

— Ах, Эдди, ты ведь не заставишь маму готовить, когда мы так чудно проводим время? — ответила Сьюзен.

Лью Харрисон еще раз крутанул ручку эйфо.

— Так лучше, сынок?

— Аааааааааааааааааах… — сказали все.

Когда забытье в очередной раз сменилось минутой просветления, я пошарил вокруг в поисках Бобрового патруля и не обнаружил такового. Открыв глаза, я увидел, что бойскауты, Эдди, молочник и Лью стоят у панорамного окна, испуская восторженные возгласы. Снаружи завывал ветер, швыряя капли дождя сквозь разбитое стекло с такой скоростью, словно ими выстреливали из духового ружья. Я мягко тряханул Сьюзен, и мы вместе подошли к окну посмотреть, чему они все так радуются.

— Давай, давай, давай! — в экстазе верещал молочник.

Мы со Сьюзен как раз успели присоединиться к восторженным воплям, когда громадный вяз раздавил нашу машину в лепешку.

— Трах-тарарах! — воскликнула Сьюзен, заставив меня хохотать до колик.

— Скорее притащите Фреда, — приказал Лью. — А то он не увидит, как сносит сарай.

— Гм-м?.. — отозвался Фред из камина.

— Ах, Фред, ты все пропустил, — сказала Марион.

— Не все! — завопил Эдди. — Сейчас завалится на провода! Вон тот тополь!

Тополь клонился все ближе и ближе к линии электропередачи. Налетел очередной порыв ветра, и он рухнул в снопах искр и путанице проводов. Свет в доме погас. В наступившей тишине слышался только рев ветра.

— А чего никто не радуется? — слабым голосом проговорил Лью. — А, эйфо… он выключился!

Из камина донесся вселяющий ужас стон.

— Господи, кажется, у меня сотрясение!

Марион бросилась на колени рядом с мужем и запричитала:

— Дорогой мой, бедный мальчик, что с тобой приключилось?

Я взглянул на женщину, которую держал в объятиях, — жуткая, грязная старая карга с красными ввалившимися глазами и волосами как у горгоны Медузы!

— Фу! — сказал я и с отвращением отвернулся.

— Милый, — взмолилась карга, — это же я, Сьюзен!

Воздух наполнился стонами и требованиями воды и питья. В комнате внезапно стало ужасно холодно. А всего минуту назад мне казалось, что я в тропиках.

— У кого, черт побери, мой револьвер? — беспомощно вопрошал полицейский.

Рассыльный «Вестерн-юнион», которого я раньше не приметил, забившись в угол и жалобно поскуливая, с несчастным видом перебирал пачку телеграмм.

Я поежился.

— Держу пари, уже воскресное утро! — сказал я. — Мы пробыли здесь двенадцать часов.

На самом деле наступило утро понедельника.

Посыльный был потрясен.

— Воскресенье? Да я пришел сюда в воскресенье вечером. — Он беспомощно огляделся. — Похоже на хронику из Бухенвальда, вы не находите?

Предводитель Бобрового патруля, благодаря неиссякаемой энергии юности, стал героем дня. Он построил своих людей в две шеренги, управляясь с ними, точно старый армейский сержант. Пока все мы валялись, как тряпки, по комнате, подвывая от голода, холода и жажды, бойскауты разожгли камин, притащили одеяла, приладили на голову Фреду компресс, обработали бесчисленные царапины, заткнули разбитое окно и вскипятили по ведру какао и кофе.

Не прошло и двух часов с тех пор, как вырубилось электричество, а в доме стало тепло и все были сыты. Тех, кто схватил серьезную простуду — родителей, которые двадцать четыре часа просидели у разбитого окна, — накачали пенициллином и срочно отправили в больницу. Молочник, рассыльный «Вестерн-юнион» и полицейский от лечения отказались и отправились по домам. Бобры отсалютовали и удалились. Снаружи аварийная служба чинила линию электропередачи. В доме остались те, кто заварил всю кашу, — Лью, Фред и Марион, Сьюзен, Эдди и я.