Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт. Страница 158

— Ну как, помирились?

Мурра покачал головой.

— Он очень зол. Ему всего пятнадцать, а он уже разговаривает со мной как прапрадедушка. Я поднялся на минутку, чтобы прийти в себя, и теперь не решаюсь спуститься.

Он взял меня за руку.

— Придумал! Вы пойдете первым и… ну, наведете мосты, что ли.

— Если во мне еще остались строительные материалы, я бы лучше приберег их для дома. — Я поведал Мурре о своем плачевном семейном положении.

— Какое бы решение вы ни приняли, — посоветовал мне он, — заклинаю: не повторяйте моих ошибок! Любой ценой попытайтесь сохранить семью! Знаю, иногда бывает паршиво, но поверьте, потом будет в сто раз паршивей!

— Ну, за одно я уже готов благодарить Бога…

— За что?

— Глория Хилтон пока не признавалась мне в любви.

В итоге я все же спустился к сыну Мурры.

На юном Джоне был мужской деловой костюм — полная тройка, с жилетом и всем прочим. И большие очки в черной оправе. Он скорее походил на университетского профессора, чем на подростка.

— Джон! — сказал я. — Приятно познакомиться, я давний друг твоего отца.

— Неужели? — Он осмотрел меня с головы до ног и руки не подал.

— У тебя очень… взрослый вид.

— Мне пришлось повзрослеть. Когда отец нас бросил, я стал главой семьи.

— Ну, Джон… Твоему папе тоже пришлось не сладко.

— Моему разочарованию нет предела. Я думал, мужья Глории Хилтон — самые счастливые люди на свете.

— Джон, когда ты вырастешь, тебе многое станет понятно…

— Вы о ядерной физике, надеюсь? Скорей бы! — Он повернулся ко мне спиной и выглянул в окно. — Где отец?

— Вот он, — сказал Мурра, спускаясь по скрипучей лестнице. — Вот твой глупый никчемный старик.

— Мне пора возвращаться в школу, — проговорил мальчик.

— Уже?

— Мне сказали, что случилась беда, иначе бы я не приехал. Никакой беды, насколько я понимаю, нет — так что я поеду, если не возражаешь.

— Не возражаю? — Мурра протянул к нему руки. — Джон, ты разобьешь мне сердце, если уйдешь вот так…

— Это как, отец? — ледяным тоном осведомился мальчик.

— Не простив меня.

— Я никогда тебя не прощу. Извини, но это единственное, на что я не способен. — Джон кивнул. — Буду ждать тебя в машине.

С этими словами он вышел из дома.

Мурра сел в кресло и спрятал лицо в ладонях.

— Что же мне делать? Наверное, я это заслужил. Придется стиснуть зубы и терпеть.

— У меня в голове крутится только одно решение, — сказал я.

— Это какое?

— Дать ему пинка.

Так Мурра и поступил.

Чернее тучи, он вышел из дому и зашагал к машине.

Там он наврал Джону про сломанное пассажирское сиденье, и тот выбрался на улицу, чтобы отец его починил.

В следующий миг Мурра наподдал ему под зад: вряд ли это было больно, скорее — неожиданно.

Мальчик сверзился с холма в те самые кусты, где прошлой ночью мы с его отцом искали чертополох. Когда Джону наконец удалось остановиться и оглядеться по сторонам, вид у него был весьма удивленный и несколько ошалелый.

— Джон, — обратился к нему Мурра, — ты прости меня, но я ничего лучше не придумал.

Впервые мальчик не смог огрызнуться.

— Я совершил в жизни много серьезных ошибок, — продолжал Мурра, — но эта, по-моему, к ним не относится. Я люблю тебя и твою маму, но буду пинаться до тех пор, пока ты не смилуешься и не дашь мне второго шанса.

Мальчик по-прежнему не знал, как ответить отцу, но могу с уверенностью сказать, что новых пинков ему не хотелось.

— Вернемся в дом, — предложил Мурра, — и обсудим все как взрослые люди.

Они вернулись, поговорили, и Мурра убедил сына позвонить матери в Лос-Анджелес.

— Скажи ей, что мы помирились и хорошо проводим время, что я был ужасно раздавлен и теперь умоляю ее принять меня обратно на любых условиях, а с Глорией Хилтон покончено раз и навсегда.

Мальчик передал все это матери, и она долго плакала, и он плакал, и Мурра, и даже я.

А потом первая жена Мурры сказала ему, чтобы он скорее возвращался домой. И на этом дело закончилось.

Ах да, насчет дверцы для душевой кабинки: мы действительно решили поменяться. Ему досталась моя, за двадцать два доллара, а мне — его, за сорок восемь. Это если не считать портрета Глории Хилтон.

Когда я вернулся домой, жены не было. Я повесил новую дверцу. Пока я это делал, за мной наблюдал мой сын. У него почему-то был красный нос.

— Где мама? — спросил я.

— Ушла.

— Когда вернется?

— Сказала, что никогда.

Меня затошнило, но виду я не подал.

— Опять эти шуточки, — сказал я. — Все время она так говорит.

— А я первый раз слышу, — ответил сын.

По-настоящему страшно мне стало, когда пришло время ужина, а жены все не было. Я набрался храбрости, приготовил нам с сыном поесть и сказал:

— Видимо, что-то ее задержало…

— Отец.

— Да?

— Что ты с ней сделал вчера ночью? — Тон у сына был очень надменный и властный.

— Не твое дело. Будешь совать нос куда не просят — схлопочешь пинка.

Это немного его успокоило.

Слава богу, жена вернулась домой в девять вечера.

Она была бодра и весела. Заявила, что отлично провела время: прошлась по магазинам, отужинала в ресторане, сходила в кино — и все в одиночку.

Поцеловав меня на ночь, она ушла наверх.

Я услышал, как полилась вода в душе, и вдруг с ужасом вспомнил о портрете Глории Хилтон на дверце душевой кабинки.

— О господи! — вскричал я и бросился наверх — объяснять, откуда на кабине взялся портрет и что завтра же утром его сотрут пескоструйной машиной.

Я вошел в комнату.

Жена стояла в ванне и принимала душ.

Оказалось, они с Глорией Хилтон одного роста, поэтому портрет на дверце стал для моей жены вроде маски.

Она нисколько не злилась — наоборот, ей было смешно: она захохотала и спросила с улыбкой:

— Угадай, кто?

Ложь

Стояла ранняя весна. Солнце нехотя освещало подтаявший серый лед. Ветки вербы на фоне голубого неба золотились туманом готовых вот-вот распуститься сережек. Черный «роллс-ройс» мчался по Коннектикутской автостраде, стремительно удаляясь от Нью-Йорка.

— Потише, Бен, — велел доктор Ременцель чернокожему шоферу. — Каким бы бессмысленным ни казалось вам ограничение скорости, убедительно прошу его соблюдать. Торопиться нет нужды — у нас масса времени.

Бен сбавил ход.

— По весне машина словно сама собой вперед рвется.

— И все же постарайтесь ее придержать.

— Слушаюсь, сэр! — отчеканил Бен и добавил — уже потише, для сидевшего рядом тринадцатилетнего Илая, сына доктора: — Весной оживают не только люди и звери. Машины — те тоже рады.

— Угу, — буркнул Илай.

— Всем весна по душе! — не унимался Бен. — А тебе?

— И мне, — бесцветным голосом подтвердил Илай.

— Как не радоваться — в такую школу едешь!

Речь шла о мужской подготовительной школе Уайтхилл, частном учебном заведении в Северном Марстоне, штат Массачусетс.

Именно туда направлялся «роллс-ройс». Предполагалось, что Илай запишется на осенний семестр, в то время как отец, выпускник 1939 года, посетит собрание попечительского совета.

— А все же, доктор, парнишка-то наш невесел, — не унимался Бен. На самом деле он не собирался цепляться к Илаю, просто весеннее настроение не давало ему покоя.

— В чем дело? — рассеянно спросил у сына доктор. Он просматривал кальки — план пристройки на тридцать комнат к общежитию имени Илая Ременцеля, названному так в память о прапрадеде доктора. Чертежи были разложены на ореховом столике, который откидывался от спинки переднего сиденья. Доктор был крупным, величавым человеком, врачом, лечившим исключительно из любви к медицине, потому что богаче его был разве что иранский шах. — Что-нибудь случилось?

— Нет, — буркнул Илай.

Сильвия, очаровательная мать Илая, сидела рядом с мужем, листая буклет о школе.