Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт. Страница 16

Я не знаю английского языка. Я диктую это письмо по-русски, от всего сердца, а мой второй сын Алексей его переводит. В школе он учит два языка: английский и немецкий. Английский ему нравится гораздо больше. Он очень любит ваших писателей: Джека Лондона, О. Генри и Марка Твена. Алексею семнадцать лет. Он хочет стать ученым, как его старший брат Степан.

Алексей просит сказать вам, что будет работать во имя мира на Земле, а не войны. Еще он говорит, что не держит зла на вашего сына, поскольку понимает: Брайант лишь выполнял приказы. Алексей очень много говорит и хотел бы сам написать это письмо. Он думает, что его сорокадевятилетний отец — глубокий старик, который только и умеет, что класть камень, а правильных слов о погибших в космосе молодых ребятах сказать не сможет.

Пусть, если захочет, напишет вам другое письмо, о смерти Степана и вашего сына, а это мое письмо. Когда мы закончим, я попрошу Аксинью мне его перечитать — это Степина вдова, которая тоже хорошо знает английский. Она детский врач. Она очень красивая. Она много работает, чтобы хотя бы ненадолго забыть о смерти Степана.

Я расскажу вам одну забавную историю, мистер Эшленд. Когда СССР запустил на орбиту Земли второй искусственный спутник — с собакой внутри, — мы все шутили, что на самом деле туда засунули не собаку, а молочника Прохора Иванова, которого за несколько дней до этого арестовали за воровство. То была только шутка, но я задумался: как это, наверно, ужасно для человека — очутиться в космосе. Я не мог выбросить из головы эту страшную мысль. По ночам мне снилось, как будто наказали не Прохора, а меня и я должен теперь лететь в открытый космос.

Я бы спросил Степана, каково человеку придется в космосе, но он был далеко, в Гурьеве, на Каспийском море. Поэтому я спросил своего младшего сына. Алексей посмеялся над моими страхами и сказал, что человек может очень хорошо устроиться в космосе и что скоро люди туда полетят. Сначала мы на искусственных спутниках выйдем на орбиту, а потом высадимся и на Луну. Еще через несколько лет человечество начнет летать на другие планеты. Он посмеялся надо мной, потому что только старик мог бояться таких пустяков.

Алексей сказал, что единственное неудобство в космосе — невесомость. Мне это кажется довольно серьезным неудобством. Нужно пить из детских бутылочек, привыкать к ощущению постоянного падения и двигаться с большой осторожностью. Алексей ничего страшного в этом не видел и собирался в ближайшем будущем отправиться на Марс.

Ольга, моя жена, тоже смеялась: мол, я слишком стар и не понимаю величия и красоты космического века. «Два русских спутника сверкают над нашими головами, — сказала она, — а мой муж — единственный человек на Земле, который не может в это поверить!»

Но мне все снились кошмары о космосе, и теперь мой страх подтверждался научными сведениями. Я пил во сне из детских бутылочек, без конца падал, падал и падал и испытывал очень странные ощущения в ногах и руках. Возможно, мои сны были вещими. Меня будто пытались предупредить: скоро Степан будет так же мучиться в космосе, как я мучился в своих снах. А может, меня хотели предупредить, что его там убьют.

Алексей очень стесняется переводить мои слова на английский. Говорит, вы сочтете меня суеверным крестьянином. Ну и пусть. Уверен, что ученые будущего тоже будут смеяться над учеными нашего времени, потому что ученые нашего времени слишком многое считают суеверием. Сны о космосе, которые я видел, полностью сбылись: Степан очень страдал. На четвертый день он начал плакать как ребенок. Я тоже плакал как ребенок в своих снах.

Я не трус и готов пожертвовать комфортом ради светлого будущего. И за сыновей я не трясусь. На войне я пережил немало боли и страданий, но всегда понимал: чтобы радоваться, сперва нужно погоревать. Но когда я думал о страданиях, которые человек испытает в космосе, мне было трудно увидеть за ними повод для радости. Это было еще задолго до того, как Степан полетел на орбиту.

Я пошел в библиотеку и стал читать там о Луне и других планетах: неужели там настолько хорошо? Я не стал спрашивать о них Алексея, потому что он принялся бы рассказывать о том, как это здорово — покорять космос. Из книг я узнал, что Луна и другие планеты не годятся для человека, что там вообще нет никакой жизни. Они либо слишком холодные, либо слишком горячие, либо атмосфера на них ядовита.

Дома я ничего не рассказал о своих открытиях, потому что меня снова подняли бы на смех. Просто стал тихо дожидаться Степана. Он бы не посмеялся над моими вопросами. Он ответил бы на них с научной точки зрения, потому что много лет работал над ракетами. Степан знал все, что только можно знать о космосе.

Наконец Степан приехал нас навестить и привез с собой красавицу-жену. Он был невысокого роста, но очень крепкий, сильный и умный. Степан приехал уставший. Лицо у него осунулось, щеки впали. Он уже знал, что отправится в космос. Сначала полетел спутник с радиопередатчиком, потом — с собакой, следующими на очереди были обезьяны. А после обезьян должен был лететь Степан. Он работал сутками напролет, проектируя свой будущий космический дом. И никому об этом не рассказывал — ни мне, ни даже красавице-жене.

Мистер Эшленд, вам бы очень понравился мой сын. Степан всем нравился. Он боролся за мир. Его сделали майором не потому, что он умел сражаться. Его сделали майором, потому что он очень много знал о ракетах. А еще Степан был задумчивый и немного грустный. Он иногда говорил, что хотел бы быть простым каменщиком, как я. Потому что у каменщика есть время и покой, чтобы все обдумывать. Я не стал говорить ему, что каменщики думают в основном о камнях и цементе, а прочее их не заботит.

Я задал ему свои вопросы о космосе, и он действительно не стал смеяться. Наоборот, он говорил очень серьезно. У него были на это все причины. Он рассказал, почему готов терпеть страдания.

Степан признал мою правоту: человеку придется много страдать в космосе, а Луна и другие планеты совсем не годятся для жизни людей. Возможно, где-то есть и пригодные для жизни места, но они так далеко, что до них не доберешься даже за всю жизнь.

— Тогда что же хорошего в вашем космическом веке, Степан? — спросил я его.

— Еще очень долго это будет век одних только спутников, — ответил он. — Скоро мы доберемся до Луны, но пробыть там дольше нескольких часов не сможем.

— Зачем вообще лететь в космос, раз там нет ничего хорошего?

— Там много нового и непознанного, — ответил Степан. — Человек наконец посмотрит на другие миры без пелены воздуха. Человек посмотрит со стороны и на собственный мир, узнает его истинные размеры, увидит атмосферные потоки. — Последняя фраза очень меня удивила. Я думал, размеры нашего мира давно всем известны. — Человек сможет увидеть чудесные ливни из вещества и энергии, — продолжал Степан. В его словах было много поэзии и радости научного познания.

Я успокоился и даже проникся Степиной радостью при мысли о том, сколько красивого и нового таит космос. Я наконец понял, мистер Эшленд, почему ради его освоения стоит и пострадать. Ночью мне приснилось, как я смотрю на наш чудесный зеленый шар, на другие миры и вижу все ясно, как никогда.

Мистер Эшленд, поймите, Степан работал не во благо Советского Союза, а во имя красоты и знаний. Он не любил говорить о том, как можно применять эти знания на войне. Об этом часто говорил Алексей: как здорово, что со спутников мы сможем шпионить за происходящим на Земле, управлять ракетами, стрелять по земным мишеням аж с самой Луны! Алексей хотел, чтобы и Степан разделил эту его ребяческую злую радость.

Степан улыбался его словам, но только потому, что любил Алексея. Он улыбался не войне и не тому, как с помощью Луны и спутников человек сможет разбить своего врага.

— Да, у науки есть и такое применение, Алексей, — сказал он в конце концов. — Но если такая война начнется, все перестанет иметь значение. Наш мир станет так же непригоден для жизни, как и все остальные планеты Солнечной системы.