Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт. Страница 25

— О! — воскликнула девушка. — А вон те люди — настоящие художники.

Дюран взглянул на трех мужчин и женщину — все лет под тридцать, — они сидели на пристани спиной к волнорезу, о который, рассыпаясь на тысячи серебристых брызг, разбивались волны, и делали наброски. Женщина, загорелая брюнетка, смотревшая прямо на Дюрана, спросила:

— Не возражаете, если я вас нарисую?

— Ну-у… почему бы и нет? — неуклюже промямлил Дюран и замер на месте, размышляя: какое такое выражение было у него на лице, если оно показалось интересным художнице? С удивлением он осознал, что думал о ланче, о крохотном камбузе «Веселого Роджера», о четырех сморщенных сосисках, полуфунтах сыра и остатках от кварты пива, ждавших его там.

— Ну вот, — сказала женщина, — взгляните, — и протянула ему рисунок.

То, что увидел Дюран, было портретом крупного мужчины со шрамами на лице, голодного, сутулого и обескураженного, как потерявшийся ребенок.

— Неужели я в самом деле так плохо выгляжу? — спросил он, заставив себя улыбнуться.

— Неужели вам в самом деле так плохо? — вопросом на вопрос ответила художница.

— Я думал о ланче, а он обещает быть ужасным.

— Только не там, где едим мы, — сказала она. — Почему бы вам не пойти с нами?

И майор Дюран отправился с ними — с тремя мужчинами, Эдом, Томом и Лу, которые словно в танце скользили по жизни, казавшейся им полной веселых тайн, и девушкой, Мэрион. Он поймал себя на том, что испытывал облегчение, оказавшись в компании с другими людьми, пусть даже такими, как эти, и шагал с ними рядом почти беспечно. За ланчем четверо его спутников разговаривали о живописи, балете и театре. Дюран устал изображать интерес, но выхода не было.

— Хорошая здесь еда, правда? — вежливо вскользь заметила Мэрион.

— Угу, — ответил Дюран. — Только соус с креветками пресноват. Добавить бы в него… — Он осекся: четверка снова была поглощена веселым водоворотом своей беседы.

— Вы приехали сюда на машине? — спросил Тедди, поймав на себе неодобрительный взгляд Дюрана.

— Нет, — ответил тот. — Приплыл на своей яхте.

— На яхте?! — взволнованным эхом прокатилось над столом, и Дюран почувствовал себя в центре внимания.

— А какая у вас яхта? — поинтересовалась Мэрион.

— Прогулочный катер с каютой, — ответил Дюран.

Восторг померк на лицах его собеседников.

— А-а… — сказала Мэрион. — Это такая туристская лодка с мотором.

— Ну-у, — протянул Дюран, испытывая искушение рассказать им о шторме, который он выдержал. — На пикник мало похоже, когда…

— Как он называется? — перебил его Лу.

— «Веселый Роджер» — ответил Дюран.

Четверка, к досаде и разочарованию Дюрана, обменявшись взглядами, расхохоталась, повторяя название.

— Если бы у вас была собака, бьюсь об заклад, вы назвали бы ее Спот, — сказала Мэрион.

— Вполне подходящая кличка для собаки, — краснея, ответил Дюран.

Протянув руку над столом, Мэрион похлопала его по ладони.

— Наивный вы человек, не обращайте на нас внимания. — Не отдавая себе в том отчета, она была очень привлекательной женщиной и, судя по всему, даже не подозревала, насколько глубоко ее прикосновение разбередило душу одинокого Дюрана, как бы ни старался он проявлять стойкость. — Ну, что это мы все болтаем и болтаем, не даем вам слова сказать. Чем вы занимались в армии?

Дюран насторожился. Он ни словом не обмолвился об армии, и на его вылинявшей куртке цвета хаки не было никаких знаков различия.

— Ну-у… какое-то время служил в Корее, а потом уволился по ранению, — сказал он.

Это произвело впечатление на четверку и вызвало уважение.

— Не расскажете нам об этом? — попросил Эд.

Дюран вздохнул. Он не хотел рассказывать о войне Эдду, Тедди и Лу, но очень хотел, чтобы его историю услышала Мэрион, чтобы она поняла: хоть он и не способен разговаривать с ней на ее языке, у него есть собственный язык, на котором только и можно описать его жизнь.

— Ну что ж, — сказал он, — есть вещи, о которых болтать не стоит, но в принципе, почему бы и не рассказать?

Откинувшись на спинку стула, он закурил и, прищурившись, мысленно обратился в прошлое, которое виделось словно сквозь редкую полосу кустарника, служившего укрытием для передового наблюдательного поста.

— Наши позиции находились тогда на восточном побережье и…

Никогда прежде он не пытался говорить об этом с кем бы то ни было, и теперь, в стремлении быть обстоятельным и красноречивым, он насыщал свой рассказ подробностями, важными и второстепенными, какие приходили в голову, пока его история не превратилась в бесформенное громоздкое описание войны, какой она в сущности и была: бессмысленной, запутанной неразберихи, которая в пересказе казалась исключительно реалистичной, но отнюдь не увлекательной.

Он говорил минут двадцать, к тому времени его сотрапезники покончили с кофе и десертом, выкурили по две сигареты, а официантка с чеком в руке терпеливо ждала оплаты. Дюран, раскрасневшись и досадуя на собственное многословие, старался охватить взглядом тысячи людей, разбросанных по сорока тысячам квадратных миль корейской территории. Его слушатели сидели с остекленевшими взглядами, оживляясь лишь тогда, когда появлялись признаки слияния отдельных частей его рассказа в единое целое, что могло предвещать окончание повествования. Однако признаки всегда оказывались ложными, но, когда Мэрион в третий раз подавила зевок, Дюрана наконец вынесло из его палатки, и он замолчал.

— Да-а, — протянул Тедди, — нам, всего этого не видевшим, трудно даже вообразить такое.

— Словами это невозможно передать, — согласилась Мэрион и еще раз потрепала Дюрана по руке. — Вы столько пережили и так скромно об этом рассказываете…

— Да что вы, пустяки, — ответил Дюран.

После минутной паузы Мэрион встала.

— Было очень интересно и приятно познакомиться с вами, майор, — сказала она. — Мы желаем вам счастливого пути на вашем «Веселом Роджере».

На том все и закончилось.

Вернувшись к себе на катер, Дюран допил выдохшееся пиво и признался себе, что готов сдаться — продать катер, вернуться в госпиталь, надеть больничный халат, играть в карты и до самого Страшного суда листать иллюстрированные журналы.

В самом мрачном настроении он стал по морской карте прокладывать маршрут до Нью-Лондона и именно в тот момент осознал, что находится всего в нескольких милях от родной деревни своего друга, убитого на Второй мировой. Он воспринял как своего рода мрачную иронию судьбы то, что она дает ему возможность, возвращаясь в прошлое, повстречаться с одним из его призраков.

Сквозь ранний утренний туман он подплыл к деревне накануне Дня поминовения, сам чувствуя себя призраком. Неудачно причалив, он сотряс деревенский пирс и неуклюжим узлом привязал к нему «Веселого Роджера».

Главная улица была тиха и пустынна, однако украшена флагами. Единственная пара прохожих лишь мельком взглянула на сурового незнакомца.

Он вошел в почтовое отделение и обратился к бодрой старушке, разбиравшей корреспонденцию в расшатанной клетке:

— Простите, я ищу семью Пефко.

— Пефко? Пефко… — повторила женщина. — Не припоминаю таких в окрýге. Пефко? Они из летних отдыхающих?

— Не думаю. Уверен, что нет. Вероятно, они уехали отсюда какое-то время назад.

— Ну, если бы они когда-нибудь здесь жили, я бы знала. Они бы приходили за своей почтой. Нас, постоянных жителей, тут всего-то четыреста человек, но ни о каких Пефко я никогда не слыхала.

В отделение вошла секретарша из юридической конторы, располагавшейся на противоположной стороне улицы. Присев на корточки, она набрала код своей почтовой ячейки.

— Энни, — окликнула ее почтмейстерша, — ты знаешь тут кого-нибудь по фамилии Пефко?

— Нет, — ответила Энни, — если только это не кто-нибудь из жильцов дачных домиков в дюнах. Они там постоянно меняются, так что трудно запомнить.

Она встала, и Дюран отметил, что девушка весьма привлекательна, причем безо всяких ухищрений и украшений. Однако Дюран был настолько уверен в нынешней своей никчемности, что отнесся к девушке с полным безразличием.