Песнь ледяной сирены (СИ) - Арнелл Марго. Страница 13

– Нет, что ты! – Эскилль все-таки смутился. – Хотя… Да, я думал об этом. Не раз. И, кажется, сейчас поводов у меня больше, чем когда бы то ни было.

– Ты про странности, что творятся в Атриви-Норд? – Лучница понизила голос. Оттолкнулась от балюстрады и всем телом повернулась к нему.

Значит, о происходящем она осведомлена – что, впрочем, совсем не удивительно, если учесть статус ее отца.

Все началось около полугода назад, когда в городе начали массово пропадать горожане. Патрульные стражи заподозрили, что в этом замешаны исчадия льда, или, еще хуже, духи зимы, но так и не нашли уязвимостей в знаках-оберегах. Пронесся переполошивший весь город слух, что магия порождений Хозяина Зимы стала сильней, и артефакторы кинулись создавать новые, улучшенные обереги.

Не проходило недели, чтобы стражи не обнаружили в Ледяном Венце увешанные защитными знаками тела, часто – завернутые в кокон из инеевой паутины. Многие из мертвецов были при полном доспехе. Большинство – с оружием и колбами с кровью саламандры. Иногда оружие, части брони и разбитые колбы находились чуть дальше – покоились в «объятиях» ледяной лозы.

Да, духи зимы умели наводить морок, заманивая людей в свои сети. Но одураченные и ведомые ими бедолаги скорей ушли бы в Ледяной Венец в одном исподнем. Подавленная воля не позволила бы им обряжаться так, будто они собрались на войну.

Углубляясь в стеклянную чащу, огненные стражи натыкались и на прорванные коконы с тщательно обглоданными костями. Поначалу решили – пируют дикие звери. Но правда в том, что животные предпочитали держаться подальше от Ледяного Венца. Им будто не нравилась холодная искусственность места, который выбрали домом исчадия льда и духи зимы. Казалось, дикие обитатели Крамарка разделились: мертвым принадлежал мертвый лес, живым – живой. Лишь ледяные твари вроде снежных троллей и инеевых пауков забредали в вотчину Хозяина Зимы.

А теперь еще и похищение ледяных сирен, цель которого так и осталась для всех загадкой…

– Как ты думаешь, что все это значит?

Эскилль молчал, пытаясь понять для себя, стоит ли озвучивать Аларике свои мысли. Отец слушать его не стал – отмахнулся, едва поняв, о чем пойдет речь. Нильс считал, что он «все усложняет». Как бы то ни было, в его точку зрения не поверил никто. Аларика с ее одержимостью уничтожить как можно больше исчадий льда, с ее ненавистью к ним… могла поверить.

– Кожей чувствую – что-то надвигается, – признался Эскилль.

– Что-то, связанное с Ледяным Венцом?

Он пожал плечами.

– Мертвые люди, духи зимы и исчадия, словно хлебные крошки, ведут туда.

– Теория любопытная, – после недолгой паузы призналась Аларика. – Я про сотворение исчадий льда. Да и сама эта Сердцевина… Что, если нам попробовать подобраться к ней, чтобы понять, что скрывает Ледяной Венец? – Она вонзила белые зубки в мякоть губ. Карие глаза сверкали восторгом – так ей приглянулась собственная идея. – Кому это сделать, как не нам, двум огненным серафимам?

Эскилль оказался прав: Аларика была весьма честолюбива. Мог ли он ставить эту черту характера ей в упрек? Нет, конечно нет.

Отчасти потому, что к любым характерам был лоялен. Жизнь на снежном острове непроста, и спокойным, миролюбивым особам здесь приходится несладко. Тут нужна особая жилка, умение вгрызаться зубами в лед – или когтями в жизнь, полную постоянной смертельной опасности, от которой не всегда способно защитить даже пламя.

Отчасти потому, что и у самого Эскилля хватало причин для взращенного с детства честолюбия. Желание если не вписать свое имя в историю, оставив в ней огненный след, то хотя бы доказать отцу, что он не бесполезен.

Кто знает, какие тайны хранила в своей душе красавица-серафим?

– У тебя есть хоть какие-то зацепки, хоть какие-то предположения, что может ждать нас в сердце Ледяного Венца?

– Только противоречивые слухи, размытые предположения и страшные байки, которые впору рассказывать непослушным детям перед сном, – признался Эскилль. – Я не просто так говорил о Бьерке. Если кто и знает больше, так это он.

Помолчав, Аларика деловито сказала:

– Тогда решено. Подготовь все к отправлению в Ледяной Венец и дай мне знать.

Посчитав разговор законченным, она начала спускаться по лестнице. Эскилль смотрел ей вслед, пока гибкая фигурка, облаченная в зачарованную кожаную броню, не скрылась за входной дверью крепости. Ему все чудился какой-то подвох. Он попросту боялся верить в собственную удачу.

Но что, если у его судьбы были красные волосы и два спрятанных под кожей огненных крыла?

Глава седьмая. Одинокий ветер

Холод Сольвейг был не страшен – и пурга-пересмешница, поняв это, оставила ее наедине с лесом. Ей бы вздохнуть с облегчением, но так хотелось еще немного послушать голос Летты…

«Послушаешь, – строго сказал внутренний голос, – когда ее найдешь».

О том, как отыскать сестру немой потеряшке в опасном, диком лесу, она старалась не думать. Сердце заныло, разум опалила злость – на себя и на коварных духов зимы. Одна надежда – на патрули огненных стражей. Сольвейг часто видела, как они проходят мимо ее дома по пути в лес. В белой коже и белых, подбитых мехом плащах – чтобы затеряться на фоне снега и покрывающего хвою инея.

Чтобы подать им знак, ей нужно пламя. Сольвейг оборвала еловые веточки с нижней части ствола. Надежно прикрытые от снега пушистой кроной, они были совершенно сухими. Сольвейг на мгновение прижала тонкие пальцы к ноздрям. Пропитавшиеся запахом ели, они пахли… мамой.

Умельцы-парфюмеры вытягивали из хвои эфирные масла, создавая «хвойные духи» – с запахами сосны, ели, лиственницы, кедра. Более тяжелые, специфические ароматы по сравнению с духами с запахом снежных лилий, крокусов, подснежников и анемонов – цветов, что распускались под снегом. Но и те, и другие пользовались популярностью – у тех, кто был недостаточно богат, чтобы позволить себе купить духи, эфирные масла в которых вытягивали из цветов, выращенных в оранжереях и зимних садах.

Первые еловые духи Сольвейг подарила мама.

Со временем семейное дело начало процветать – уже без нее, к сожалению. После одного большого заказа, когда во влиятельную семью Нордфолла, столицы Крамарка, отправилась сразу дюжина платьев сестер Иверсен, Летта подарила младшей сестре духи с ароматом роз – капризного и редко выживающего в их зимних краях цветка. Сольвейг помнила, как восторгалась подарком, как представляла себя одной из дам на балу в Зимнем Дворце.

У них с сестрой даже была такая игра: они представляли, как Сольвейг на свое восемнадцатилетие наденет сшитый ею наряд из кружева и шелка, который ни в чем не уступит нарядам великосветских дам, окутает обнаженные плечи и шею шлейфом розовых духов и будет до рассвета кружиться в танце со статными кавалерами. Неузнанная ледяная сирена, обыкновенная швея, что на один лишь незабываемый вечер притворилась благородной леди.

Сольвейг с детства хранила в шкатулочке самые милые ее сердцу вещи: письма отца, которые он писал, находясь в патруле вдалеке от дома, первый камушек, который ей удалось заморозить даром ледяных сирен, первая инеевая прядка Летты, с которой та рассталась без особого энтузиазма. В этой маленькой резной сокровищнице Сольвейг прятала от чужих глаз не аромат роз, запечатанный в стеклянном флаконе с причудливым колпачком в виде хрустального цветка, а дешевый бутылек с запахом ели. Память год за годом стирала все больше связанных с мамой моментов, как бы ни хотела Сольвейг их, ускользающих, удержать… но с ней всегда был флакончик духов и драгоценное воспоминание: улыбка матери и протянутая к малышке Сольвейг ладонь с подарком на ней.

Отныне и навсегда для Сольвейг мысли о матери, словно призрачная дымка, окружал еловый аромат.

Словно призванная ее памятью, мама появилась в нескольких шагах от нее. Дыхание перехватило – не от удивления, от боли, вызванной пониманием, что ее мамы быть здесь не могло. Хотелось зло закричать, но кричать было нечем. Ее связки больше не способны рождать ни шепот, ни Песнь, ни крик. Сольвейг сморгнула слезы, которые тут же превратились в ледяной бисер, и написала на снегу: «Уйди». Пурга-пересмешница не послушалась, но и ближе подходить не стала. Не стала, как ее сестра, что притворилась Леттой, хохотать и танцевать. Пряталась за пушистым одеянием ели, словно стесняясь своего обличья.