Песнь ледяной сирены (СИ) - Арнелл Марго. Страница 26

– Как обычно, – пожимая плечами, отозвалась Аларика.

Но звучавшее в голосе напряжение, каменное лицо и холодный тон охотницы на исчадий льда заставили Эскилля заподозрить, что она лжет. Выходит, странная напасть не закончилась? Почему тогда Аларика пытается скрыть это от него?

Да, она не из тех, кто спешит делиться с окружающими своими бедами, и все же Эскилля это задело. Пусть он не сам рассказал Аларике о своей тайне, но благодаря вьюге серафим была в нее посвящена. Видимо, этого не достаточно, чтобы доверить ему свой секрет.

Эскилль оставил попытки разговорить Аларику. Если она захочет ему открыться… он будет рядом.

– Нильс вызвался пойти со мной в Сердцевину. Если хочешь, мы пойдем туда вдвоем, а ты поохотишься в Ледяном Венце… или останешься в Атриви-Норд.

– С чего бы это? – Аларика, как сухой трут, вспыхнула мгновенно.

– Я просто подумал, что тебе нужно восстановиться.

Она горделиво вскинула голову, отчеканила:

– Я – огненный серафим. Духи зимы сколько угодно могут за мной охотиться, зиму в свое сердце я не впущу.

Он пожал плечами. Красиво сказано, патетично – в духе его отца, который любил подобные речи. Сам Эскилль не был мастером слова. Огонь за спиной, верный меч в руку – это тот язык, на котором он говорил.

Значит, в Сердцевину завтра они отправляются втроем. Очередной патруль, продиктованный не приказом капитана, а их личными мотивами, расставит все на свои места. Битва с исчадиями льда покажет, лжет ли Аларика или Эскилль напрасно подвергает сомнению ее слова.

Кружил снег – пушистый и спокойный, словно прирученный лисенок. Падал и падал, засыпая тренировочную арену во внутреннем дворе. По пути в казармы Эскилль вдруг понял, что тихонько напевает. Где он мог слышать эту мелодию?

Ну конечно. Ледяной Венец. Чарующая мелодия скрипки. И прекрасная незнакомка – сирена, лишенная голоса.

С той поры, как Эскилль увидел скрипачку, она не исчезала из его головы. Мысли о ней сменялись другими, но возвращались снова и снова. Возвращались, чтобы заставить сердце биться чуть чаще, чтобы оживить покрытые пылью лет воспоминания: маленький Эскилль, зачарованно наблюдающий за еще совсем молодой мамой с улыбкой на лице и скрипкой, прижатой к подбородку.

Эскилля всегда манила музыка, хотя он сам был невероятно бесталанен. Может, именно поэтому музыкально одаренные люди так его завораживали. Они как ветер в горных пиках – импульсивны, неуловимы, недосягаемы.

Когда мать Эскилля перестала играть, музыка навсегда исчезла из его жизни. Были другие звуки – лязг мечей, боевые выкрики сотоварищей, шипение огня, столкнувшегося с ледяной кожей исчадий. Но истинное волшебство – то, что призвано не убивать, а созидать, и созидать прекрасное – исчезло… До того дня, когда в жизни Эскилля появилась очаровательная скрипачка.

Мысли о ней, прочно засев в голове, теснили мысли о Сердцевине: готовясь к завтрашнему походу, он в очередной раз просматривал карту с новыми метками, оставленными на ней до памятной снежной бури. С мыслями о ледяной скрипачке Эскилль открывал дверь на стук. И лицо загадочной немой незнакомки наложилось на не менее прекрасное лицо, сдвоив их, таких разных, на мгновение.

– Что ты здесь делаешь? – удивленно спросил он.

Эскилль ждал отца. На худой конец, Нильса. Но уж точно не Аларику.

Она влетела в комнату – порыв огненного ветра, прячущий свои крылья. Но, будто пойманная в невидимые силки, остановилась на полпути. Бледные губы поджаты, меж бровей пролегла хмурая складка. Она стояла, обнимая себя за плечи, словно надеясь таким нехитрым способом согреться, и разглядывала скудное пространство комнаты, в которой господствовал камень.

Аларика молчала, будто это Эскилль был непрошеным гостем в ее доме.

– Зачем ты здесь? – тихо спросил он.

Обернувшись к нему, она прошептала – то ли переводя тему, то ли отвечая:

– Коснись меня.

В душе Эскилля боролись удивление с беспокойством. Он осторожно закрыл дверь, отрезая комнату от взглядов посторонних. Но подходить к Аларике не спешил.

Она подошла сама – легкой, танцующей походкой. Ее волнение выдавал только лихорадочный блеск глаз и закушенная губа. Эскилль невольно вздрогнул, когда огненный серафим сняла с его руки перчатку – привычный кожаный наряд. Щит для огня, что таился у него внутри.

– Не нужно бояться. Потому что я не боюсь.

Тонкими пальцами Аларика обхватила его запястье. Эскилль прекрасно осознавал, что стоит как истукан и выглядит на редкость нелепо. Но ничего поделать с собой не мог. Что-то неправильное было в происходящем. Он не знал, что, не смог бы ответить. Просто знал: все должно быть не так.

Аларика прильнула прохладной щекой к тыльной стороне его руки. Как бродячая кошка, подобранная на улице и отвыкшая от человеческой ласки. Эскилль отпрянул, смущенный – и ее жестом, и волной чувств и ощущений, что он породил. Аларика лишь рассмеялась. Перевернула ладонь Эскилля, кончиками его пальцев коснулась своей щеки.

Вздох вырвался у обоих: у него – полный изумления, у нее – какой-то странной неги. Едва веря в происходящее, Эскилль провел пальцами по красиво очерченным скулам. Показалось, или ее щеки изнутри зажглись румянцем? Он попытался отдернуть руку, но Аларика не позволила.

– Все в порядке, – успокаивающе сказала она. – Мне не больно. Мне… хорошо.

Она была так близко… Эскилль смотрел на ее порозовевшие губы – приоткрытые, будто ждущие поцелуя. И все же что-то его останавливало.

Аларика все поняла – по его взгляду, по нерешительному отчуждению. Улыбнувшись, бросила:

– Увидимся завтра.

И выпорхнула из комнаты – уже не дикое пламя, но свободолюбивая птица с огненными крыльями. Эскилль прислонился спиной к закрывшейся двери, с выдохом коснулся ее затылком.

Вот же оно, его личное счастье, которое в своих мыслях он давно уже похоронил. Протяни руку и возьми, не боясь ни обжечь, ни обжечься.

Он понимал источник своих сомнений, но решительно не понимал самого себя. Не понимал, отчего в голове звучит одна и та же мелодия – хрустальный переплет чарующих нот. Отчего думает о той, кого рядом нет – и никогда больше не будет.

Невозможно влюбиться в ту, что видел лишь однажды.

Ведь так?

Глава пятнадцатая. Полярная Звезда

Полярная Звезда оказалась высокой, словно выточенной изо льда, башней, что шпилем упиралась в набухшие снегом облака. Ведомая метелицами, Сольвейг парила на головокружительной высоте, и потолок неба казался куда ближе, чем земля. Наверное, не лишись она голоса, сейчас бы вопила от страха, не переставая. Сердце ее точно собиралось в любой момент выскочить из груди.

Путешествие закончилось, когда сестры-метелицы впорхнули на балкончик с перилами – ажурными, точно узор на окне. Задыхаясь, Сольвейг прижалась к стене башни – на тонкую вязь перил она надеяться не стала. Сестры-метелицы только посмеивались над ее страхом высоты – который, к слову, обнаружился исключительно в момент полета. Однако стоило сказать, что не всем людям – или сиренам – вообще доведется узнать, что в мире существует подобная высота. Подобные мысли успокаивали мало, однако совсем скоро страх вытеснил восторг. Сольвейг была так далека от привычного ей мира в Полярной Звезде, башне духов зимы. Тех, в чьих силах помочь ей отыскать Летту.

Сольвейг представила, как несколько дней спустя (а может, и недель – кто знает, сколько времени уйдет на пошив снежных платьев?) они с Леттой будут сидеть у камина с саламандрами в их домике, который старшая сестра приведет в порядок своей Песней, и как она будет рассказывать о своих приключениях в Полярной Звезде…

Не сразу Сольвейг вспомнила, что ничего и никому больше не расскажет. Ледяная сирена понуро опустила голову, и тут же победно вскинула ее.

Она всегда может сыграть.

Под смешки сестер-метелиц Сольвейг наконец отлепилась от стены, за ними вошла внутрь башни через тонкую – и ледяную на ощупь – балконную дверь. Спускалась по витой лестнице под аккомпанемент рождаемых в голове аккордов. Тревожная мелодия, что означала проникновение Дыхание Смерти в их дом, достигала взрывной кульминации – похищение Летты. Музыка печальная, минорная – воплощенное в нотах одиночество и тоска по сестре – сменялась восторженным мажором, полетом Сольвейг в Полярную Звезду. Теперь, когда страх высоты ушел (Сольвейг ведь больше не нужно было воочию наблюдать, как сильно она отдалилась и от земли, и от крон елей), в ее крови плескалась эйфория.