Небо надо мной (СИ) - "sillvercat". Страница 11

На всякий случай я всё же решила подобраться к Озеру Ножа другой дорогой – более извилистой, но более лёгкой. К этому времени я не хуже Стива знала эти места – мы вплоть до самых морозов отправлялись сюда на каждый уик-энд. Чтобы снова и снова любить друг друга – прямо в воде или на разостланных у костра одеялах, любить исступлённо, нежно, грубо, отчаянно, не сдерживая ни криков, ни смеха.

Ещё издалека я услышала, как у озера грохочет какая-то техника, и гневно сжала кулаки. Они не смели! Не смели поганить нашу землю!

Но когда я свернула на тропу, ведущую к самому озеру между двух гранитных утёсов, грохот внезапно оборвался. Я поняла, что это означает, и сердце едва не выскочило у меня из груди, а спина покрылась липкой испариной, несмотря на холод. Стив уже был там.

Я погнала Вахпе вперёд по тропинке, с отчаянием осознавая, что опаздываю… опаздываю! Это было как в кошмарном сне, когда торопишься изо всех сил, а сам будто плаваешь в вязком скользком тумане.

Озеро Ножа с его горячими источниками, бьющими со дна, не замерзало зимой, величественно покоясь среди засыпанных снегом берегов, как и сотни лет назад. Вот только совершенно чужеродными и нелепыми выглядели здесь как маленький желтый экскаватор, – и как только они доставили его сюда?! – так и небольшая группа людей в ярких куртках с эмблемами. Стив и другие всадники, держа лошадей под уздцы, стояли прямо напротив них.

Я закричала во весь голос, но никто из них даже не повернул головы. Позже я вспомнила то, что мне когда-то рассказывал Стив: котловина, в которой находилось озеро, отличалась одной акустической особенностью – она гасила звуки, доносящиеся из внешнего мира, хотя всё, что происходило у самого озера, свободно можно было расслышать в ущелье.

Я и слышала – когда, со всхлипами дыша, подгоняла Вахпе. Слышала ругань, угрозы и шум драки. А потом увидела, как один из чужаков выхватил револьвер.

Позже, много позже, на суде, до которого всё-таки дошло дело, он заявлял, что был немного пьян и хотел только попугать дикарей, возникших неведомо откуда и требовавших прекратить работы, хотя Совет племени подписал с корпорацией контракт. Он не знал, что пугать Стива оружием было бессмысленно. Стив просто ухватил его за запястье стальной хваткой и выкрутил руку, вытряхивая из неё револьвер. Грохнул выстрел, пуля, видимо, оцарапала чужаку ногу, потому что тот громко взвыл. И тогда началась пальба, в грохоте которой утонули мои дикие срывающиеся вопли.

Когда я соскользнула с седла рядом со Стивом, всё уже было кончено. Он лежал навзничь, отброшенный тремя пулями, и его кровь впитывалась в стылую землю – священную землю, которая уже впитала в себя столько крови своих защитников за эти два века.

Я кинулась наземь и положила отяжелевшую голову Стива себе на колени. Он чуть приоткрыл тускнеющие глаза, и я с трудом разобрала:

– Птичка… я… тебе… что… велел?

Глаза его закрылись, голова упала набок. Содрогаясь, я коснулась пальцами его губ – дыхания не было. Сердце не билось.

Я рухнула ему на грудь и завыла, как волчица.

***

Дальнейшее я помню только обрывками. Вот невесть откуда появившийся Рассел Игл, завернув меня в одеяло, верхом на лошади везёт меня в больницу. Вот Вайнона с осунувшимся, заплаканным лицом крепко сжимает мою руку, а волосы у неё коротко и неровно обрезаны. И боль, резкая разрывающая боль внизу живота… Но даже эта боль не могла заглушить ту, что рвала мне сердце.

Я родила на два месяца раньше срока. Родила Анну Токей Сапа.

Еще не научившись ходить, Анна стала главой нашей семьи. Может быть, я избаловала её? Не знаю. Просто я робела перед своей дочерью.

Только глаза, – светлые, широко расставленные, – были у нее от меня. Только это. А смуглота, быстрая улыбка, плавная точность движений, привычка вздергивать бровь, искоса оглядываться через плечо…

Когда я глядела на неё, я видела Стива.

Который никогда её не видел.

Я не отдавала её в школу до восьми лет. До трёх лет я не говорила с ней по-английски.

В пять лет она впервые вскарабкалась на спину Водородки, который, как когда-то, терпеливо ждал возле изгороди.

А в шестнадцать Анна вышла замуж за Люка Клауда. Люк не получил Пулитцеровскую премию, но его снимки из Лагеря Жёлтого Грома, возникшего в Паха Cапа, на священной земле, обошли весь мир. Вообще Люк как был, так и остался раздолбаем. К тридцати годам он подрабатывал то там, то сям, участвовал в родео, пару раз по несколько месяцев отсидел в тюрьме, – уж не знаю, за что его привлекали. А потом он взял и подал документы на юридический факультет Принстона. И его приняли! И он сделал Анне троих сыновей и дочь.

Вайнона тоже вышла замуж. За Джеффри Торнбулла, хотя по-прежнему называет его супер-занудой, но теперь уже «моим супер-занудой». Десятерых воинов она не родила, только пятерых, и по-прежнему преподаёт в Школе за выживание.

С того страшного февральского вечера у Озера Ножа прошло почти тридцать пять лет.

Целая жизнь.

Изменилось всё, и ничего не изменилось. Появились персональные компьютеры, новые технологии, Интернет-дневники, мобильные телефоны, озоновые дыры, Горбачёв, Чернобыль и Мадонна. Я по-прежнему работала в редакции и в Центре, и публикации в крупных газетах, а потом и в Интернете, принесли мне достаточную известность.

Я преуспела, как сказала бы моя бабуля.

Бабуля умерла. Умер Джозеф. Потом Джемайма.

Я стала совсем старухой. Более того – бабушкой!

Иногда, находя новые морщинки в уголках глаз, я радовалась, что Стив меня не видит.

Не видит?..

Продолжая являться любопытным клиническим случаем для психоаналитиков и сексопатологов, я так и осталась одна. Масса возможностей завести роман… и ни одной интрижки. Ничего вообще. За тридцать пять лет!

Зато я знаю, что Стив этим доволен.

Здесь, в своём Интернет-дневнике, я могу в этом признаться, не боясь, что меня сочтут сумасшедшей. Ведь это моё дело, верно?

Озеро Ножа осталось заповедным. Происшествие со смертельным исходом и судебный процесс получили широкую огласку, и корпорация убралась восвояси. Стив защитил Исантамде – своей смертью.

Я часто прихожу ночью на берег Исантамде и, запрокинув голову, всматриваюсь, всматриваюсь в ночное небо – до тех пор, пока искры мириадов звёзд не начинают расплываться перед глазами.

Такая тишина.

Такая пустота.

Такая бесконечная, бездонная, черная пустота, такая даль!

Немыслимая.

Но я всегда знаю, что за этой бездонной пустотой со множеством чужих миров он ждёт меня.

И будет ждать.

Стив Токей Сапа.

Мой первый и последний.

========== Те, что за меня отвечают ==========

***

Я не знаю, с чего мне начать, и это очень глупо, так же глупо, как в мои годы заводить в Интернете дневник, подобно моему 12-летнему внуку. Это всё моя подруга Рут виновата, Рут Токей Сапа, Рут Конвей, она подбила меня на эдакое сумасшествие – после того как я провела не один полночный час за её дневником – вся в слезах и соплях, вместо того, чтобы мирно спать (или не спать) рядом со своим мужем…

Ой. Меня заносит не туда, и я не удивляюсь. И вы не удивляйтесь, хорошо?

Начну ещё раз, но стирать предыдущую галиматью не буду, в конце концов, что может характеризовать меня лучше, чем такая галиматья?

Опять же все ПОСМЕЮТСЯ, и это здорово, я считаю.

Уоштело, я Вайнона Торнбулл, до замужества Смоллхок, из народа Лакота, и можно, я не буду говорить, сколько мне лет? Спасибо, пила майа.

Всё равно в душе я чувствую себя девчонкой, несмотря на то, что у меня пятеро сыновей (и одиннадцать внуков и внучек, а на подходе двенадцатый), хотя я намеревалась родить десятерых, и Рут вот тоже упоминала об этом. Но к моменту рождения пятого, Илайи, я решила, что мой долг перед народом Лакота исполнен, ибо каждый из моих сыновей стоит двоих. Да чего там, троих!

Ой! Я опять отвлекаюсь.

Моё имя означает «перворождённая». Лонгфелло вставил его в свою «Песнь о Гайавате»: «Назвала дочь первородной, назвала её Вайноной»… В школе меня прозвали «Вай нот?», и я не обижалась, ибо это и вправду было моим любимым присловьем, о чём бы, по большому счёту, не шла речь, главное ведь, чтоб было интересно и ВЕСЕЛО.