Мертвые воспоминания (СИ) - Родионова Ирина. Страница 48

Галка списала свою плаксивость на болезнь и даже Михаила Федоровича — никогда она столько не рыдала, не скрючивалась над картиной и не гладила непохожее мамино лицо пальцами, это вообще не Галкины черты, это что-то чужое. Даже тут она не хотела позволять себе побыть слабой.

Кристина нацарапала еще и записку: «Дане скажи спасибо, она достала уже выпрашивать. Лечись там».

И все.

Четыре тонких, девичьих силуэта — все четверо смотрели прямо и спокойно, таких лиц ни у кого из них, волонтеров, Галка даже не помнила. Словно сестры, одинаковые и пресные, картонные, но легко угадывающиеся — лучше всех, конечно, была прорисована сама Кристина, а вот мамин образ был чуть мутноватый, будто призрачный. Мама стояла за Галкой, положив руку ей на плечо. Дана, как веером, обмахивалась пестрыми открытками, на руках у Маши недобро щурился лысый Сахарок — даже расцарапанные предплечья Кристина изобразила с особой тщательностью. Сама она стояла, безвольно свесив руки вниз.

Галка дотянулась до телефона и написала, что Кристине надо бы нарисовать точно такую же картину (только без мам и котов), а потом торжественно вручить ее Палычу на день рождения, он наверняка взорвется от бешенства. Кристина прислала улыбающийся смайлик, и на этом их общение закончилось.

Галка чувствовала себя так, будто ей под ребра втолкнули грелку с горячей водой — только жар этот не был от болезни и беспомощности, это было растекающееся мягкое тепло, от которого наконец-то захотелось улыбаться.

Михаил Федорович тем вечером так и не появился.

А вот следующий день напрочь пропал из Галкиной памяти, и она поняла, что война не окончена. Стыдно было за ту ночь с Даной — лучше бы они подрались или поцеловались, ей-богу, Галка с трудом продралась бы через кризис идентичности и другие психологические страдания, зато чуть выбралась бы из этой ямы с тоскливыми мыслями, которые приходилось рассортировывать в голове. Заболела Дана, и чувство вины на несколько дней стало главным среди всех ее чувств — Галка булькала воздухом вперемешку с зеленой ряской и лягушачьей икрой, но никак не могла задохнуться. Подруга писала и звонила, Галка отшучивалась, старалась быстрее закончить разговор. Дана пару раз даже прислала доставку продуктов, овощи и фрукты, но Галка из вредности перевела ей деньги на карточку, Дана вернула, но в конце концов Галка все же победила.

Уверяла себя, что она сильная и стойкая, пережила и материнский рак, и ее гибель, умудрилась до сих пор не вылететь из колледжа и работала по ночам, волонтерила и пыталась оставаться хорошим человеком. Разве есть шансы, что она не справится?

Стены в вытертых, выцветших обоях надоели ей до чертиков, и Галка, чуть сбив температуру и привыкнув смотреть на солнечный свет, разбитый кружевной занавеской, решилась выйти на прогулку. Замоталась в шарф, как в кокон, прихватила несколько масок и нацепила мамин пуховик — он уже не пах ни ее духами, ни долгой болезнью. Столкнулась в подъезде с Лилией Адамовной — подумывала в прошлые дни купить вафельный торт и завалиться к ним с Иваном Петровичем на чай, отблагодарить, но заметила вытянувшееся белое лицо и поняла, что не выйдет. Соседка шарахнулась в угол, как от смерти, заслонилась красно-белым пакетом, а потом вдруг рассмеялась с облегчением:

— Я уж думала, все, мама твоя за мной пришла…

— Ей некогда, она барашков стрижет на облаках и посевы из тучек поливает, — сморщилась Галка в маску. — И вам здравствуйте.

Соседка прищурилась:

— Ты же больная, у тебя этот… вирус.

— А разве есть среди нас здоровые? — спросила Галка и, все же решив не рисковать здоровьем Лилии Адамовны, быстро сбежала по ступенькам. Вслед ей ударило дребезжанием:

— Я на тебя в минздрав нажалуюсь, шмыгает! Лечиться надо, Галочка.

Улица стояла переполненной зимой: буксовали в глубоких колеях шипованные колеса, сыпался колючим серебром снег с голых тонких веток. Галка, задохнувшись, присела на заборчик палисадника и подышала обнаженным от маски ртом, успокоила занывшее сердце. Плоское белое солнце над подмороженным городом, ровно такие же замученные прохожие, свежесть — мир как будто и не изменился, а Галка думала, что его больше нет.

Но он был, и пока Галка стояла на паузе, пока тонула в жалости к себе и в горе по матери, пока боролась с Михаилом Федоровичем (пусть и безуспешно), пока сдавалась под катком болезни, мир жил и радовался, спешил по своим делам, зарастал новогодними украшениями и инеем. Галка поднялась и нетвердо пошла по натоптанной тропе, зная, что ей рано выходить и что она до сих пор заразна, но если по улице, не дышать ни на кого, если хоть немного…

Впервые с кладбища Галка поняла, что не одна — что остались в мире еще люди, что они все также спешат по своим простым человеческим делам. Она долго шла по широкому проспекту, сидела на стылой лавочке, ни до чего не дотрагиваясь рукой, заворачивала в переулки, и если ей навстречу попадались старички с мирными лицами или женщины со связкой детей в каждой руке, Галка отходила. Отворачивала лицо, натягивала маску, и люди косились на нее, но ни о чем не спрашивали. Порой на Галку совсем не обращали внимания, и она чувствовала себя нормальной, только вот эта режущая боль в глазах, эти текущие слезы, которые не вытереть пальцами…

Галка посидела еще немного, будто приклеенная к лавочке. Возвращаться ни в общагу, ни в чужую квартиру не хотелось, от одной мысли о стерилизованных банках и рассыпанных по полу пазлах хотелось нырнуть в сугроб, и поэтому Галка выжидала. Смотрела на каток, на тонкие тропинки цепочек-следов, на собачников и сугробы. Как только синие сумерки опустились на парк, она написала Дане что-то бодрое, выключила телефон и медленно побрела домой.

Силы остались в парке, и Галка едва переставляла ноги, но позволить себе автобус или даже такси не могла. Ей бы поехать на работу, до утра носиться между столиками и танцевать в редких перекурах, ей бы на спине выволочь к подъезду кресло с мягкими подлокотниками или стеклянный аквариум, в котором могло бы поместиться целое Черное море, ей бы… Ей бы, как раньше, но даже маленькая прогулка никак не могла закончиться. Галка думала, что именно такой и будет старость — полной сил внутри, но бессильной снаружи. Не хотелось этой слабости признавать, страшно было, что не пройдет, и Галка превратится в развалину, которой только бы полежать на кровати, и хотелось бежать, кинуться, сломя голову…

И она побежала.

Маска пропиталась горячим дыханием, подскочила температура, Галка хрипела и задыхалась, даже свалилась по дороге. Преодоление не могло, только иссушило окончательно, и до квартиры пришлось подниматься на одной лишь воле.

В квартире она первым делом распахнула все окна и балконную дверь, набросила на живые цветы пододеяльник, чтобы не померзли, и прямо в материнском пуховике повалилась на кровать. Запахи мороза чуть выветрили невеселое, больное, и уже засыпая Галка подумала, что, кажется, знает, как справиться с Михаилом Федоровичем.

Дана ей все же помогла. Перешерстила весь интернет — конечно, такой беды, какая случилась с Галкой, ни у кого не было, или никто о ней не писал, но нашлось несколько сайтов на оккультную тему. Первым делом Дана предложила купить живого карпа, отрубить ему голову топориком на безлюдном перекрестке и выпить Галке всю рыбью кровь до капли, и голос ее был таким серьезным, что Галке почти не захотелось ее придушить. Зато один из порталов, посвященный заговорам и знахарству, предложил завершить земные дела мертвых — если покойник не попрощался, никак не ждал своей смерти и не смирился с ней, ему следовало помочь. Каждый абзац на подобных сайтах прерывался рогатыми головами или пентаграммами, и Галка весело написала в ответ, что Дана должна принести ей спиритическую доску и три бутылки водки, вот тогда проблема будет решена.

И все же к вечеру, чуть оклемавшись и выпив парацетамола, Галка решилась действовать. Долго стояла в горячем душе, снова в задумчивости поскребла лицо станком для ног, пришла на кухню. Зажгла синие газовые конфорки, понюхала обожженную спичку, закуталась в мамин халат. В проветренной квартире дышалось чуть легче, а может, это снова помогли прогулки и разговоры, верный рецепт Галка так и не нашла.