Мертвые воспоминания (СИ) - Родионова Ирина. Страница 8

Она пока еще вставала. Но Галка знала, что и это ненадолго.

Ярко-зеленая таблетница с нарисованной улыбкой в этой полутьме от плотно задернутых штор, в этом бесконечном умирании выглядела насмешкой. От пары глотков холодной воды мама в измождении откинулась на подушки, причмокнула бескровными губами. Галке хотелось сорваться с места, впустить в комнату слабый рассеянный свет, ноябрьскую хмурь и свежесть, но сквозняки могли стать приговором. А поэтому Галка сидела, опустив плечи, и смотрела куда угодно, только бы не на нее.

Когда пришло время подниматься, мама нервно оттолкнула протянутую к ней руку:

— Не надо мне тут! Нашла калеку. Сама дойду.

Упорная. Едва может лежать на кровати, а все равно сама. Несгибаемая сильная мама, пережившая и детский дом, и смерть первого мужа, и уход второго, поставившая на ноги Галку, всю жизнь пропадающая на металлургическом комбинате с лопатой в руках, с сорванной спиной, грыжей, геморроем, бог знает чем еще — и ни одной жалобы! И есть было нечего, и жить негде, а справилась, все пережила.

Кроме рака.

Только соседке разрешалось держать маму под локоть, легенькую, невесомую, словно гусиный пух. Под закатанным рукавом мелькнула черная от капельниц кожа, глубокие пробоины в прозрачно-тонкой коже. Мрачная Галка шла следом, бурчала что-то саркастичное, что само ложилось на язык, но готовилась подхватить маму хоть на руки, как только она начнет заваливаться.

Мама молчала. Больно, значит очень больно — она становилась или молчаливой, или раздражительной, срывалась из-за пустяков, швыряла пластиковыми баночками с таблетками и орала матом. Галка легко теперь считывала каждую ее эмоцию.

Соседка усадила маму на стул, кинулась зажигать газ под чайником.

— Лилия Адамовна пряников принесла, — забормотала мама, зажмурившись. — Душистые, свежие… С мятным вареньем. Сейчас чаю попьем.

— Конечно, так попьем, как никто еще не пил, — Галке казалось, что они раз за разом разыгрывают новые мизансцены из постановки, а не говорят, как обычные, живые люди. — Лилия Адамовна, можно вас на минутку?

Вышли из кухни — мама, казалось, этого даже не заметила. Только Галка видела все слишком уж четко: сухое тельце кактуса в прихожей, скомканная забытая маска, зеркало в разводах — это ее, Галкина вина. Даже просто приехать к матери ей сложно, сложно говорить вроде бы о пустяках, сложно видеть, как она поправляет на гладкой лысине пестрый платок. Сложно не замечать оставленные в углу тазики для рвоты, разложенные цитрусовые леденцы, кружки с высохшей водой.

Соседка коснулась Галкиного рукава — не дернула даже, так, легонько провела по вязаным петелькам. Галка вздрогнула, будто бы ее поймали подглядывающей за чужой жизнью. Или смертью, она в последнее время училась не бояться этого слова в этих стенах.

— Да, вот. Это вам, — сунула в соседкин кулак деньги. — За маму.

Лилия Адамовна медленно развернула каждую купюру, прогладила пальцами, разве что на свет не проверила. Пождала морщинисто-белые, в заломах, губы, покосилась на Галку с неудовольствием, заклокотала горлом и спрятала деньги в карман халата. Похлопала, улыбнулась с таким видом, что лучше бы и не пыталась.

— Да ты чего, Галчонок. Мы с Иваном Петровичем и рады вам помочь, тем более такая беда страшная, того и гляди рак сожрёт…

— Да-да, а еще крабы покусают… — не церемонясь, Галка схватила соседку за плечи и развернула к кухне. — Идемте, а то мама там одна.

— Ты не волнуйся, — заговорщицки продолжала соседка. — Я до конца с ней буду, до последнего вздоха. Только вот кормить мне ее нечем, сама понимаешь, как пенсионеры живут, супчики овощные делаю, хлеб — за праздник…

— Я еще принесу, только маме не говорится. Она расстроится.

По правде говоря, расстройство — неправильное слово. Мама была бы в бешенстве, и даже в ее умирающем теле нашлось бы сил выгнать соседку-сплетницу взашей. Галка знала, что та приходит в лучшем случае пару раз за день, брезгливо морщится носом и повторяет одну и ту же историю, как ее свекровь тоже умерла от рака молочной железы, только вот никого не мучила, через месяц после первой химии ушла, во сне…

На настоящую сиделку мама не соглашалась, зная, какие войны Галка ведет с тараканами в общежитии и как иногда натягивает рукава водолазок на ладони, чтобы с запястья ненароком не выглянул лиловый синяк. Мама доказывала, что пока еще может сама подняться с кровати и доковылять до унитаза, а значит, никакие сиделки ей и не нужны.

— А я как должна почувствовать, добралась ты до унитаза или нет? — огрызалась Галка, у которой от этих разговоров привычно тянуло в желудке. — Хоть пиши мне из туалета, чтоб я не волновалась.

— Договорились, — мама глядела с насмешкой. — И фотографии присылать буду. Если два-три дня новостей нет, то можешь с лопатой приезжать.

— Дурная ты.

— Не дурней тебя.

Чайник на кухне плевался густой струей пара, пока изломанная мама сидела на краю стула и смотрела на свои руки, напоминающие тонкие птичьи лапы с черными толстыми нитями вен. Лицо у мамы было чуть удивленное, непонимающее.

— Может, в комнате чай попьем? — предложила Галка. — Я бы полежала после ночной смены…

— Нет, — мама вскинулась. — Тут пить будем.

Упрямая. И больно, и тяжело сидеть, а не уговоришь, даже под предлогом собственного бессилия. Пили чай — с липой и медовыми гранулами, с чабрецом и мятой. Галку от тепла и мягкого маминого голоса повело, потянуло в дремоту, и приходилось теперь то щипать себя, то головой мотать, то широко распахивать глаза. Мама рассказывала новости из телевизора, соседка смеялась невпопад — думала, наверное, что отрабатывает деньги перед заказчицей. Лучше бы заглянула лишний раз, какао на молоке развела…

Хотелось вынести маму на улицу и посадить на лавку, только бы она посмотрела на просыпающийся город, предчувствующий скорую декабрьскую стужу. Вспомнились детские прогулки до продуктового магазина, самые счастливые, когда мама несла в руках сложенный пакет и ровно пятьсот рублей, чтобы не набрать вредностей и вкусностей на последние деньги. Галка бежала перед ней, оборачивалась, смеялась.

Улыбка на полноватом и румяном мамином лице казалась теперь невозможной, никогда не существовавшей — приснилось, мелькнуло в фильме, ложные воспоминания.

— Галчонок, — мама дотронулась до ее плеча. — Ложись в зале. Свалишься где-нибудь на улице под куст, и не видать мне внуков.

— Это уж точно, внуков в наше время не допросишься, — закивала Лилия Адамовна. — Мой вон, за тридцатку, а ни жены, ни детей, ни невесты приличной… Как ты вон, умру, и внуков не повидаю.

— Да, вам-то совсем немного осталось, — сочувственно кивнула мама.

Соседка застыла, ее натянутая улыбочка прилипла к зубам. Галке захотелось одновременно расхохотаться и выбросить Лилию Адамовну за порог, снова, что ли, поговорить с мамой про сиделку, ну невозможно же в одной квартире сидеть с этой бестактностью на кривых старушечьих окорочках…

Вместо этого Галка растерла щеки и решила:

— Чай допью, и в общагу. На последнюю пару надо заглянуть.

— Молодец, — покивала мама, лицо ее отливало зеленцой. — Лучше уснуть на паре, чем у матери на мягком диванчике.

— Ты лучше скажи, когда тебе в больницу ехать?

— Да никогда. Я здоровая, как бык. Завтра нормы ГТО сдаю.

— Завтра и поедем, — влезла соседка. — Иван Петрович и спуститься поможет, и довезет. Только вот спина у него…

— Онколог же по расписанию, да?

— Нет, — мама попыталась подняться. — Пойду полежу. Устала.

— Онколог, да, — Лилия Адамовна понизила голос и чуть наклонилась к столу. — Срезы сделали, биопсию и анализы, проверят, действует химия новая или нет. Но я думаю…

— Лучше пряники иногда жевать, чем думать, — мама и правда встала, оперлась кулаками на стол. Заметила, как дернулись Галкины губы. — Еще повоюем, хватит уже заунывных панихид. Я живая вообще-то.

— Никто и… — мама оборвала Галку рукой:

— Перестань. И переживать прекращай, химия сильная, а побочки — просто услада, вытравит и заразу, и меня заодно, но я-то быстро восстановлюсь. Забьем? Через пару месяцев носиться буду, на работу пойду устраиваться… Ну, Гала, улыбнись! Так люблю твою улыбку.