Ведьма и компания (СИ) - Волынская Илона. Страница 37
- Ну что ты скажешь! – охнула генеральша… и в ее устремленных на чашку глазах было откровенное сожаление.
О чае жалеет? Или вовсе не о чае? Лиза украдкой провела по мокрому пятну ладонью. А ведь в этот раз она ничего не почувствовала.
- Не обращай внимания, Лизочка. – Оленькина матушка протянула ей салфетку. – Юноши бывают такие несдержанные, особенно когда смущаются. Все едино тебе надо новых платьев заказать, и форму гимназическую, и передник. Агафьюшка, Лизочка ведь в Мариинскую гимназию пойдет, вместе с Оленькой?
- Ой, тетушка, а можно, мы прямо сейчас к портнихе поедем, а то у Лизы совсем сменных платьев нет?
- Никуда она не пойдет! – вдруг рявкнула старая генеральша, отрывая взгляд от пустой Лизиной чашки. Окинула мрачным, налитым кровью взглядом стол и ошарашенных сотрапезников, подышала тяжело и наконец прогудела. – В Мариинскую не пойдет! Никто из нашего семейства более в сем заведении обучаться не станет!
- Но… Агафьюшка, это же лучшая гимназия города! Ты сама ее создавала!
- Была лучшая! Или не слыхала, с чем меня давеча губернский предводитель навещал? Не желает дворянство наше, дабы рядом с их дочерьми учились представители иных сословий, а посему со следующего года останутся там только дворянки! Ну, ужо я им покажу! – палка генеральши гневно ударила в пол.
- Я… я дворянка! – вскинулась Лиза. В семействе Галицких в ее происхождении сомневались все, кому не лень, и здесь тоже? Но уж генеральша должна бы знать!
- И что же?
Лиза снова очутилась под яростным взглядом генеральши.
– Судьба других девочек, талантливых, умненьких, которые не смогут учиться только лишь потому, что их родители не занесены в родовые книги, тебе безразлична?
- Простите, ваше превосходительство. – привычно отступила Лиза. Не говорить же, что она этих девочек не знает, а потому и беспокоиться об их судьбе никак не может?
- И вот ей все оставить? – глухо вопросила Агата Тимофеевна и поднялась, опираясь на палку, из похожего на трон кресла – грузная, тяжеловесная, рассерженная. – Из дома чтоб ни ногой! Без того слишком много народу тебя видело… - она сглотнула и торопливо добавила. - …такой вот неприбранной.
- Тетушка, неужели вы запрете нас дома? – звонко спросила бесстрашная Оленька.
- Хотите гулять, вон, сад есть. – не глядя на девочек, буркнула генеральша и в черных крыльях развевающейся кружевной накидки ринулась прочь.
- Лизонька, детка… Твоя тетушка – очень хорошая женщина! Идите погуляйте, дети! – опять чуть не плача, выдавила Оленькина матушка и ринулась следом за генеральшей. – Агата!
[1] Указ Екатерины II от 1785 г., регламентирующий права городских обывателей
[2] После гибели отца Александр III (1845 – 1894) проводил политику контрреформ, главным идеологом которой был обер-прокурор Синода (фактически, светский руководитель православной церкви) Константин Петрович Победоносцев (1827 — 1907)
[3] Практичность (нем.)
[4] В 4-м классе учились примерно лет в 16-ть, если конечно, не оставались на второй год.
[5] Николай Гаврилович Чернышевский (1828 — 1889) — философ-материалист, революционер-демократ, теоретик утопического социализма, публицист и писатель
Глава 4
- Тетушка и вправду хороший человек. – они брели по мощеной дорожке меж старыми липами. – В здешних краях… не слишком хорошо живется. Только и названия, что губернский город, а так… недаром южной Сибирью зовут. Пушкин вот в ссылке был, в 20-м году. Сказывают, даже в чувствах нежных тетушке признавался, а она его отвергла, от того и заболел, еле выходили! – Оленька гордо задрала носик, покосилась на готовую прыснуть от смеху Лизу и смутилась. – Мне так рассказывали. Что я сама видела… - она таинственно понизила голос. – Минувшего года, когда… - она огляделась. – Когда Государя Императора убили. Так говорили, что евреи его убили и что надобно их бить.
Лиза поглядела на него изумленно:
- Но я же сама читала в газетах! Среди убийц вашего… нашего императора… - неуверенно исправилась она. Она же теперь живет здесь, наверное, и император для нее теперь тоже здешний. – Была только одна еврейка, да еще и… в деликатном положении, так что сама никаких бомб не кидала. А остальные русские, и даже дворяне, вот как госпожа Перовская или… Гриневцкий. – она совсем понизила голос при имени убийцы государя Александра. – А у господина Кибальчича отец и вовсе священник.
- Ну не думаешь же ты, что здешние приказчики пойдут бить дворян или священников. – хмыкнула Оленька. – Конечно же, они стали бить евреев! Мы тогда мимо ехали, так страшно, Лизонька! – голос ее стал почти неслышен. – С гирями весовыми, с ножами разделочными… Глаза… И лица! Будто не у людей лица, будто хари какие! – она зажмурилась и потрясла головой, отгоняя воспоминание. - Но тетушка! Она как выскочит из кареты, как грянет палкой в мостовую! И они все… ушли. – Оленька покосилась на подругу, верят ли ей и уж совсем тихо добавила. – Еще б не ушли, тетушка тогда такая была… такая… Они до самых своих лавок бежали, а потом дней пять на улицу носа не казали. Сам губернатор тогда к ней приезжал, долго они в кабинете разговаривали. К тетушке часто люди приезжают, поговорят-поговорят, а потом то школу в городе выстроят, то больницу, а то курсы какие откроют. В земство когда выбирают, всегда с тетушкой советуются.
- Почему она не дает строить мост? – спросила Лиза.
- Почему же не дает? – фальшиво удивилась Оленька. – Просто… не одобряет. Говорит, от заводов только хуже будет: так только помещики крестьян эксплуатируют, а так еще заводчики рабочих будут. Тетушка, она за равенство людей, как французские социалисты.
Лиза улыбнулась: будто она не видела, как вчера на генеральшу косились, словно ожидая от нее дозволения.
- А может, она из-за проклятья. – заметив улыбку, сдалась Оленька. – Наводнение же будет. Чтоб не смыло. А когда схлынет, дозволит, и вся их строительная машинерия ломаться перестанет. И людям на строительстве перестанет всякое мерещиться и разбегаться они також перестанут. – Оленька еще подумала и вздохнула. – Хотя навряд. Уж если тетушка чего невзлюбила… - она развела руками.
«Меня, например, – подумала Лиза. – А машинерия, выходит, ломается».
- Я люблю всякую машинерию. – стеснительно призналась Лиза. – Электрическая конка – так здорово! Я один раз каталась! И мосты мне нравятся, особенно железные, они такие… красивые. И… и заводы мне тоже нравятся!
- Заводы? Фи! От них же дым! – возмутилась Оленька.
- И что, что дым? – запальчиво возразила Лиза. – Зато сколько там всего интересного! Я бы хотела… только не смейся! И не рассказывай никому! Это… самая моя большая тайна!
- Клянусь! – Оленька со всей серьезностью прижала руку к сердцу.
- Я бы хотела… - Лиза перешла на шепот. – Инженером стать! Или паровозным машинистом!
- Нет! – Оленька испуганно отпрянула. – Машинистом еще ладно, мы же дети, нам всякие мечты дозволены, но инженером… Барышне!
- Барышне, – уныло повторила Лиза. – Такого равенства, чтоб барышням инженерами быть, даже французские социалисты не придумали.
- Много ты в социализме понимаешь, ты… ты девчонка! – выпалил хриплый голос, кусты сирени раздвинулись и оттуда выглянул реалист Бероев. – В ваших куриных мозгах только балы да туалеты, да горничных по щекам хлестать!
- Как вы можете, Владимир! Разве Лиза давала вам повод? Она сегодня и вовсе сама платье себе чистила, и туфли, хотя Одарке за это жалованье платят! – рывком отодвигая Лизу себе за спину, запальчиво выкрикнула Оленька.
- Подумаешь! Велика заслуга, самой себе платье чистить, когда на прислугу денег нет! А вот как появится, так и начнется!
- Вы обвиняете меня одновременно и в бедности… и богатом самодурстве? – аккуратно отстраняя Оленьку, спросила Лиза.
- Я обвиняю тебя в том, что ты вовсе сюда приехала! – он надвинулся вдруг близко-близко. – Кому ты тут нужна? Только мешаешь! Надо было мне все ж тебя… - он стиснул кулаки. – Чтоб бежала отсюда куда глаза глядят, да Агату Тимофеевну не расстраивала да от дела нашего не отвелкала!