Бумажные книги Лали - Кнорре Федор Федорович. Страница 17

Лали только и ждала, чтоб ее пожалели, начали успокаивать, и тут же заревела во весь голос.

— Да-а!.. — в перерывах между всхлипыванием вскрикивала Лали. — Ничего не случайность… Разнуздалась!..

— Давай соврем! — залихватски предложил попугай и вдруг завопил угрожающим тоном: — Что тут смешного? Что тут смешного? — ухватил клювом свою миску и застучал ею об полку, совсем как распоясавшийся пьяница в трактире.

Непомник вскочил с места, чтоб унять дебошира, а терьер бросился помогать ему водворить тишину, отчаянно лая на попугая.

Среди общего гвалта Лали стала успокаиваться и только изредка горько всхлипывала, вытирая мокрые щеки об коротенькие рукава своей рубашки.

Когда собачонка наконец успокоилась, а попугай временно смирился с мыслью, что ему и на этот раз не удастся получить ответа на роковой вопрос «Что тут смешного?», профессор Ив сокрушенно, сам, видимо, страдая, покачал головой с безнадежным упреком:

— Ах, Лали, Лали! Ты ведь дала честное слово маме, что это не повторится!

— Ничего я ей не давала. Я тебе дала слово, это хуже, и вот все равно распустилась и перестала следить за собой. Я не хотела, честное слово. И я хотела от тебя скрыть, раз уж это случилось, и они все так старались меня выгородить, и так у них, бедных, плохо это получалось, мне их даже жалко стало, такие симпатичные и честные, а врать умеют хуже малыша-школьника… Ну ладно, не буду реветь. Я честно все скажу… Я ничего не ожидала и вдруг увидела — ты пойми, какой ужас! — протертую в камне ложбинку и ошейник, к которому был прикован живой человек, и я почти увидела его, как он лежит, и меня прямо обожгло… такая жалость и тоска… и я все бы отдала, чтоб хоть несколько слов ему сказать… тысячу лет назад… утешить, чтоб он знал, что все пройдет и мы проклянем его ошейник, а его будем любить без имени… и хоть бы руку ему на лоб положить и погладить… и я еще могла в ту минуту удержаться, но я сама уже не хотела, не хотела удерживаться, я, конечно, вспомнила всю легенду, и я знала, я чувствовала, что они все вокруг меня молчат, и не шевелятся, и, наверное, все видят… или чувствуют, что я!.. Пожалуйста, вы видите, я сама созналась, так что не бойтесь, говорите всю правду.

— Мне можно ничего не объяснять. Я представляю все, что могло произойти в Башне. Девочка не виновата. Она всегда была… или обладала повышенной способностью передавать свои ощущения другим. Но за последнее время это настолько вышло за рамки, что… ее мама полна опасений… И я, конечно, тоже. Боюсь, не слишком ли она перенапрягает свою нервную систему…

— Что ты, наоборот, мне последнее время это гораздо легче… Как-то само собой получается. Мне только есть всегда хочется. Хорошо, что бананы еще остались!

Никто не обратил внимания на неясно мерцавшие над Лали полусферы. Мало-помалу они становились все прозрачнее, пыхнули розоватым облачком и исчезли совсем,

Через несколько минут на террасе уже не осталось ни одного человека. Только попугай тихонько постукивал своей миской. На стук немедленно отозвались две вороны. Они уселись рядышком перед миской. Попугай, горделиво выпятив грудь, топтался боком взад и вперед, быстро перебирая лапками по жердочке, и в роли гостеприимного хозяина лопотал:

— Что тут смешного? Пучеглазый чертенок! — затем разразился тонким Лалиным плачем и панибратски предложил воронам соврать.

Вороны, по обыкновению вежливо уступая друг другу очередь, вытаскивали и расклевывали кусочки из миски.

Глава 14

СПЯЩИЙ ТЕАТР ПРОСЫПАЕТСЯ

В старом театре понемногу собиралась публика. Довольно странный это был театр — давным-давно заброшенный, закрытый уже лет сорок тому назад.

Сорок лет он не слышал ни человеческого голоса, ни певучего звука смычка, ни бравурного звона медных тарелок. Подхваченные золотыми шнурами тяжелые складки гардин за сорок лет ни разу не шелохнулись в неподвижно замершем воздухе.

И публика собиралась довольно странная. Первыми примчались подростки — мальчишки и девчонки в своих дешевых, помятых ракетах, размалеванных смеющимися рожами и зубастыми пастями крокодилов. Как попало рассовав по местам в гардеробных отсеках на крыше своих чудищ, они медленно спускались в фойе, глазея по сторонам, дурашливо пересмеивались и подталкивали друг друга локтями.

Пожилые, на своих старомодных ракетах, опускались неторопливо, и дамы поправляли прическу, прежде чем выйти на посадочную площадку.

Были даже такие, что приходили пешком и поднимались на скрипучих древних эскалаторах. Эти еще помнили день последнего представления, когда в последний раз Ромео подвел свою Джульетту к разноцветным огням рампы, протянув руку убитому Тибальту. И все они — благородный герцог, Меркуцио, воины и няньки, шуты и слуги, — братски схватившись за руки, как цепочка заблудившихся в сумерки испуганных детей, вышли вперед и отдали глубокий прощальный поклон публике, заполнившей зал. Потом опустился занавес и начали гаснуть огни; музыканты уложили смычки и скрипки в футляры; и публика последнего спектакля молча стала расходиться, унося с собой навсегда затихший страстный полушепот безумных монологов, неистовые проклятия и крики ненависти, горестные жалобы и блеск южного солнца беспечно звенящей шпагами Вероны — весь восторг, печаль, буйство и мудрость чужих умов и сердец.

В просторном пустынном фойе со стен глядели портреты некогда любимых и знаменитых актеров: застывшей в воздушном полете совсем юной (пятьдесят лет назад) балерины; хмурого великого дирижера с львиной гривой; актрисы с прекрасными вдохновенно-сияющими глазами, в те годы, когда критики и поэты впервые начали ее именовать Прекрасной Дамой.

Мальчики и девочки, чьи родители и деды прожили свои жизни около телевизоров и сами родившиеся под сенью стереовизора с программой для трудных и новорожденных, впервые в жизни входили в здание, которое именовалось «театр», в изумлении переглядывались и недоуменно пожимали плечами.

— Куда это ты нас приволок? — сварливо бурчал, оглядываясь по сторонам, мальчик, чье полное имя было Ракетик, а уменьшительное Кетик. — Что это за морды тут наляпаны по стенам этого старого сарая?

— Веселое местечко! Что тут будет? Похороны? Или это просто кладбище мамонтов? — В восторге от собственной остроты Телик так сморщился в беззвучном хохоте, что веснушки, густо рассыпанные но всему его круглому личику, слились в неровные полоски.

— Только приземлились, и уже пошла скука! — капризно хныкнула девочка Оффи.

— Не будьте ослами! — сурово оборвал их Фрукти. Он-то и затащил всю компанию в театр и чувствовал себя не очень уверенно. — Погодите хрюкать. Еще ничего нет. Когда начнется, тогда можете высказываться.

— Ах, нет, мы уже в восторге! — закатила глаза Оффи. — Ты нам так здорово рассказал, что мы даже ничего не поняли, — и насмешливо фыркнула.

— Можете заводить свои вонючие ракетки и катиться, откуда приехали! Как будто вас очень уговаривают!

— Нет-нет, Фрукти, мы уж все тут рассмотрим, от чего ты в восторге. Все до ниточки. А потом уж посмеемся вволю. Мама моя! Да тут зачем-то стулья наставлены! Длиннющими рядами! Тут что? Сидеть надо?

— Вот это да! Неужто было время, когда нормальные люди по своей воле тащились сюда поглядеть, как там вот по доскам расхаживают и болтают между собой какие-то наряженные типы? И это вместо стереовизора, который можно глядеть дома хоть лежа, хоть вверх ногами и в любой момент пощелкать переключателем, перескакивая с одной программы на другую!

Оффи, волоча ноги, с кислым видом, вяло тащилась позади всех.

— Загадки-переключалки? Иногда смешно получается, только надоело уже!

— Подумать только! Какие-то предки сюда собирались толпой! И вот сюда они плюхались, каждый в свое креслице? Так и сидели, не вставали целый вечер? Ни прилечь, ни переключить, ни перекусить, ни покувыркаться с соседом? Да я десяти минут тут не высижу!

— А ноги класть на спинку кресла тут полагается?