Это было жаркое, жаркое лето - Князев Алексей. Страница 157

— А этот, третий, стоял на стреме! Ну, подождите, уроды, сейчас вы у меня попляшете!»

— Постой Антон, — тихо прошептал Воловиков ему в ухо, с трудом подавляя рвущийся наружу смешок, — дай старому козлу хотя бы кончить. — И вообще, интересно же…

Дрожа от ярости, Мышастый, тем не менее, повиновался.

Интересно, но почему эта мерзавка сейчас реагирует на мужчину в точности так же, как делала это обычно? Если чертова девица только что почти не испытывала боли, если чувствительность ее тела заторможена, разве может она ощущать наслаждение от ласк Филипыча? Не конкретно старика — вообще подобного рода мужских действий?.. А черт его знает, ведь они и впрямь не являются знатоками физиологии человека… Раздражение Мышастого усилилось. Доведется ли ему хоть когда-нибудь, хоть разок попользоваться столь роскошным материалом, телом такой породистой девчонки? Попадется ли когда-нибудь в их сети такая красивая и страстная штучка?

Видимо, почувствовав чье-то присутствие, парень, ожидающий своей очереди, нервно оглянулся и обомлел, глупо заметавшись на месте, затем отбежал в дальний угол и забился в него, со страхом глядя на разгневанного пахана, уже сжимающего в руке рукоять пистолета и, на его счастье, пока не сводящего пропитанного ненавистью взгляда со старого прелюбодея. А тот, произведя последние, судорожно-частые толчки, замер, и, издав протяжный вздох, рухнул на Ольгу, истекая потом, который, собираясь на морщинистой спине в крупные капли, стекал вниз, на замершую под ним любовницу. «Откуда в этой старой щепке, пропитанной чифирем, столько влаги?» — Как-то отрешенно подумал Мышастый, машинально отметив, что женское тело также блестит от пота — очевидно своего и чужого, обильно стекающего сверху. Наконец, Филипыч собрался с силами, скинул со своей шеи руки Ольги, слез с ее тела, и, больше не обращая на нее никакого внимания, позвал, одновременно подтягивая штаны:

— Ну, Борюся, вперед, теперь твоя оче… — Он поперхнулся, заметив обмочившегося со страха компаньона, который, так и забыв подтянуть штаны, сидел в углу, уставившись на Мышастого застывшим взглядом. Его сотрясала нервная дрожь.

Видимо, догадавшись, в чем дело, не оборачиваясь пока назад, старый рецидивист как-то слишком уж тщательно управлялся с брюками, оттягивая момент, когда все равно придется повернуться, но вот его рука тихонько скользнула в карман…

— Что, старый козел, доигрался? — тихим, зловеще прозвучавшим голосом поинтересовался Мышастый и вскинул руку.

Как ни настраивался он внутренне на любые неожиданности, его выстрел все-таки прозвучал мгновением позже, а тем же мгновением раньше — стремительно, подобно стальной пружине повернувшийся Филипыч метнул нож, который, сверкнув своим лезвием возле самой шеи Мышастого, ударился о стену и со звоном упал на пол. Сам старик, с аккуратной дырочкой во лбу, уже растянулся перпендикулярно деревянному «брачному ложу», на котором только что испытал последний в своей жизни оргазм.

Воловиков с Желябовым, выпучив глаза смотрели на труп Филипыча, с трудом воспринимая такой простейший факт, что этот человек только что был жив, здоров, и даже весьма неплохо проводил последние в своей жизни минуты.

— Т-ты… Т-ты… — все силился и никак не мог что-то произнести Воловиков. Он с трудом оторвал взгляд от того, что только что было стариком-рецидивистом и уставился на Мышастого, с которым провел во всевозможных развлечениях столько времени и даже не подозревал, что тот может вот так запросто убить человека.

— Что — я? Я защищался, — со злостью ответил тот, пряча пистолет обратно в кобуру. — Кстати, этот его подарочек мог ведь и ты запросто поймать. — Он кивнул на валяющийся на полу нож и с любопытством посмотрел, как от этих его слов глаза Воловикова совсем обезумели — тот, очевидно, воспринял просвистевшую рядом полоску отточенной стали как нечто виртуальное, происходящее где-то в параллельном мире, и только сейчас начинал понимать, что и сам что был на волосок от гибели. — А этот «добрый старик», сам, лично, знаешь сколько отправил на тот свет таких вот, вроде тебя? И до сих пор, кстати, числится в розыске. Наше счастье, что он маленько сноровку потерял, глазомер на старости лет подводить стал…

— И заслышав громкий топот по коридору, повысил голос:

— Ладно, все! Концерт считайте оконченным. Выметайтесь, выметайтесь отсюда… — Он принялся грубо выталкивать обоих за дверь, освобождая дорогу подбегающему Бугаю.

— Стреляли здесь, шеф? — Сжимая в лапе пистолет, тот с настороженностью хищника шарил глазами по сторонам, сразу профессионально сбросив со счетов Филипыча как возможного противника. Не найдя никого и ничего, что могло бы угрожать безопасности патрона, он с облегчением убрал пистолет в кобуру, точно такую же, как и у Мышастого, только скрытую не под пиджаком, а под легкой курткой, и, подняв валяющийся рядом нож, с любопытством повертел его в руках:

— Его работа?

— Он кивнул на старика, моментально сообразив, как все могло произойти.

— Да, — ответил Мышастый, радуясь появлению хоть одного здравомыслящего человека, не ахающего и не заикающегося при виде всего лишь какого-то дохлого уркагана. — Совсем оборзел, старый козел. На меня руку поднял.

— Да я ведь давно к нему присматривался, хозяин, все хотел вам сказать, что больно уж ненадежная он бестия.

Взгляд у него был такой, знаете… В общем, весь себе на уме. Еще раньше надо было бы от него избавиться, да только я не лез к вам с советами, не мое вроде это дело… Ну а с этой падалью что делать? — Он имел в виду застывшего неподвижно, мокнущего в собственной луже «санитара».

— Ты вообще у меня молодец, Афанасьевич, — похвалил Мышастый боцмана. — Всегда все ловишь на лету, хотя с виду похож на тугодума. А этого… Убери-ка ты это дерьмо, возьми людей Скелета, да выловите второго, куда он там слинял. Запри обоих в милицейскую камеру, там есть такая, с глазком, найдешь. И пусть сидят, пока я не придумаю, как с ними поступить. Да, если станут сопротивляться, врежьте им от души, чтоб впредь неповадно было. — И подумав, добавил:

— А не будут сопротивляться — все равно врежьте. Да покрепче.

— Это можно! — одобрительно отозвался Бугай, и подскочив к «санитару», рявкнул:

— А ну, ты! Быстро встал, натянул штаны и пошел! — И схватив его за шиворот, потащил к выходу, подобно неодушевленному кулю. Тот не оказывал никаких попыток сопротивления, только отказавшие ноги мешали перемещению, они безжизненно волочились за своим хозяином по полу, оставляя мокрый след. Бугай тащил его с такой легкостью, словно тот был не легче мешка, набитого соломой.

Оставшись, наконец, в одиночестве, Мышастый подошел к Ольге, которая так и лежала на спине неподвижно, словно происходящее вокруг никоим образом ее не касалось. По ней никак нельзя было понять, понимает ли она, что происходит, чувствует ли что-либо вообще. «Мерзавка даже не сочла нужным свести до сих пор согнутые в коленях ноги!» — закипел он, испытывая одновременно ярость, и, с другой стороны, непреодолимое желание овладеть ею тут же, немедленно, дав выход дурной, скопившейся в нем энергии. Та требовала немедленного выхода. Но делать это теперь, после какого-то старого пня, этого гнилозубого Филипыча? Он с отвращением представил, что где-то в глубине женского живота сейчас растекается влага предшественника и его передернуло от отвращения — что он, какой-нибудь Борюся, дождавшийся своей очереди?

— А ну, мерзавка! Вставай! — Он схватил Ольгу за волосы и рывком усадил на скамье. — Ты что же, потаскуха, под любого ложишься? Под любого, у кого на тебя встает? — Он с силой ударил ее по щеке:

— Шлюха!.. — Голова женщины мотнулась от удара второй раз, а она сидела, полная безразличия, даже не делая попыток прикрыть лицо руками. — Сука! — Мышастый не скупясь осыпал ее сильными пощечинами, испытывая самое настоящее чувство ревности и ощущая себя при этом невероятно глупо. Кто она ему, в конце концов? Просто красивое тело для забав, так при чем здесь какая-то дурацкая ревность? — Бесстыдница! Подстилка! Я твой единственный хозяин! Я! Только меня ты должна слушаться, только меня!.. — Ударив ее в последний раз, он ощутил усталость и, встряхнув женщину за плечи, заглянул ей в глаза, убедился, что они так и не приобрели осмысленности. — Да ты вообще хоть что-нибудь соображаешь? Ты, дрянь! — Ища выход своему раздражению, он обернулся и пнул ногой лежащего на полу Филипыча: