Бумажные души - Сунд Эрик. Страница 16

– Что тут происходит? – рявкнул Шварц. – Она у вас что, сама по себе гуляет?

Охранник обернулся; он был явно потрясен.

– Нет, но… Черт. По-моему, она кое-что прихватила из сейфа.

Голос из вагонных динамиков объявил, что двери закрываются.

– Из какого еще сейфа? – Шварц отвел охранника в сторону и схватился за ограду. – И где, кстати, ваш напарник? Вас же должно быть двое, не меньше?

Охранник молча кивнул. Двери закрылись, поезд тронулся. Олунд бросил взгляд на табло. “Скарпнэк – 3 мин”. Шварц уже успел спрыгнуть на пути.

– А вы давайте по Гётгатан до “Слюссена”, – крикнул он. – Если повезет, мы ее перехватим.

И Шварц скрылся в темноте туннеля. У Олунда засосало под ложечкой. До следующего поезда три минуты. И двое придурков в туннеле. Плохо.

Олунд быстро прикинул вероятные перспективы и спросил:

– Что она прихватила из сейфа?

– Пистолет напарника, – вздохнул охранник.

Олунд снова задумался, и тут же напомнила о себе лихорадка. Накатил приступ головокружения, после которого тело налилось тяжестью, словно каждая его клеточка сопротивлялась тому, что он собирался сделать.

– Свяжитесь с дежурными на “Слюссене” и живо туда, – скомандовал он, потом схватился за металлическую ограду и спрыгнул на щебенку под платформой.

У него едва не подогнулись колени, словно тяжесть, которой налилось тело, хотела уйти дальше, в скальную породу. На табло появилось сообщение о том, что до прибытия следующего поезда осталось две минуты, и раздумывать стало некогда.

Олунд побежал, стараясь не думать о токе, который течет по путям совсем рядом с ним. Ямки, неровности. Один неверный шаг – и его тело пронзят шестьсот пятьдесят вольт. Рельсы блестящими полосками тянулись вглубь скалы; Олунд на непослушных ногах бежал вдоль них, не обращая внимания на жар, на стук в висках, на молочную кислоту, от которой болели ляжки и икры. Шпалы под ним уходили вперед, и ему казалось, что это они движутся, а он свободно парит над ними. Олунд спрашивал себя, не сошел ли он с ума – безумец, который бежит за безумцем, преследующим безумицу в темном туннеле, навстречу приближающемуся поезду. Олунд, в отличие от Шварца, знал про украденный из сейфа пистолет, но как укравшая может употребить украденное, он знать не мог.

Олунд не считал секунды, но ему показалось, что яркий свет лег на шероховатые стены туннеля слишком скоро. Впереди, метрах в двадцати, прыгала по стенам тень Шварца.

Накатил грохот идущего через туннель поезда. Олунд шагнул в сторону, прижался к холодной мокрой стене и зажмурился. Ноги обдало сквозняком, от грохота заложило уши.

Переждав последний вагон, Олунд открыл глаза. Мир понемногу обретал отчетливые, реальные очертания.

Далеко впереди мерцал свет на станции “Слюссен”, и Олунд побежал дальше. Путь пошел вверх, мышцы ног сводило, а мысли вертелись вокруг одного: надо как можно быстрее выбираться отсюда. Станция возникла перед ним внезапно.

Олунд увидел, как Шварц карабкается по лестнице на южной стороне платформы, а потом переваливается через край.

Вдруг из глубины туннеля прозвучал резкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел, и человек, тринадцать лет бывший Олунду коллегой и другом, повалился на перрон.

Пер Квидинг

“Жизнь и смерть Стины”

(отрывок)

В ночной темноте прогремел выстрел, бродяга повалился в желоб для нечистот, и дворняги за Брэндой тут же залаяли, словно деяние пришлось им не по душе.

– Вот чего заслуживают содомиты, – сказал мужчина с револьвером. Он взмахом руки разогнал пороховой дым, сунул оружие за пояс штанов и жестом велел своим людям оттащить тело, после чего улыбнулся Стине.

– Проходите, барышня.

Переулок до самого Немецкого колодца вонял испражнениями и отбросами скотобойни, и Стина приподняла юбки повыше, чтобы не испачкаться. Бродяга лежал лицом в сточной канаве; когда его подняли, тело еще подергивалось. Руки свисали в стороны. Заметив его загорелые кисти и бледные, в мозолях от тяжелой работы ладони, Стина остановилась.

Увидев руки этого бедняги, она подумала о своем двоюродном брате, Акселе.

Руки содомита, размахивавшего киркой на Стура Эссинген.

Стина знала, что Бог любит всех людей, особенно отверженных. И знала, что, когда содомит встречает свою любовь, награда ему будет изобильнее, чем богобоязненным. Его потребность в близости бесконечна, ибо он жаждет, страдает и вожделеет куда сильнее прочих, и куда сильнее прочих он сдерживает себя, запрещает себе вожделеть.

Содомит – как солнце, которому не дано сиять, подумала Стина.

Содомит долго направлял крик в собственную душу, но, когда его наконец освободили, воссиял свет, какого мир еще не видел.

Переулками Стина дошла до Норрбру, миновала площадь Густава Адольфа, по плавучему мосту добралась до Кунгсхольмена. Она устала от тяжкого тела рослого мясника с голубыми глазами и колючей бородой, взявшего ее под покровительство. Стина стащила кожаный кошель, который мясник держал у себя в комнатушке, и теперь спешила в приют на Хантверкаргатан. Там мясник ее не найдет. Кто же пойдет в приют для нищих, имея при себе столько денег?

Прихожане не любили ни Стину, ни хозяйку; когда Стина начала говорить на улицах от имени Господа, они задразнили ее. Однако нашлась женщина, которая пожалела Стину и часто приискивала ей ночлег; может быть, потому, что женщина эта, как и Стина, некогда впала в немилость у собственного разума и ей пришлось побывать в лечебнице.

Стине сделалось стыдно, когда ее впустили и показали кровать, в которой она не нуждалась – содержимого тяжелого кошелька, что висел у нее под юбкой, с лихвой хватило бы на много ночей в гостинице.

Когда она засыпала, обхватив кошель, ей снилась Америка. Величественная Миннесота, где на многие мили раскинулись плодородные луга, чистая вода, которую Господь тысячи лет хранил для людей. А теперь Он приглашает туда таких, как она, Стина, и ее двоюродный брат Аксель.

Стине Миннесота казалась воплощением рая, чудесной, как смерть, во всех своих величии и красоте.

Проснувшись, Стина посмотрелась в треснувшее карманное зеркальце. Ей хотелось думать, что жухлая желтизна в глазах происходит от стеариновой свечи на ночном столике, а не от желчи, которая теперь рвалась из нее каждое утро.

Зрачки были не более булавочной головки. Не желая увидеть еще что-нибудь отвратительное, Стина отложила зеркальце.

Приступы рвоты, выжимавшие из нее всю желчь до капли, начались осенью. Стина знала, что причина ее мучений – этот город.

Стокгольм, до самого последнего булыжника мостовой, был городом зла.

Глава 14

Гамла Стан

Последние пятьдесят шагов до платформы Олунд преодолел на одном дыхании. Добравшись до металлической лесенки и увидев, что Шварц шевелится, он со стоном выдохнул.

Шварц злобно оскалился, одной рукой держась за ногу, и отмахнулся от Олунда.

– На меня плюнь… Она побежала по лестнице, давай за ней.

– Она в тебя стреляла? Я… Надо… – Олунд нагнулся было, но крови не увидел. Значит, выстрела не было.

– Что значит “стреляла”? – Шварц скривился. – У тебя что, с головой нелады? Бегом за ней.

Олунд кивнул и бросился вверх по лестнице, прыгая через ступеньку.

У выхода на Сёдермальмсторг стоял, прижимая к уху телефон, охранник с “Медборгарплатсен”. Олунд, не обращая на него внимания, выбежал на залитую солнцем площадь.

Вокруг лотков с фруктами толпились люди; девушки нигде не было видно. Слева поднимался к Гётагатан пологий склон, но Олунд исходил из того, что девушка побежала не туда: охранник, вероятно, оттуда и явился.

Перед собой Олунд видел похожий на коробку новый вестибюль метро на Рюссгорден, справа ширилась обнесенная оградой гигантская стройка Слюссена, однако над гигантской ямой на Катаринавэген тянулись несколько временных дорожек. Стальные конструкции были, словно крышей, покрыты шелестящим брезентом; там-то, на дорожке, ведущей к причалу Стадсгордена, Олунд и решил попытать счастья. На углу Городского музея Стокгольма он увидел группку людей, судя по виду – туристов из какой-то азиатской страны. Туристы жестикулировали, указывая на мост Гамла Стана, и по их жестам Олунд понял, что они обсуждают отнюдь не архитектурные достоинства подъемного крана, заслонившего обзор.