Бумажные души - Сунд Эрик. Страница 57

– Медведь.

Сначала Луве не увидел ничего, кроме дорожных знаков, фонарных столбов и растяжек на заправках, потом взгляд зацепился за что-то большое у деревьев на той стороне перекрестка. Когда машина остановилась на красный свет, перед ними предстала стилизованная деревянная фигура медведя.

– Самый большой медведь в мире. – Нино улыбнулся. – Я здесь был, спал на кладбище.

Они миновали деревянного гиганта. Медведь действительно стоял между церковью и кладбищем, окруженным невысокой каменной стеной.

– Спал на большой надгробной плите, – добавил Нино, когда Олунд притормозил.

– Как ты оказался в Свеге? – спросила Оливия.

– Шел…

– С севера? – Олунд отъехал на обочину и пропустил пару машин.

– Домик с ульем, – сказал Нино. – Пришел из леса, с севера.

– И долго ты тут пробыл?

– Ночь, день…

Нино наклонился вперед и указал на несколько больших деревянных домов.

– Туда по рельсам, в железной повозке… Стокгольм, Германия, Вена, Франция и Кольморден… Америка и Антарктида.

Надзиратель покачал головой, а Луве задумался. Некоторые пункты назначения прозвучали весьма неожиданно, но, возможно, тому было объяснение.

Полицейский участок находился в нескольких кварталах слева от дороги и делил помещение с лесоустроительной компанией. Одноэтажное здание желтого кирпича больше подходило какому-нибудь магазину вроде “Ика” или “Кооп”. Едва они успели припарковаться и заглушить мотор, как пикап защитного цвета свернул на площадку и остановился рядом с ними.

Из открытого окна со стороны пассажирского сиденья высунулась голова немецкой овчарки. Из машины вышла высокая широкоплечая женщина в штанах для верховой езды и оранжевой рубашке “Хелли Хансен”. Седая коса была переброшена через плечо.

Олунд опустил окно.

– Элисабет Лаатила?

– Я. – Женщина заглянула в машину и кивнула им, после чего выпустила овчарку. – Долго ждете?

При суровом, изрытом морщинами и оспинами лице голос и голубые глаза у Элисабет Лаатиллы были мягкими, женственными.

– Десять секунд, – ответил Олунд и открыл дверцу машины.

– Вы кого-то привезли освежить память? – спросила Элисабет, когда они вышли.

– Да, – сказал Олунд. – Нашли пчеловодов?

– Ну, кое-кого нашла, – Элисабет посмотрела на Нино. – Это тебя, значит, пасут?

Нино не ответил. Все его внимание было приковано к овчарке, сидевшей рядом с Элисабет и смотревшей на него, склонив голову набок.

– Его зовут Чарли. Хочешь поздороваться?

Нино наклонился и вытянул руку. Пес сделал пару шагов и с любопытством обнюхал его пальцы.

– Ты ему нравишься, – с улыбкой заметила женщина. – А он, знаешь ли, далеко не каждого принимает.

По дороге Элисабет рассказала, что Мидсоммар удался: полицию вызывали исключительно по поводу неумеренных возлияний.

– В парке в Хеде был грандиозный скандал, и это не считая пьяных водителей, – говорила она. – А здесь, в Свеге, одна девица откусила подружке кусок щеки: одна из них, непонятно кто именно, миловалась не с тем парнем.

У двери Элисабет ввела код и достала связку ключей.

– Один веером разбрасывал дротики от дартса, другой пытался поухаживать за деревянным медведем, третий поднял крышки всех канализационных люков на перекрестке, вон там. – Она указала в направлении, откуда они приехали. – А в Стокгольме как?

– Примерно так же, – сказал Олунд. – Минус медведь.

Отперев дверь, Элисабет зажгла свет и проводила их в небольшой конференц-зал.

В углу стояла собачья корзина с оческами овечьей шерсти. Чарли уютно расположился в ней. Нино сел рядом на полу, и овчарка тут же положила голову на край корзины, разрешая погладить себя.

– К сожалению, я еще не нашла, где вы могли бы переночевать, – сказала Элисабет, когда все сели за стол. – Зато нашла ту самую пасечницу. Она живет на пару миль севернее, по Восемьдесят четвертому шоссе… – И Элисабет стала рассказывать, что пасечница, которую звали Туйя Хаммарстрём, как-то вечером в начале июня застала у себя в саду молодую девушку. – Судя по ее описанию, речь может идти только о нем. – Элисабет кивнула на Нино, который уже свернулся в корзине Чарли. – Туйя обнаружила его возле одного из своих ульев. Он держал в руке кусок сотов, и по нему ползал чуть не рой пчел.

– Ну и дела… – Олунд повернулась к Нино. – Сильно тебя покусали?

Нино сонно посмотрел на них и не ответил. Зашуршала чем-то овчарка, грудь которой спокойно поднималась и опускалась.

Симбиоз, подумал Луве. Вместе они чувствуют себя в безопасности.

Что-то подсказывало ему, что даже пчелы чувствовали себя в безопасности рядом с Нино.

– Туйя ждет вас сегодня вечером, тогда она в подробностях расскажет, что произошло. – Элисабет вздохнула. – Нет, она звонила нам, чтобы сделать заявление. Заявление легло на стол одному моему коллеге, но у нас в участке всего шестеро дежурных, а территория большая. Вы, наверное, понимаете, что у нас нет времени выезжать на все вызовы. К сожалению, заявлению тогда не придали особого значения.

Олунд кивнул.

– А были другие заявления… скажем, в конце мая – начале июня, которые могли бы иметь отношение к Нино?

– Вряд ли, но, если вы расскажете о нем подробнее, от меня будет больше толку. Вы сказали только, что его зовут Нино Ховланд и что какое-то время он, вероятно, жил в изоляции. Так кто он? Ховланд – какая-то норвежская фамилия?

– Родился в Тронхейме, родители – наркоманы. – Олунд посмотрел на Нино, который, похоже, заснул рядом со своим новым другом. – Предполагалось, что, когда ему было четыре года, в мае две тысячи пятого, его убили.

Олунд коротко изложил историю Нино. Полиция Норвегии установила, что в детстве тому крепко досталось: родители почти не обращали на него внимания, только били, а в итоге, если верить приговору суда, его убил собственный отец. Однако теперь выяснилось, что последнее не соответствует действительности.

– Отца арестовали после дикой гонки, которая закончилась в кювете, – заключил Олунд. – Он был под наркотиками, на одежде обнаружили кровь мальчика, и после долгого допроса он признал, что, возможно, неважно обошелся с сыном. – Олунд нахмурился. – Я не очень понял, как рассуждал суд, но в итоге отцу Нино дали пятнадцать лет за убийство. Он должен был выйти в мае следующего года, но теперь… Ну, чего гадать.

– Пока Нино находится под следствием в Швеции, его не могут передать норвежским властям, – заметила Оливия. – Но это уже вопрос этики, поскольку живы и отец, и мать.

– А что с матерью?

– Она начала новую жизнь в маленьком норвежском городке, – сказал Олунд. – Сменила фамилию, владеет небольшим хозяйственным магазином. Похоже, у нее все хорошо.

– Откуда вам знать, что это тот самый парень?

– Мы запросили у норвежцев имя и номер социального страхования, и ответ пришел быстро. Человек, который дремлет с Чарли вон там, в углу, со стопроцентной гарантией сын Сантино Санчеса и Аасе Ховланд, ныне Рогстад.

– Кажется, в Норвегии грядет судебный скандал, – сказала Элисабет.

– Да уж, это точно… Мы считаем, что в мае две тысячи пятого Нино похитил из дома в Тронхейме вот этот человек.

Олунд достал из внутреннего кармана пиджака пару фотографий и положил их на стол.

– Он называет себя Владимир, но недавно мы узнали, что его зовут Эрик Маркстрём. Вам не случалось его встречать?

Элисабет внимательно всмотрелась в фотографии.

– Нет, вряд ли, – сказала она через некоторое время и положила снимки на стол. – Кстати, а куда именно вы повезете мальчика?

– Ну, есть несколько мест. – Олунд собрал фотографии и сунул их во внутренний карман. – Криминалисты обнаружили в этом районе несколько заброшенных построек. Здесь же полно природных заповедников. Мы рассчитываем добраться туда пешком, но все зависит от того, что еще Нино собирается нам показать… Если он вообще нам что-нибудь покажет.

Олунд посмотрел на Луве и положил руку ему на плечо.

– Если бы не Луве, Нино, может, до сих пор молчал бы, так что мы надеемся, что у него в портфеле припасена еще пара трюков.