Assassin's Creed. Кредо убийцы - Голден Кристи. Страница 4
Вечером 21 октября он был на своем рабочем месте в окружении мониторов, на столе перед ним лежал нетронутый бутерброд с болонской копченой колбасой и сыром, стояла бутылка кока-колы, но он смотрел не на мониторы, а на экран телевизора и разговаривал по телефону с женой Дженис.
«Срочное сообщение. Сегодня в Хьюстоне, штат Техас, совершено тройное убийство, – сообщил репортер, мрачно глядя в камеру. – Директор Международного валютного фонда Кассиан Лакруа, техасский нефтяной миллиардер Лютер Уайли и китайский медиамагнат Болин Чанг были убиты сегодня днем в отеле „Фор сизонз“».
– Да, дорогая, смотрю новости по телевизору. Сразу троих. Средь бела дня. Знаю, знаю, это ужасно. А ты сама где сейчас?
– Только что к дому подъехала. – Голос жены заметно дрожал. – Улицы перекрыли. Везде полицейские машины. Из-за этой кутерьмы я три часа домой добиралась! Фрэнк… Я хочу, чтобы ты ушел с этой работы.
Он и сам хотел, но не мог произнести этого вслух. Он лишь сказал:
– Дорогая, у меня сейчас здесь безопаснее, чем на улице. Я о девочках волнуюсь. Они дома?
Его взгляд снова вернулся к экрану телевизора, где застыл кадр с тремя жертвами. Дженис сообщила, что Сюзанн дома, наверху, делает домашнее задание, а Патрисия только что звонила и сказала, что приедет попозже. Это Фрэнку не понравилось.
– Ее нет дома? У нее вечерние занятия?!
– Нет, она звонила и сказала, что зашла с подружками в торговый центр, мать Дебби заберет их, как только туда доедет. С ней все в порядке. – Дженис помолчала и неуверенно продолжила: – А ты… ты когда домой вернешься? Я собираюсь пирог с мясом испечь. И мы бы славно все вместе поужинали.
Фрэнк с вожделением посмотрел на бутерброд с колбасой и вздохнул.
– Пирог к моему возвращению придется разогревать, дорогая. Я задержусь сегодня, у нас на шесть часов мероприятие назначено, так что дома буду к девяти.
Фрэнк увидел знакомое лицо и помахал рукой.
– Все, отбой. Идет отец Реймонд.
Он повесил трубку и, дружески улыбаясь, повернулся к священнику. Отец Реймонд посещал тюрьму в течение последних четырех лет, и Фрэнк чувствовал расположение к этому худощавому молодому человеку с тихим мягким голосом. Он недавно принял сан и, как рассказывал Фрэнку, до того как нашел свое истинное предназначение, преподавал английскую литературу в университете на восточном побережье. Фрэнк так и видел, как он в университетской аудитории рассказывает студентам о Шекспире, Диккенсе и прочих выдающихся писателях и поэтах.
– Вы, как всегда, вовремя, отец Реймонд. Как там в городе? Говорят, все перекрыто после трагических событий. Моя жена три часа домой добиралась.
– Рад слышать, что она в безопасности, – ответил отец Реймонд, облегченно выдохнув. – А как девочки?
– Одна дома, а другая с друзьями в торговом центре. Держу ситуацию под контролем, но…
Фрэнк вздохнул и почесал затылок. Несколько лет назад у него начали выпадать волосы. В прошлый свой визит отец Реймонд пошутил, что ему и тонзуру выбривать не надо, она почти готова.
– Знаете, боюсь за свою семью. Так неспокойно в мире… и в городе тоже.
Отец Реймонд сочувственно кивнул:
– А… как наш подопечный?
– Все спокойно. Рисует. Целый день рисует. Это, конечно, против правил. Но что поделаешь, у парня день рождения сегодня. Оказывается, у него отец мать убил. Тут любой с катушек слетит. – Фрэнк посмотрел на священника печальными карими глазами. – Отец Реймонд, как-то у меня в голове не укладывается. Парень убил сутенера. Мы его убиваем. Какой в этом смысл?..
– Пути Господни… – начал отец Реймонд.
– Да-да, неисповедимы, – вздохнул Фрэнк.
Священник достал носовой платок и вытер ладони.
– К такой работе нельзя привыкнуть, – с извиняющейся улыбкой сказал он.
– Вот уж точно, – согласился Фрэнк. – В каком-то смысле это не так уж плохо.
Отец Реймонд засунул платок в карман. К ним приближался охранник, который должен был проводить его к заключенному.
– Передавайте привет Дженис и девочкам. Буду за них молиться.
«Заключенный камеры триста четыре – не профессиональный художник, – размышлял отец Реймонд. – Но упорный: если за что-то берется, то движется к цели с неистовой целеустремленностью».
Одна из стен камеры почти до потолка – насколько могла дотянуться рука – была завешана рисунками, сделанными на плотной бумаге кремового цвета. Здесь было все: от фантасмагории до трагического гротеска. Остальные стены были расписаны толстыми фломастерами – черным, синим, зеленым – и производили впечатление полной белиберды безумного граффитиста. Какие-то странные символы, которые вряд ли бы мог расшифровать даже владелец галереи ночных кошмаров.
Отец Реймонд застал заключенного, мужчину лет тридцати с хвостиком, сидящим на полу. Он что-то рисовал угольным карандашом. Замер на мгновение, затем большим пальцем растер резкие беспорядочные линии в какой-то неясный расплывчатый силуэт.
Когда дверь в камеру открылась, заключенный поднял голову и узнал в вошедшем священника, затем спокойно сел на койку и посмотрел на него скучающим взглядом.
Звякнули ключи, за отцом Реймондом закрыли дверь. Он принялся внимательно рассматривать рисунки, вызывавшие тревогу и беспокойство, на лице его не было и тени отвращения, только сострадание. Ему и раньше приходилось в камерах смертников видеть нечто подобное. Он изучал развешанные на стене листы с полной серьезностью: угольные наброски людей с уродливыми головами; бесформенные глыбы, отдаленно напоминавшие человека, которые обнимали или убивали друг друга; черепа, инкрустированные цветами; огромный, как пещера, рот, застывший в крике; рука, размахивающая крестом; фигура, охваченная пламенем; ржущая в ужасе костлявая лошадь.
Один рисунок надолго приковал внимание священника – примитивное, почти карикатурное изображение палача в черном капюшоне.
Наконец он повернулся к заключенному.
Разумеется, у него было имя, у каждого человека есть имя. В момент смерти – так было во все времена – приговоренному важно, чтобы люди это понимали. Отец Реймонд старался всех своих подопечных называть по имени.
– Ты Каллум Линч, – голос священника звучал мягко и тихо, – а я отец Реймонд.
Руки Каллума Линча были испачканы углем, светло-русые с рыжинкой волосы коротко острижены, в глубине голубых глаз поблескивали искорки, и священник понял, что спокойствие Каллума Линча лишь внешнее, а внутри кипят страсти.
– Пришел спасать мою душу? – спросил заключенный немного хриплым от долгого молчания голосом.
– Что-то в этом роде.
Отец Реймонд раздумывал, стоит ли начать с того, что ему сказал Фрэнк. Решился.
– Насколько мне известно… у тебя сегодня день рождения.
Линч хохотнул:
– Да, вечеринка сейчас начнется.
Отец Реймонд растерялся. Он рассчитывал перед лицом смерти принести заключенному покой. Большинство смертников, к которым он приходил, пребывали в смятении, их терзали страх, злость, некоторые раскаивались и сожалели о содеянном. Но сейчас он стоял и смотрел на человека, который, казалось, совершенно не боялся смерти, и священник не знал, что делать.
– Сядь, – сказал Линч, – не нервируй меня.
Отец Реймонд не видел никаких признаков нервозности, но предпочел принять предложение, сел на скамейку лицом к осужденному и раскрыл Библию. У него было несколько любимых отрывков, которые, как он по опыту знал, успокаивающе действуют на осужденных.
Он нашел один из них и начал читать:
– «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, – и возрадуются кости, Тобою сокрушенные» [5].
Отец Реймонд поднял глаза и посмотрел на осужденного, чье лицо выражало полное безразличие. Священник знал: насколько уникален каждый человек, настолько неповторимо и то, как он готовится к смерти. Кто-то рыдает в надежде, что Бог простит его и откроет дорогу в небесные пределы, если он искренне раскается. Кого-то раздирает злоба, что вполне понятно, – такие поносят всех и вся. А кто-то просто сидит и тихо плачет, не говоря ни слова. И все они заслуживают понимания и милосердия.