Подменыш - Уильямс Джой. Страница 8

Это не имело никакого отношения к тревоге, охватившей Перл от голоса Уокера. Возможный арест вытекал из правил беззубого и банального мира, из которого она только что выпала. Но то, что она испытывала, – страх, чувство потери себя рядом с этим мужчиной – было безымянным и всеохватным.

Она повернулась к нему. Волосы и глаза у него были темными. Кожа – восхитительно гладкой. Он положил обе ладони ей на плечо. Он был крупным мужчиной. Даже его волосы казались увесистыми. Она понимала, что он не будет ее арестовывать. Его власть не имела никакого отношения к закону. Его руки у нее на плече были руками охотника, усмирявшими ее. Она ощутила себя распластанной, распростертой, ужасно беззащитной.

– Ну, идем, – сказал он. – Идем со мной.

Она почувствовала, словно он ее опустошает, прямо там, не сходя с места, поглощает ее по кусочкам, нивелируя их, закрывает дверцы ее разума, отрезая пути к отступлению. Хлопнула дверь – это вышел Иисус. Двери у нее в уме все хлопали и хлопали. Ей не хотелось вмешиваться. Окна закрывались. У нее на сердце были сумерки. Она была ничем, среди поля, через ее сердце бегали дети. Она была ничем, нигде, рядом с ним. В голову ей закралась странная мысль. Когда-то было четверо животных, державших в небе мир. Потом одно из них убили. Это невозможно было искупить. Это невозможно было возместить. Перл почувствовала такое одиночество и грусть. Это животное умерло. Ничто уже не будет в порядке. Перл никогда еще не чувствовала такого одиночества, ей было неведомо подобное томление.

Она положила краденую сумку на пол. А потом пошла за этим мужчиной, то есть за Уокером. Они прошли через торговый центр и вышли на улицу. Сели в его машину, выехали из города. Пока они ехали, он вежливо ее расспрашивал: о прошлом, о ее связях и привязанностях. Она отвечала, она понимала. Она слышала свой голос, дававший ответы, словно заворачивая ее жизнь для него. Эта жизнь имела начало и конец. Он внимательно слушал. Так они – она отвечала, он слушал – перемололи ее жизнь. Это было их первое общее дело.

Он подъехал к мотелю на шоссе, одному из многочисленной популярной сети. Она, конечно, понимала, что за этим последует, и чувствовала, что это каким-то образом пойдет ей на пользу, такое присвоение, познание. Вот так все это начинается. Это было чисто женским, унаследованным из далекого прошлого, беспомощным пониманием. Раной, открывавшейся снова и снова. Раной неизменно не смертельной. Ей стало лучше. Ничего такого в этом не было, даже с этим человеком. Она не чувствовала себя потерянной, как и найденной. Она не совершала ничего совсем уж ненормального. Она была в мотеле с хорошей репутацией. Там будут дети в бассейне, с пенопластовыми пузырями на спинах. Будет бумажная прокладка на стульчаке, чтобы было видно, что его чистили. Будет прочный поручень на стене душевой. Никакой опасности не будет.

Перл вошла в холл с Уокером, и он записал их.

– Что скажешь? – спросил он, заполняя бланк. – Томас. Мистер и миссис Уокер Томас.

– Я не знаю, – сказала она.

Она ничего не знала о выпивке. Она ничего не пила после того раза, с рыжим мальчишкой в купальне.

Уокер мягко коснулся ее щеки. Его прикосновение было нежным, беспощадным, и она снова ощутила дрожь небытия, истребление света. Она не хотела нести ответственность за поддержание света в себе. Она легонько прильнула к нему и снова выпрямилась.

Он вывел ее из холла в соседний бар. Там была только барменша и одна упитанная пара, пившая колу.

– Дети чудесны, – говорил мужчина. – Нашему четыре, чего от него только не услышишь! Недавно вечером никак не мог улечься, ну, знаете. Устроил небольшой спектакль, сказал, что темноты боится, и все такое, и наша мама ему говорит: «Не бойся темноты. С тобой в комнате Бог». А он: «Я знаю, что тут Бог, но я хочу кого-то с кожей».

Женщина засмеялась. Это была пухлая блондинка, от нее пахло, как от пышной сдобы.

– Дает он вам прикурить, – сказала барменша.

Перл вытянула руку и взялась за поручень. Она подумала, что это самая кошмарная история, какую она слышала в жизни.

Уокер купил бутылку бурбона 0,75, и они вышли из бара и прошли по бетонной дорожке до крайней комнаты в мотеле. Газон, обрамлявший дорожку, был усеян собачьими какашками.

Уокер открыл ключом дверь. В комнате было холодно и темно. Перл сразу стала раздеваться. Уокер сел на кровать и закурил сигарету. Она знала, что так будет – что он будет сидеть, курить и смотреть на нее. У нее были грязные ступни. Потому, что она всегда носила сандалии. Она неловко потерла ступни о ковер.

– Я толстею, – сказала она.

На самом деле она была худышкой. Но знала, что скажет это.

Уокер ничего не сказал. Он сидел, прикрыв глаза, сплошная тайна. В тусклой комнате его глаза казались совсем без белков. Он положил себе под голову две подушки и вытянулся на кровати во весь рост. Она улеглась рядом с ним. То, как он лежал рядом с ней, такой тяжелый, такой могучий в своей неподвижности, возбуждало ее. Ее собственное тело было не в силах принять эту силу, это его спокойствие. Она стала поглаживать его. Ткань его костюма была дорогой. Она потела, ее жгло целомудрие рядом с ним. Она не могла взглянуть ему в лицо. Она начала раздевать его, украдкой, словно воровка. Злоумышленница, уже пойманная и приговоренная. Он ее остановил.

– Подожди, – сказал он. – Все в порядке. Расскажи мне что-нибудь, что угодно. Начинай откуда хочешь.

Перл снова вернулась к себе, хотя уже не так успешно, как раньше. Она вяло тряхнула головой. Села. Ей было двадцать лет, ее соски торчали, точно твердые тугие почки нового дерева. Она была замужем, но теперь ей казалось, что она не замужем. У нее нет документа. Никакого удостоверения личности.

– У меня был пес, – сказала она. – Отец его застрелил. Мать с отцом сказали, что он напал на маленькую девочку, другую девочку, и порвал ей руку, и что отец должен его застрелить.

Перл взглянула на Уокера. Какой славный у нее был пес. Черная овчарка с лапами цвета бренди. Она ни разу не видела, чтобы он укусил какую-то девочку.

– Я никогда не училась грести веслами. Никогда не училась закидывать солнечные очки на макушку, как другие девочки.

Уокер ничего не сказал.

– Никогда не училась мастурбировать, – сказала Перл. – Я вообще мало чему училась, но никогда не понимала, почему я не знаю, как мастурбировать.

– Ты была совсем одна. Ты не могла представить любовника.

– У меня живот опух. Я вся загрубела. Я принималась трогать себя, потихоньку…

– И ничего?

– Мне делалось неловко.

– Ты не могла представить любовника. Но теперь я твой любовник.

– Да, – сказала она.

В комнате было очень темно, в той первой комнате с Уокером. Снаружи была ночь. Кондиционер устранял любой шум, который мог быть снаружи. Уокер еще не притронулся к ней за все время, что они были в комнате. Он по-прежнему молча смотрел на нее. Она не шелохнулась. Но у нее возникло ощущение, что этот человек наконец-то стронул с места ее жизнь.

– Зачем ты зашел в торговый центр? – спросила Перл. – Почему я сейчас с тобой? Я могла бы не пойти за тобой. Я не должна быть с тобой.

Ей подумалось, что если ее убьют, ее имя появится во всех газетах, как случилось с отцом, который покончил с собой.

– Ты словно красивая стекляшка на пляже или веточка, выброшенная волной. Что-то, ждущее, чтобы тебя нашли, что-то, ждущее кого-то, как я, чтобы раскрыть свою сущность. Тебя вынесло приливом. Я подобрал тебя, – его голос был мягким, словно бока животного, движущегося в темноте, прорезанной солнечным светом. – Можешь думать об этом так, если хочешь.

– Я не буду думать об этом, – сказала она.

Она была очень уставшей. Она заснула. Проснувшись, она увидела, что лежит на животе. Она чувствовала себя так, словно ею кто-то дышал. Это не было ее дыхание. Она сама была дыханием, клубившимся в мясистых челюстях. Она завела руку за спину, нащупала его голову и ухватила густые волосы, сухие и ароматные. Она извивалась с ним в темноте, ни в чем ему не отказывая. Она начала стонать. Словно петь песню. Она не могла остановиться. Он поднялся и перевернул ее под собой. Она была такой легкой, словно перышко, словно кость. Он снова нырнул в нее. Ее груди заполнили его рот. Он был деревом, она – змеей, обвивавшей его. Она была множеством змей, вьющихся на солнце в корнях дерева, над землей, повсюду.