"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Конофальский Борис. Страница 88

— А батька то не прибьет тебя? — спросил Еган.

— С чего же прибивать, когда он у меня на новый чан для пива деньгу просит.

— Вона как оно! — искренне удивлялся слуга коннетабля.

— Придешь ко мне в замок, сегодня вечером? — спросил солдат, любуясь красавицей. — У меня и перина и простыня есть.

— Так приду, чего же не прийти к красивому мужчине раз у него перина имеется, — отвечала Брунхильда, кокетливо, и добавили уже по деловому, — только вы деньгу приготовьте.

— Деньгу? — усмехнулся Волоков. — А по любви не придешь?

— А по любви нехай вам благородные дают, — нагло отвечала девица, — слыхала я, они вас бесплатно привечают, а я так за десять крейцеров приду.

— Десять крейцеров! — возмутился солдат. — И даже скиду как старому знакомцу не сделаешь?

— Может, кому другому и сделала бы, да не вам уж точно.

— А что не мил тебе я?

— Так может и поболе других мил, да люди говорят, что у вас одних коней на сто талеров, а вы скидку у бедной девки просите.

— Ладно, — улыбался Волков, — приходи перед ночью, будет тебе десять крейцеров. Спросишь у стражников, где меня искать.

— Да уж найду, авось не дура, — пообещала Брунхильда.

Слабость то отпускала его, то снова накатывала. Долго в трактире он не просидел, поехал в замок, с ним поехал и управляющий.

— Не было случая сказать, — начал Крутец, — но я очень рад видеть вас в добром здравии.

— Не такое уж оно и доброе, — отвечал Волков, чувствуя головокружение, — ну да ничего, окрепну со временем, вы разберитесь с трактиром, раз в день заезжать, что бы забрать выручку это не дело.

— Знаю, поэтому хотел попросить вашего монаха, он добрый верующий, воровать не будет. Да и считает хорошо и вести бумаги сможет.

— Прекрасно вы придумали, — съязвил солдат, — молодому монаху в кабаке, где под вечер девки на столах пляшут голыми, самое место.

А Крутец продолжал, не замечая иронии:

— Комиссия закончила опросы, сейчас господа аудиторы пишут отчет, через два дня все будет готово.

— Господин управляющий, — влез в разговор Еган, чего раньше не бывало, — господину коннетаблю нездоровится, в седле сидит, качается, весь белый, может потом, донимать его будете?

— Ах, ну-да, ну-да, — Крутец поклонился и отстал.

По ступенькам Еган и сыч Волкова почти тащили. Сам он почти не мог опираться на левую ногу. Еган руководил, и упрекал солдата, Сыч кряхтел да молчал. Насилу справились.

Волков рухнул лицом в перину, а Еган стал тянуть с него сапоги, да так что бы нога не сильно болела, пока стягивал, коннетабль Рютте уже заснул.

Глава двадцатая

Утром он чувствовал себя еще лучше, нога, конечно, болела, но к этому он, кажется уже начал привыкать. А вот немощь, немощь, а не боль время от времени приводила его в ярость. Он валялся в перине, ощущая легкий утренний голод, когда в дверь постучали настойчиво и сильно:

— Кто там, входите, — крикнул солдат.

И в покои вошел барон. Волков думал было встать, но барон не дал, придержал его рукой:

— Лежите, друг мой, лежите, я зашел спросить о здоровье, видел, вчера вас под руки вели.

— Жив, барон, — отвечал солдат.

— Вот и хорошо. А что за грязный тип был с вами? Он ходит по моему замку, распоряжается здесь.

— Вы о новом управляющем?

— Да нет, этого юношу я узнаю, я про другого, мрачный тип, что распоряжается моими стражниками.

— А, вот вы о ком, так это Сыч!

— Да, кажется, его так и кличут, а что он делает в моем замке?

— То же что и все, он работает на вас. Причем работает отлично.

— Уж больно опасный на вид, разбойник или душегуб, не меньше.

— Да, вида он разбойничьего, но дело свое он знает. Уж поверьте.

— Вам он нужен?

— И мне, и вам, барон, вурдалак-то еще не пойман. Нам нужно его поймать, — говорил солдат, — сегодня отправлю Сыча поспрашивать, не пропадал ли кто в деревнях, пока меня не было.

— Вам бы полежать, Яро, уж больно мы волнуемся все за вас.

— Лежа дела делать могут только трактирные девки. А нам нужно вурдалака поймать.

— Я прикажу жарить вам свинину каждый день, и пиво, друг мой, пиво вернет вас к жизни.

Сев на коня, солдат понял, что далеко не уедет, и велел Егану запрячь телегу. Он вообще то и не собирался ехать, думал, что сержант съездит сам. Но когда сержант узнал, что ехать нужно за ведьмой, он сразу переменился в лице и сказал:

— Господин, я то, конечно, поеду, но вот люди наши к ней в дом со злом не пойдут.

— Что? — не понял Волков. — Почему это?

— Боятся, господин, сила у нее большая.

— Что за глупости? Какая еще сила? Ты ее видел? Ее щелчком убить можно.

— Убить то да, можно, но вот проклясть или сглазить она успеет.

Волков не без удивления смотрел на огромного седеющего мужа с усами, воина в кольчуге и при мече, в начищенном шлеме и не верил, что это говорит он.

— Сыч, — крикнул солдат.

— Да, экселенц.

— Ты-то ведьм не боишься?

— Как-то жгли мы одну. С тех пор бояться — не боюсь, но отношусь осторожно. Неплохо бы попа какого-нибудь с собой взять, а лучше двух. Мы без попов за ведьмой не ходили.

Это было еще одним разочарованием, Волков перевел взгляд на Егана, и тот сразу высказал свое мнение:

— Держаться надо от них подальше — вот, что я скажу. Ведьмы — они бабы очень паскудные, а наши так особенно.

— Ты, что, многих ведьм видел? — спросил Волков.

— А мне многих и не надо, нашей достаточно. Потому что, вот как оно бывает… — собрался что то рассказать Еган.

— Иди-ка коней седлай, — сказал Волков и вздохнул.

— Ну, так что? Поп будет? — спросил сержант.

— Я вам вместо попа, — ответил солдат.

Они выехали без попа. Коннетабль, сержант, Сыч, Еган и три стражника. Волков ехал в телеге, лежал на соломе, глядел в серое небо. И только он единственный, кто был среди них спокоен. Только он не боялся ведьмы. Да, может и его конь, что шел в поводу за телегой.

А ведьма знала, где выбрать себе место для хижины. Жила она в месте тихом. Ни птицы здесь не орали, ни жабы не голосили. В первый раз солдат не обратил внимания на эту тишину. В тот раз его интересовали развалины замка. А теперь он, приподнявшись на локти, осматривался, приглядывался. И наконец, начал понимать, почему даже старые воины, такие, как сержант, не любили эти места, а, может, и побаивались ведьму.

Хижина старухи стола между вонючим болотом, в которое превратилось заброшенное кладбище, и черным старым гнилым лесом. Влажно тут было и муторно. Все прело вокруг. Пахло гнилью. Дышать было тяжко. Они подъехали к самой хижине. Еган и Сыч помогли солдату вылезти из телеги. Волков, видя нерешительность на лицах, свих людей, только криво усмехнулся, и первый шагнул в дом старухи. За ним шел Сыч с мешком в руках, сержант и Еган. Остальные остались с лошадьми.

Ведьма сидела на корточках у очага, что был посереди хижины, что-то пекла на углях, тут же желтыми пальцами расковыривала и жрала это. А еще что-то мерзкое держала на палке над углями. Увидев Волкова, она вздрогнула и вскочила.

— Что, старая, испугалась? — спросил солдат, подходя к ней. — Видать, не ждала, а, говорят, ведьмы — ведуньи, наперед все знают.

Старуха не то засмеялась, ни то закудахтала, ощерилась беззубо, во рту у нее было всего пять желтых зубов, потом зашепелявила:

— А-а, коршун-ворон прилетел. Живехонек, здоровехонек. Не берет его ни бабье оружие, ни стрелы мужей добрых. Жив коршун-ворон, снова пьет кровь слабых. Огнем жжет хилых.

— Да заткнись ты, не боюсь я твоей болтовни, — отвечал солдат, разглядывая ее.

А старуха не затыкалась, буравила его своим глазом и шепелявила дальше.

— А кожа у него железная, а холопы его дерзки да проворны. Все выглядывают, все вынюхивают.

— Бабье оружие — это ты про яд говорила, которым ты меня отравить хотела?