Сломанное небо Салактионы - Лисьев Андрей. Страница 13
Элизабет растерялась от череды команд, не успела снова отыскать закрылки, ткнулась носками ботинок в педали, шаттл вздрогнул.
– 100! – объявил речевой информатор и зачастил, – 90, 80, 70,60
– На сорока тормозите педалями! – Кутельский слышал голос информатора, объявлявшего высоту, и спросил, – Скорость?
– 180!
– Много!
«Закрылки! – вспомнила Роверто, – Я забыла про закрылки!»
С оглушительным треском шаттл ударился днищем о воду, зарылся носом.
Штурвал вырвался из рук Элизабет, она рефлекторно прикрыла лицо ладонями. Подголовник впечатался в затылок, и потерявшая сознание Роверто уже не почувствовала, как повисла на ремнях, как врезалась локтями и грудью в штурвал, а коленями в приборную панель.
***
Чарли невозмутимо отслеживал происходящее.
Туда, где затихал круговорот залитого приливом озера, в трехстах метрах от ангара, падал шаттл. Роверто удерживала нос параллельно земле до последнего момента, но скорость оказалась высокой для посадки. Шаттл ударился о волну днищем плашмя, подпрыгнул, пошел юзом, занося корму влево и погружая нос. Со скрежетом коснулся дна. Вода захлестнула сопла двигателей под короткими крыльями, и шаттл окутало паром. Тем не менее, предназначенное для полета на орбиту и обратно суденышко устояло, не опрокинулось, нос снова появился из воды. Поднятая шаттлом волна и брызги скрыли его от глаз наблюдателей.
Дальнейшего Абуладзе и Кутельский не видели. Пилот взлетел по лестнице в ангар, профессор – за ним. Еще через минуту Чарли выводил гидроплан, освещая фарой взбаламученное море. Шаттл ткнулся кормой в скалы в дальнем конце озера и лежал в воде с креном на нос. Пожара не было.
Не взлетая, Кутельский направил гидроплан к шаттлу.
– Профессор, ваш выход!
Когда флаер поравнялся с шаттлом и остановился, Абуладзе перебрался с поплавка на крыло, оттуда перепрыгнул на мокрое крыло шаттла. Профессор поскользнулся, упал, ударился, удержался руками. Аккуратно прошел по крыше шаттла на корму, где виднелось отверстие. Верхняя створка кормового люка отсутствовала, а массивная нижняя створка, служившая трапом для погрузки транспортных средств, выдержала и не открылась при ударе о воду. Гидроплан дрейфовал рядом. Лев Саныч уцепился руками за мокрую кромку крыши и спрыгнул в трюм шаттла.
Поднялся по лесенке из пустого грузового отсека в салон и у нижней ступени лесенки в кабину пилотов обнаружил первый труп. «Мамаша-сфинкс» застряла в дверном проеме ничком, через нее пришлось переступить. Потрогал ледяную корку на шее, но пульса не нашел. «Маргарет Роверто», – решил Лев Саныч и поднялся в кабину.
Переломанное тело погибшего пилота застряло на рычагах между сидениями, и Абуладзе, когда вытаскивал его в проход подхватив за подмышки, проглотил ком горечи. Пухленький блондин, который так забавно фыркал, когда позавчера растирался полотенцем, был весь покрыт темными ссадинами, но кровь не текла. Значит, он погиб задолго до удара. Труп женщины в кресле второго пилота ничком висел на ремнях и грудью упирался в штурвал. Тело еще не оттаяло. Заглядывать ей в лицо Лев Саныч не стал.
Элизабет Роверто, брюнетка, чью попу профессор так трогательно мечтал очистить от песка позавчера, сидела без сознания в кресле первого пилота пристегнутая. Лев Саныч пощупал пульс на шее Элизабет, убедился, что та жива, и отстегнул ремни. На девушке был закрытый черный комбинезон, кроссовки еще хранили следы пепла пустыни второй Салактионы. Ткань на коленях треснула от удара о приборную панель, раны кровоточили. Плечи и бедра, туго перехваченные ремнями безопасности, тоже пострадали, и едва Абуладзе отстегнул их, Элизабет застонала. Черный хвостик на затылке растрепался.
Лев Саныч с Роверто на руках вошел в дом, когда услышал призывный зуммер срочного входящего сообщения. Кутельский вернулся к шаттлу за телами погибших, потому принять на сообщение было некому. Абуладзе чертыхнулся и перенес Элизабет на кушетку медицинского сканера. Осмотрел девушку – раны больше не кровоточили, дышала она прерывисто. Ткнул кнопку включения сканера и бегом бросился к станции связи.
– Салактиона-1! Прием! Господин Абуладзе. Говорит каптри Коглер, «Норгекараван-74». Мы потеряли связь с челноком, который возвращался с Салактионы-2. На орбиту он не вышел, сигнала бедствия не было. Ничего. Исчез бесследно. Мы отправили на поиски спасательный шаттл. Но!
Абуладзе воспользовался паузой, чтобы перевести сообщение в видеоформат, и увидел на небольшом экране изображение темнокожего человека в форме капитана третьего ранга космофлота. Тот продолжил:
– Наш второй шаттл не смог войти в атмосферу. Обе Салактионы окружены каким-то неведомым полем. Вы сталкивались с таким эффектом? Мы – нет! Вероятно, шаттл с туристами упал. Но давайте исходить из возможности вынужденной посадки. Шаттл способен садиться на воду. Пожалуйста, организуйте поиски. Мы обратились на Хэнкессу за помощью и поддержкой, а пока задержимся на орбите. Господин Абуладзе! – Коглер приблизился к камере, и Лев Саныч разглядел капли пота на черном лице каптри. – Сейчас, вся надежда на вас и вашего пилота. Если найдете кого-то, доложите.
Коглер посмотрел в сторону и добавил:
– Держите нас в курсе, пожалуйста.
Сообщение прервалось.
Лев Саныч задумался. «Неведомое поле. Может потому и не видны звезды? А формула двойных планет?» Профессор оглянулся на погашенный экран компьютера, но уперся взглядом в тело девушки на кушетке сканера.
Автоматические диоды нащупали грязные запястья пациентки и теперь жалобно пищали. Во время вынужденной посадки Роверто мерзла, потела и плакала. Перед медицинскими процедурами ей следовало принять душ.
– Сам! Я все сам! – Абуладзе взвалил Элизабет на плечо, в пояснице стрельнуло. Скривившись, он шагнул в сторону душевой, Роверто отозвалась жалобным стоном, и по животу Абуладзе потекло что-то теплое.
– Ну ладно, бывает, – простил он Элизабет и внезапно осознал: – «Сейчас я буду купать девушку!»
В душевой он уложил ее на спину на дно кабины, включил теплую воду и бросил лейку на пол. Раздел девушку до белья, извлек из нагрудного кармана чип удостоверения личности. Сунул форму в стиральную машину, в задумчивости почесал живот, разделся, отправил свои шорты и майку туда же.
– Не гонять же стиралку полупустой? – обратился он к молчащей Элизабет.
Белье на ней было простеньким, хлопчатобумажным, и в этот момент от нее веяло беззащитностью. Смертный жетон на цепочке застрял в лифчике.
– Сейчас я – врач! – твердо напомнил себе Лев Саныч и раздел Роверто догола.
Крупная правильной формы грудь, смуглая кожа, длинные черные волосы. Изящные руки и ступни ног, тонкие лодыжки, и в то же время налитые женственностью упругие бедра.
«Она одного со мной роста, – определил Абуладзе, – И если смуглая Моника – символ изящности, то белокожая Роверто – воплощение материнства».
Уверенный, что все делает правильно, профессор намыленной губкой тщательно вымыл тело девушки. И вдруг смутился: «Она уже чистая, а я нет!» Вымылся сам, стоя рядом, этой же губкой, и поморщился от осознания собственной тупости.
Лев Саныч снова сел на дно душевой, положил Элизабет спиной на свои колени и тщательно вымыл ей голову. Почувствовал, что делает это с удовольствием. Натуральная брюнетка без единого седого волоса, лет тридцати. Знойная. Льву Санычу захотелось, чтобы она оказалась чуть старше, он запустил пальцы ей в волосы и помассировал голову.
Прежде чем выключить воду, Абуладзе, все-так же оставаясь на коленях, прижал ладони к лицу – лицо горело. «Я маньяк какой-то, а не ученый!»
Успокоился, вытер девушку двумя полотенцами и отнес ее на сканер.
Кутельский еще не вернулся.
Надел на Элизабет свои чистые майку и шорты. Снова включил сканер – на этот раз диоды успешно нашли, куда подключиться. Профессор разглядел, как по трубке из вены заструилась кровь для анализа, отвернулся и поднес ладонь к носу.