Сломанное небо Салактионы - Лисьев Андрей. Страница 9
Профессор указал пальцем в пол:
– Зима вот здесь, на этой самой станции. А зимы нет!
Моника вскочила с кресла, ничуть не смущаясь присутствия Кутельского, обняла профессора за талию и чмокнула в небритую щеку.
– Вы – гений, Лев Саныч! Самые выдающиеся открытия всегда происходят на стыке наук! В вашем случае на стыке астрофизики и геологии!
Девушка отстранилась от лица профессора, но продолжала обнимать его за то, что когда-то было талией.
– Главное – не останавливайтесь! Только вперед!
Кутельский тихо плюнул в пустой стакан – на него не обратили внимания.
– Мы и не будем останавливаться! Коллега!
Абуладзе взял девушку за руку и, задумавшись, подвел ее к креслу, словно кавалер даму после танца.
– Мы! – подчеркнула Моника и звонко засмеялась.
От ревности Чарли едва не задохнулся. Рывком вскочил со стула. В глазах сразу потемнело.
«Брякнуться в обморок прямо сейчас?!»
Во рту пересохло. Стиснув зубы, Кутельский нащупал кухонный стол и мелкими шажками двинулся в сторону кулера. Ни Моника, ни Лев Саныч не заметили его состояния – ученые вернулись к экрану и возбужденно поочередно тыкали в него пальцами. Их слов пилот уже не слышал – в ушах барабанил пульс.
«Да что с тобой, герой-любовник?»
Не дойдя до кулера с питьевой водой, Кутельский увидел трехлитровую пластиковую бутылку с пивом, наполнил стакан, пригубил и…увидел на столе свой подарок – Моника сняла колечко, когда мыла руки, и забыла. Чарли посмотрел на кольцо сквозь пиво в стакане. Оно показалось ему чудесным, а легкомысленная Моника просто недостойной такого подарка.
«И меня тоже! – Кутельский залпом допил пиво. – Закатить ей сцену? Сейчас? Мальчишество! Они же просто разговаривают. Только все испорчу. Упиваться жалостью к себе?»
Он снова посмотрел на девушку, ее требующий поцелуя беззащитный затылок, линию плеч, талию.
«Ну, уж нет, я так просто этому хмырю Монику не отдам!» – твердо решив бороться за свою любовь, Чарли бесшумно прошел в спальню.
***
В крошечном грязном иллюминаторе розовела салактионская темнота. Чарли Кутельский взглянул на часы, он проспал, как и планировал, шесть часов. Вспомнил предыдущий рассвет и потянулся за саксофоном, кончик которого свешивался с полки над головой.
Стараясь не шуметь, пробрался в темноте мимо выключенного экрана.
Чарли занял прежнее место на платформе и постарался не думать о следующем полете. Сейчас ему не хотелось играться с отступающим розовым туманом, вместо этого он прослушал записи, чтобы безжалостно искромсать симфонию в поисках уникальных гармоник саксофона.
Над горизонтом со стороны, противоположной той, куда ушла «вторая», вставала Гиза. Черные скалы, обрамлявшие озеро, стали видны целиком. Но озеро и пляж все еще скрывались под тонким покрывалом тумана. Солнечные лучи коснулись скал и окрасили их в фиолетовый цвет. Кутельский перестал слушать записи.
Гиза приподнялась чуть выше, скалы стали синими, на них заиграли зеленые тени. Чарли зажмурился.
«Мираж?»
Нет – теперь скалы были ярко-зелеными.
«Вот это номер!»
Он коснулся клапанов сакса.
Камни пожелтели. Чарли начал импровизацию.
Камни налились оранжевым оттенком.
Кутельский включил запись. Закрывать глаза не хотелось.
Волшебные рассветы Салактионы – вот что имел в виду путеводитель! Значит, сейчас я увижу все девять цветов салактионской радуги?
На минуту скалы стали кроваво-красными, чтобы тут же порозоветь, размягчиться и стать одного оттенка с туманом над озером. Это было мгновение, когда и небо, и скалы, и туман были одного цвета – розового.
Кутельский сморгнул увиденное им чудо. Скалы побелели, туман растворился, небо стало голубым.
Чарли заиграл и… Вот оно!
Скалы Салактионы стали прозрачными. Кристально прозрачными. В течение дня они мутнели, мозолили глаз обыденностью, напоминали старое стекло. Но вот сейчас на рассвете они казались древними скульптурами. Чудеса, да и только!
Кутельский прослушал запись.
«О, черт! Я написал хорошую вещь! Короткую, как и намекала Моника. Им бы пора вставать!»
Чарли по карнизу, опоясывающему домик геостанции, добрался до окна спальни девушки, прижался спиной к стене и включил звук на саксофоне.
Прекрасной мелодией он приветствовал рассвет на Салактионе и свою возлюбленную.
За окном не раздалось ни звука. Никакой реакции. Раздосадованный Кутельский снова обошел домик, заглянул в дверь.
Посреди лаборатории на узкой кушетке, обнявшись, безмятежно спали Абуладзе и Моника…
Глава третья. Драка
Измена! Самая банальная и от этого очень болезненная. Чарли Кутельский бежал через рощу «кипарисов», чувствуя, как в сердце вонзаются одна за другой тупые иглы ревности.
«Что же ты натворила, Моника? Чего тебе не хватало?!»
– Это не то! Не то, что ты подумал! Постой! Ну, остановись, пожалуйста! – Моника догнала Чарли.
Деревья росли хаотично, но редко. Ни травы, ни кустов между шипастых серых стволов, лишь не успевший высохнуть грунт хлюпал под ногами. Колибри-листья испуганно затрепетали. Чарли остановился, повернулся к девушке и положил перед ней саксофон, как складывают оружие при сдаче.
– Просто я замерзла! А у тебя было заперто! – несмотря на бег, она ничуть не запыхалась.
– Просто?! – первым желанием пилота было прыгнуть на саксофон и растоптать его.
– У нас ничего не было!
Майка с широким вырезом сползла с плеча девушки, запоздалый блик рассвета отразился на кофейной коже розовым.
– Врешь!
Среди деревьев с видом сытого кота возник Лев Саныч Абуладзе. Профессор был в одних шортах и двигался неспешно.
– Почти ничего! Кажется…
Моника с вызовом дернула обнаженным плечом в сторону Льва Саныча.
– Почти?! – Кутельский перепрыгнул через саксофон и шагнул к профессору. – Кажется?!
Абуладзе прикрыл ладошками волосатые соски, словно смущенная девушка, застигнутая без лифчика:
– Ты чего?
Кутельский ускорился и чуть не задохнулся от ярости:
– Ты!.. Она… Моя! Мы с ней! А ты!
– Ну-ну, полегче! – Лев Саныч, наконец, распознал угрозу и отступил на шаг.
– Я ей симфонию посвятил! – Кутельский почти настиг Абуладзе, но тот с неожиданной для его комплекции прытью прыгнул за дерево.
– Мы слышали… Симпатичная… Так это была симфония?
– Мы?!
– Эй!
– Ты – старый козел! Тебе все равно с кем! Я же вижу! – пилот гонялся за профессором вокруг дерева. – Любую юбку готов задрать! Слюнями своими забрызгать!
Лев Саныч следил за дыханием и позволял разгневанному оппоненту выговориться:
– А Мо твоя мелодия понравилась!
– Мо?! К черту вас! – Чарли прибавил скорости и споткнулся о прозрачное существо, испуганно скрывшееся в корнях.
– Прекратите! – строго велела подошедшая Моника.
– Я думал… Я надеялся… Мы… – Кутельский всхлипнул и перемазанный поднялся с земли. – Такое чувство испоганили! Сатир!
Он снова бросился за Абуладзе, вместе они сделали еще два круга.
– Немедленно прекратите!
На девушку никто не обращал внимания. Кутельский остановился, подпрыгнул, и, повиснув на нижней ветке, принялся с рычанием отламывать ее. Шипы, плесенью покрывавшие ветку, оказались жесткими, измазанными в птичьем помете.
– Сатир? – Лев Саныч обиделся, – Тогда ты – салага! Жалкий сопляк! Ахи-вздохи-обнимашки! Что ты знаешь о женщинах? Думаешь, ей песенки твои нужны?
На Чарли обрушилась стая колибри, вставших на защиту своего дерева.
– Кобель! Формулы?! – рычал пилот, отмахиваясь от птиц обеими руками, ветку ему отломать не удалось. – Уравнения?!
– Ну, перестаньте! Пожалуйста!
Моника заплакала. Мужчин это не тронуло.
Пилот настиг профессора и ткнул его кулаком в шею. Абуладзе обернулся и неожиданно шагнул навстречу Чарли, схватил субтильного пилота в охапку, сильно прижал к себе, не позволяя двигать руками.