На острове Колибрия - Кофмен Реджинальд. Страница 14

– Мистер Копперсвейт, если ваш шеф пока еще не американский представитель, то вы не можете его заменять; между тем, я – премьер-министр этой страны. Я требую у вас выдачи одного пакета.

Билли ответил улыбкой на улыбку.

– Я рад служить вам, но… о каком пакете вы говорите?

– О документе, если вы хотите, об определенной бумаге.

– Право, наша миссия полна бумаг, барон. – Мне кажется, для этого миссии и существуют. Но у меня еще не было времени просмотреть весь наш хлам… то есть документы нашей миссии. Я сегодня же приступлю к делу при содействии клерков, оставленных здесь предшественником мистера Доббинса. Только мне кажется, что все документы в этом доме представляют собственность американского правительства.

Как будто дождавшись условной реплики, премьер встал. Очевидно, первый акт маленькой комедии был окончен. Но очевидно было также, что второй акт начнется немедленно: барон потер свои жирные руки.

– Мистер Копперсвейт, – сказал он, причем, даже стоя перед все еще сидящим Билли, старавшимся сохранять беспечный вид, колибриец был немногим выше американского атташе. – Мистер Копперсвейт, я поздравляю вас с таким талантом к казуистике. Нисколько не умаляя этого искусства, смею сказать, что оно является необходимой принадлежностью карьеры дипломата. Но я предлагаю вам изучить еще другое искусство: вы должны научиться скромности. Без нее ваша карьера может не пойти дальше начала. – Его улыбка не изменила ему. – Есть у вас та бумага, о которой я говорю?

По-видимому, сидеть дольше было бесполезно. Копперсвейт встал.

– Барон, – сказал он, – с моей стороны было бы нескромностью, если бы я вам ответил.

– Это ваше последнее слово? – спросил премьер.

– Совершенно верно, – сказал Билли. Барон поклонился. Билли ответил поклоном.

– А теперь, – осведомился барон Раслов, – могу ли я сказать два слова вашему шефу?

На стене болтался шнурок старомодной сонетки. Копперсвейт дернул его.

Пока слуга ходил звать Доббинса, в комнате царило молчание. Но когда появился несколько растерянный мистер Доббинс, Раслов, не переставая улыбаться, тотчас заговорил:

– Мистер Доббинс, я счастлив видеть вас, но должен отложить изъявление своего удовольствия до более благоприятного случая, который, я надеюсь, скоро представится. Вы, конечно, знаете, что правительство той страны, куда назначается представитель, может протестовать против кого-либо из сопровождающих его лиц, и притом без указания причин. Такие протесты не считаются оскорбительными и их принято уважать.

– Да… гм… да, конечно, – пробормотал Доббинс, он нервно теребил свои тщательно нафабренные усы.

Тут наконец улыбка Раслова иссякла.

– Сэр, если вы немедленно не отошлете вашего предприимчивого молодого атташе назад в Америку, мое правительство протелеграфирует колибрийскому представителю в Вашингтоне, чтобы он обратился в ваш департамент иностранных дел с просьбой об его отозвании.

Глава XI. Блеск золота

Растерянный взгляд Доббинса сказал Билли: «Говорил я тебе!» Самому же Доббинсу его сердце шептало: «За этим безусловно кроются серьезные неприятности. Публичная сцена с принцессой, потом этот пакет и то, как он его получил!… Это опасно. Совершенно непредвиденное осложнение и – по его вине, по вине этого мальчишки… Это освобождает меня от всяких данных ему обещаний. Для его же пользы надо отослать его домой: там по крайней мере он будет в безопасности… Мой долг… Да, это опасная история: человек с такой носовой перегородкой, как у барона, не может быть честен».

Поэтому вслух Доббинс объявил:

– Премьер имеет право этого требовать, Копперсвейт. Значит…

Билли с небрежным видом закурил папиросу, но он был более взволнован, чем показывал. Он ожидал от барона только жалобы на свое поведение.

– Дядя Фред, вы знаете, почему этот человек…

– Пожалуй, мне лучше… гм… не знать официально. Дело обстоит просто: если колибрийское правительство по какой бы то ни было причине протестует против тебя, ты должен уехать. (Насколько отличался этот разговор от нью-йоркской беседы с графом Ласковацем!) Боюсь, что из этого затруднения нет другого выхода.

Барон с улыбкой поддакивал этим словам.

– Я полагаю, – с внезапной решимостью воскликнул Билли, – что другой выход есть!

– Что-о? – выразил свое недоумение мистер Доббинс.

Барон только поднял брови.

– Что такое? – вторично спросил Доббинс.

В простенке между окнами приемной стоял старенький письменный столик.

– Выход в этом направлении, – сказал Билли и подошел к столику.

В стареньком столике неожиданно нашлось все нужное – перья, чернила и бумага. Стройная фигура Копперсвейта склонилась над бюваром. Его широкие плечи загородили бумагу, на которой он черкнул несколько строк и поставил свою подпись.

– Барон! – сказал он, возвращаясь. – Вы понимаете в дипломатии гораздо больше меня или мистера Доббинса: вы вполне уверены, что я должен покинуть службу?

Барон с чрезвычайно довольным видом ответил:

– Вы должны или отказаться от занимаемой вами должности в американской дипломатической службе, или же – мне очень неприятно это сказать – вас к этому принудят.

– Выставят, – поправил Билли. – По-американски это называется «выставить», хотя впервые это слово в таком смысле использовал еще Шекспир. Итак, как лицо, принадлежащее к персоналу мистера Доббинса, я должен подать в отставку и уехать, или же меня выставят и я уеду. Ну, а что если бы я не принадлежал к его персоналу? Что если бы я был просто обыкновенным американским гражданином? Мистер Доббинс, дядя Фред, вот моя отставка: я ухожу с должности и… остаюсь!

– Как? Что?! – Доббинс подскочил на стуле. – Что ты еще выдумаешь?

Барон Раслов тоже был явно озадачен. Но, покачав головой, он сохранил свой неизменный сладкий вид.

– Мистер Копперсвейт, я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Но, право, климат Колибрии, как помнится, было сказано не то мистеру Доббинсу, не то вам, крайне вреден для людей определенного типа. Вы принадлежите к этому типу.

– Я принадлежу к неиммунизированным людям? – усмехнулся Билли.

– Дипломатическая служба, – вздохнул барон, – является единственной известной профилактикой. – Он направился к двери. – Мистер Доббинс, я искренне советую вам употребить все ваше влияние на вашего храброго соотечественника.

Он вышел. Билли первый спохватился позвонить слуге, чтобы проводить его.

Затем оба американца – они уже не были начальником и его секретарем – остались в приемной одни. Доббинс, казалось, старался вырвать с корнями свои усы.

– А ты, – крикнул он своему бывшему подчиненному, – ты еще уверял, что все неприятности кончились!

– Не унывайте, – сказал Билли и похлопал своего старшего друга по плечу. – Они и кончились – в отношении вас.

– Кончились? – чуть не плача, повторил Доббинс. – Кончились, когда ты добровольно отказался от неприкосновенности, которую тебе давала принадлежность к миссии?

– Дипломатическая неприкосновенность не много значит в Колибрии, – возразил Копперсвейт. – А кроме того, – добавил он, – вы сами видели, что мне ничего не оставалось, как добровольная или принудительная отставка.

Большинство людей, когда чувствуют, что их побили в споре, возвращаются к своей исходной предпосылке и начинают все сначала. Это кажется им более достойным, чем сдача позиций. Так поступил и Доббинс.

– Кончились! – иронически воскликнул он. – Если кончилась моя ответственность за тебя перед департаментом иностранных дел, то ты лишь удвоил мою ответственность перед твоей семьей.

– Вы считаете меня несовершеннолетним?

– Я не считаю тебя достигшим того возраста, когда люди становятся благоразумными, и сомневаюсь, чтобы ты когда-либо его достиг. – Затем Доббинс оттаял. – Послушай, Билли, тебе необходимо уехать!

Память Копперсвейта перенесла его в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит, а оттуда перепрыгнула в литерную ложу Национального оперного театра во Влофе.