Следовать новым курсом - Беломор Б.. Страница 43

И – новый удар, на этот раз прямо в форштевень. Фрегат содрогается всем своим металлическим телом, в темноте за бортом мелькают неясные тени.

– Боцман, осмотреть таранную переборку на предмет повреждений! И задробить, наконец, стрельбу! Оттаскивайте мерзавцев от орудий, если иначе не понимают!

– Слушш, вашбродь! Всё сполним!

Дробь подошв по тиковым доскам палубы, раскатистые матерные загибы, звуки затрещин и оплеух.

Стрельба стихла.

– Полагаете, мина, Иван Фёдорович?

– Сейчас не понять, голубчик… – Повалишин натянул на посиневшие руки перчатки. – Боцман, заснул? Что переборка?

– Так что, течи нет, вашбродие! И ещё: Сердюков, баковый, говорит – кажись, после удара слышны были крики.

– Померещилось. Какие ещё крики в такой какофонии!

– Так точно, вашбродие, как есть примерещилось!

– Рулевой! Прямо держать, смотри у меня!

– Слушш!

Его обнаружили только утром, когда серенький ноябрьский рассвет только-только тронул восточный горизонт. Рыбак – в изодранном просмоленном плаще и невесть как уцелевшей зюйдвестке – висел на большом адмиралтейском якоре, подтянутом к крамболу правого борта. Полумёртвый, оцепеневший от холода и усталости, он вцепился в веретено якоря так, что пришлось отдирать его пальцы, прикипевшие к чугуну.

Заговорил спасённый нескоро, после того как судовой врач сначала растёр его водкой, а потом чуть ли не силой влил в сведённые судорогой зубы порцию горячего грога. А заговорив – назвался помощником шкипера с тресковой шхуны, приписанной к порту Гулль. Повезло ему несказанно. В момент удара, когда форштевень «Клеопатры» врезался в борт рыбацкой скорлупки, бедняга сидел в вороньем гнезде на мачте и каким-то образом ухитрился зацепиться за снасть, свисающую с якоря. Там он и провёл остаток ночи – в полуобморочном состоянии, не понимая, не сознавая того, что с ним происходит, пока не был обнаружен, поднят на палубу, спасён.

– Выходит, Иван Фёдорыч, ночью мы палили по самым обыкновенным рыбакам?

– Выходит, так, голубчик, – Повалишин невесело усмехнулся на вопрос мичмана-машиниста. Разговор шёл за завтраком в кают-компании. – Теперь держись: британская пресса ославит нас на всю Европу убийцами мирных обывателей, злыднями, попирающими законы гуманности и человечности!

– Ничего, переживём как-нибудь, – старший офицер заправил за воротник кителя крахмальную кипельно-белую салфетку. – Война – она всё спишет. Не мы к ним первые явились. Небось они с рыбаками в Финском заливе тоже не очень-то церемонились. Да и не успеют газеты поднять шумиху. Штурманец, сколько ещё винтить до устья Хамбера?

Повалишин понимающе улыбнулся. На северном берегу этого обширного эстуария, образованного реками Трент и Уз, стоял Гулль, город рыбаков и моряков каботажного плавания – как раз туда и была приписана погубленная шхуна. Как раз это название значилось в секретных пакетах с приказами, вскрытых в Северном море командирами русских фрегатов.

Скоро у британской прессы появится тема погорячее невинно погубленных рыбаков. Но для этого надо заранее предпринять кое-какие меры.

– Боцман!

– Я, вашбродь!

– Кликнули охотников в десантную партию?

– Так точно-с! Все рвутся, удержу нет! Рубахи рвут на груди, лишь бы взяли!

– Ступай с Геннадием Семёнычем, – Повалишин кивнул на старшего офицера, – отберите сорок человек, но чтоб самых-самых. Потом вместе со старшим артиллеристом проверьте оружие – карабины, револьверы, абордажные палаши. Сумки патронные не забыть. И шлюпки сам погляди – нам придётся несколько миль тащить их буксиром, с людьми. Чтоб без сучка, без задоринки!

– Не сумлевайтесь, вашбродь, всё как надо будет! А… спозвольте просьбу?

– Ну?

– Дозвольте и мне с их благородием… – боцман неуверенно покосился на старшего офицера, – дозвольте, значить, с нашими на берег?

Повалишин вздохнул. Можно было ожидать…

– Иди, что с тобой поделать. Дозволяю. Только зазря голову под пули не подставляй, ты мне на судне нужен. Поход только начинается.