Хозяин бабочек (ЛП) - Олейник Тата. Страница 8

В городе тем временем нарастало беспокойство. Какие-то не то жужени, не то фужени куда-то там шли, чем горожане Камито были очень недовольны и вовсю собирались в отряды самообороны. За несколько дней город решительно изменился, превратившись в подобие военного лагеря. Боевые отряды один за другим выходили в некий обещавший стать победоносным поход, половину лавок закрыли, а там, где раньше бездельничали пятеро стражников, сейчас обыкновенно нес службу подросток неясного пола в слезающем на глаза шлеме и с копьем, которое он не мог удержать. Мне удалось все же разок улизнуть на утренней заре на рыбалку, и весьма разнообразный и частично малоаппетитный улов у меня приняли в «Драгоценностях» за треть цены, так как горожанам сейчас было не до деликатесов. Я, конечно, все время помнил слова ведьмы о том, что только дураки позволяют ножам ржаветь, и все собирался выйти за ворота, найти пять видов этих дурацких трав, на которых хватило бы моего жалкого уровня травничества, и посмотреть — что такое игогушка и с чем его едят, но как-то руки не доходили. Тем более у Евы постоянно появлялись новые идеи, одна другой безнадежнее. То нужно было попытаться раздобыть список рыбников-монахов в местной канцелярии (затея совершенная в своей бессмысленности), то отвести Хохена в здешнюю школу, вдруг кто-то из учителей да окажется сведущим в древней истории.

В этот раз мы с Евой и Акимычем возвращались из городской библиотеки Камито, где собственными глазами убедились, что автопереводы с китайского, да и с японского — все еще беспредельно кошмарны, и большинство исторических трактатов, которые мы могли взять там почитать, содержали сведения в стиле: «Сырой и многочисленные мокрые женщины снова опять много шума, славься великий император, Чайник Глубокомысленности!». Все-таки в разговорах с неписями и игроками языки куда лучше мозгом воспринимаются, чем чистая графика. А тексты, написаные кандзи (а не слоговой азбукой, как большинство вывесок в Камито) — все еще непреодолимая преграда для нейронных словарей. Хохен тащился за нами, и в его латах уже отражались первые зажженные фонари, когда мы свернули к центральным воротам. И вот тут и началась суматоха. Со всех концов города раздались отчаянные удары гонгов, горожане, бросая тележки и поклажу, неслись кто куда, а несколько малолетних стражников отчаянно пыхтели, навалившись грудью на тяжелые створки огромных ворот, когда земля затряслась, загудела, а ворота ударились по сторонам стены под ударами десятков яростных копий. В Камито ворвалась конница. Это были всадники в меховых шапках с длинными хвостами, в коротких куртках и кожаных штанах, я успел рассмотреть порыжелый носок упирающегося в стремя сапога одного из атакующих, а больше я ничего не успел рассмотреть, так как спереди скомандовали: «Блуждающих духов истребляйте!» И меня проткнули копьем. Или обезглавили саблей, я даже не успел понять. Больше всего меня расстроила потеря ста двадцати трех золотых, которые я сдуру носил в кошельке вместо того, чтобы отослать их себе по почте — расслабился я в благонравном и законопослушном Камито.

Призраки Евы и Акимыча, наверное, тоже были на кладбище, но тут не очень разберешь кто есть кто. Однако такого столпотворения в месте упокоения я еще никогда не видел: тысячи душ, накладывающихся друг на друга, все хором стонут что-то возмущенное — тут и свое-то собственное нематериальное тело не сразу от других отличишь, пока выбарахтаешься из самого скопления. Зато вскоре на кладбище появился Хохен во плоти, ну, если в его случае так можно сказать. Его панцирь в свете кладбищенских факелов казался измазанным чем-то черным, хотя понятно, что не черное это было. Мы с ребятами воскресли одними из первых и тут же поспешили освободить место у кладбищенских ворот для новой партии возвращающихся к жизни.

— Что. Это. Было? — спросил Акимыч.

— Полагаю жужени. Или фужени, — ответил я.

— Или, — сказала Ева, — что вероятнее, кто-то из их союзников, которые по договору пришли грабить город после того, как напарники выдразнили на себя войско.

— Лукась и Гус в гостинице, бежим к ним! — сказал Акимыч, и его тут же проткнуло стрелой.

Через секунду и мы прилегли рядышком. Зато мы увидели, как Хохен, подняв меч, ринулся за границу нашей мертвой зоны видимости.

Все же нас убивали еще раз шесть или семь. Похоже, расстрелом оживающих покойников заведовали конные лучники, которые успевали смыться от Хохена, потому что он возвращался на кладбище очень быстро и, кажется, с еще более мрачным видом, чем обычно. Остальных призраков ожидала та же участь, что и нас, поэтому игроки вскоре перестали воскресать, — судя по всему, выходили из игры, осталось только несколько десятков самых упертых. Ну, и нападающие воскресали здесь же, но их-то никто у ворот кладбища не расстреливал. Мне было непонятно, почему явные неписи воскресают, как игроки, но потом я вспомнил о солдатах на контракте, наверное, тут было что-то похожее. А ведь те горожане, которых они убьют, — подумал я, — а они наверняка многих убьют, уже не воскреснут. То есть, воскреснут, но мало что помнящими младенцами в других телах. Как-то это нечестно.

Я бешено волновался за Лукася с Гусом, но сделать не мог ровным счетом ничего. Лукась наверняка выживет — он умный и осторожный, спрячется куда-нибудь, но кретин Гус, я почти уверен, пожелает вступить в честный бой. Если выживет, я самолично вручу ему бочонок рисовой водки, пусть только выживет!

Когда мы в очередной раз воскресли, уже привычно ожидая прилета стрелы, нас поразила тишина в городе. То есть, не совсем тишина: из города слышалось гудение огня, местами громкий плач, но шум сражения, крики людей, ржание лошадей, звон оружия — всего этого уже не было. Бегом мы ворвались в разрушенный Камито. Здесь догорало все, что может догореть. Деревянные домики, полированные веранды, промасленные двери и окна, полотняные палатки — огонь пожрал веселый и красивый город, видимо, за считанные минуты. Пред нами были черные руины, одинокие обгорелые балки качались на столбах, отдельные огоньки поспешно изничтожали то, что еще может гореть. На месте нашей гостиницы высилась гора горелого хлама, вокруг не было ни души. Мы с Евой и Акимычем, не сговариваясь, кинулись растаскивать обгоревшие доски, отгребать копченую штукатурку. В свете молодых лун мы принимали за простертые человеческие фигуры то изъеденный огнем кипарисовый столб, то гору закопченных, рассыпающихся в руках тростниковых циновок. Периодически кто-то из нас начинал бегать по ближайшим улицам, крича: «Люк! Гус! Отзовитесь!». Иногда из мрака выступали люди, неписи с потерянными взглядами, с черными лицами. Они слепо смотрели на нас и брели себе дальше. Когда рассвет уже был бесспорен, Ева села на закопченный камень и впилась кулачками в ставшие серыми волосы.

— Я думаю, это все, — сказала она.

Тут я в безумной надежде выхватил из инвентаря клановую доску.

— Они тут есть, оба! Значит, они живы!

— Не неси чушь, мертвецы тоже остаются в кланах. Иначе бы любой игрок вылетал из клана по десять раз за сражение.

— А напиши им! Если они живы — письмо дойдет.

— Умерших не сразу убирают из списков почты, только с глобальным обновлением. Дня два-три еще ждать.

— Живы они, — сказал Акимыч, — если бы они сгорели, остались бы кости.

— Вон кости валяются, и вон, и вон.

— Это кости игроков, это точно не Люк и не Гус, я бы их узнал. Даже в таком виде!

Мы услышали странные звуки. Вы не поверите, но это плакала Ева.

— Это от нервов, — злобно сказал она, вытирая нос рукой. — Вы правы, костей тут слишком мало для такой заселенной гостиницы. Думаю, я догадываюсь, что стало с нашими придурками.

Глава 5

Не успела Ева сказать хоть что-то еще, как в пространстве зазвучали органные переливы и над нашими головами алыми буквами высветилось общее системное сообщение.