Мой самый-самый... (СИ) - Сакру Ана. Страница 29

- Давай следующий пункт, - предлагаю я.

33. Лиза

- Следующий пункт, - повторяет за мной Сашка эхом, растирая ладонями лицо, - Следующий...

Убирает руки, вбивая в меня тяжелый как кувалда взгляд.

- Лиза, мы же не ругаемся, да? Нет смысла говорить, если каждый будет думать только о том, что ОН прав.

- Не ругаемся, - соглашаюсь тихо, выдерживая пронизывающее выражение его глаз, кажущихся в густом полумраке почти черными, - Я слышу тебя, Саш...Пытаюсь...Надеюсь, ты меня тоже слышишь?

Муж медленно кивает и снова укладывается на бок, подперев щеку рукой. Повторяю за ним - ложусь напротив. Сашка ловит мою ладонь, переплетает наши пальцы, разглядывает их, чуть хмуря брови. Жду продолжения разговора, стараясь выровнять беспокойное дыхание и прислушиваясь к покалывающему теплу его касаний. Не тороплю.

Мне тоже нужна эта пауза, как и ему. Мы так давно не пытались поговорить нормально, что это неимоверно выматывает. Словно ты потерял какой-то жизненно важный навык, долго им не пользуясь, а теперь пытаешься за один подход всё восстановить. Почти невыполнимая задача.

- Лиза, по поводу Домбая, - начинает Сашка хрипло, и я вижу, как дергается его кадык, - Это ведь наш дом. Наш! Мы вместе его строили. Мы...

- Саш, даже не начинай...- пытаюсь вырвать руку и сесть, но он не дает. Наоборот ближе к себе тянет, сжимая мою ладонь в кулаке.

- Лиза, дай сказать.

Поджимаю губы, выразительно выгибая бровь. У него в ответ по щекам желваки прокатываются, а в глазах появляется металлический блеск. Камень преткновения, я знаю, да.

- Ты обещала выслушать, - с упреком.

- Я слушаю.

Сверлим друг друга глазами, и он начинает опять.

- Лиза, я хочу, чтобы ты просто попробовала. Чего ты боишься?

- Я не боюсь, - перебиваю, но Сашка не обращает внимание, упрямо гнет свою линию дальше.

- Надя уедет, всё быстро забудется, - начинает говорить запальчиво, будто пытаясь вбить отрывистые слова мне прямо в мозг, - Ты устала от деревни, я понимаю, но мы ведь обсуждали это по дороге из аэропорта. Хочешь работать у Коца и ездить в командировки? Блять, ладно, давай. Я не хочу ограничивать тебя, хоть и этот мудак меня откровенно бесит. Но я проглочу. Просто вернись домой. Лиза, у нас все получится, но надо пробовать. Разговоры - это отлично. Но каждый день, когда ты за тысячу километров от меня, я чувствую, как теряю. Я...

- Саш, я не вернусь туда, - отвожу глаза, - Никогда не вернусь, не проси, пожалуйста. Я ведь говорила уже...

- Почему?

Молчу, ощущая, как во рту собирается горечь, а сердце начинает жарко тарахтеть. Этот вопрос "почему?" я себе и сама сейчас задаю, и ответы, которые нахожу внутри, жгутся на языке.

- Лиза, ты там каждую несчастную занавеску выбирала.

- Плевать мне на занавески.

- Там наши дети родились. Там...

- Саш, я знаю, что ты как дерево. Медленно пускаешь корни и потом очень крепко привязываешься. К делу, к месту, к людям. Я знаю, что для тебя твой дом - это что-то такое, что навсегда. И я люблю в тебе это, правда, люблю. И уважаю. И поэтому я напрямую никогда не требовала переехать, но...

Я сглатываю концентрированно горькую слюну, прежде чем продолжить. В груди всё дребезжит. Доставать это наружу очень тяжело.

-...Но я ненавижу это место. Может ты прав, и я просто зацепилась за возможность уехать. Эгоистично, да. Но я не вернусь. Мне после переезда дышится легче, меня ничего не угнетает, а там я задыхалась уже, я не могла. Саш... - ловлю его взгляд, - Ты ведь и сам это знаешь. Знаешь без меня. И дело не только в сплетнях этих, хотя и в них конечно ничего хорошего. Когда пытаешься забыть пережитый кошмар, а буквально каждый встречный тебе напоминает, изображает участие, спрашивает, как же так произошло, и, не успеваешь отвернуться, разносит твои слова, искажая их полностью. Когда все взвешивают и решают, насколько в этом была именно твоя вина. Ведь у некоторых в таком всегда женщина виновата - неправильно себя вела, не береглась, не смогла. Не...

Судорожно всхлипываю, проваливаясь в воспоминания и резко выплывая из них усилием воли. Поднимаю на Сашку заблестевший, раненый взгляд. Он внимательно за мной наблюдает. Тоже незащищенный весь какой-то, голый.

- Ты ведь не про Тишакову сейчас, - не спрашивает, утверждает глухо.

Вокруг словно воздух, нагреваясь, густеет. Колючим жаром обдает.

- Нет, - признаюсь беззвучно, едва шевеля губами.

У Сашки по лицу пробегает тень напряжения. Я медленно выдыхаю, словно готовлюсь нырнуть.

- Мы об этом почти не говорили. Ты избегала...

- А ты не настаивал, - шепчу.

- Наверно, это моя ошибка, Лиз, да.

Смотрим друг другу в глаза. И под ложечкой тревожно сосет. Облизываю сухие губы. Сашка снова ловит мою повлажневшую ладонь, крепко сжимает.

- Я до сих пор думаю, что все бы обошлось, если бы больница не была так далеко, или хотя бы была лётная погода, - произношу на грани слышимости, - Я до сих пор думаю об этом. Что все бы было хорошо, не торчи мы в такой глуши...

Саша сглатывает, не моргает. Я словно проваливаюсь в его расширяющиеся зрачки. Чувствую, как каждое мое слово прошивает его насквозь. Точно в цель.

- Прости, что так вышло, - хрипло шепчет.

- Я ведь просила тебя отменить, - с упреком роняю в ответ. В горле нарастает болючий ком, - Я чувствовала, что произойдет что-то, умоляла почти, но ты...Ты всегда только себя слушал, да, Саш?

- Прости, - повторяет убито, - Я себя не могу. Ты прости.

Молчим. Нам обоим слишком сложно про это говорить. У каждой семьи есть свой скелет в шкафу, и у нас он тоже существует. И кости его гремят так болезненно, что прошивает дрожью от любой, даже самой слабой попытки до него дотронуться.

Вот мы и не трогали, а спрятанный скелет смердел и смердел в кромешной темноте подавленных воспоминаний, отравляя собой всё вокруг.

Семь лет назад, после того, как долго проработать у отца у меня не получилось, так как я слишком скучала в постоянных разъездах по детям и мужу, я снова безвылазно засела на Домбае, мучаясь скукой от монотонности моих дней. Мне было двадцать восемь, мои дети уже были вполне самостоятельны и ходили в школу и в сад, у меня была постоянная помощь в виде рядом живущей бабушки - Сашиной мамы, была работа в гостиничном комплексе мужа, которая отнимала минимум времени, был приличный достаток и был Сашка, который ожидаемо предложил - "давай родим третьего".

И уже на следующий день мы перестали предохраняться.

Забеременела я почти сразу, на второй цикл, вот только с этой беременностью с первых же недель все как-то пошло не так. Меня впервые тошнило, разбивала жуткая слабость, и на пяти неделях пришлось полежать на сохранении. На скрининговом УЗИ в двенадцать недель нас напугали тем, что у малыша слишком толстая воротниковая зона и какие-то шумы в сердце. Правда, потом вроде бы не подтвердилось, но в пятнадцать недель я снова попала на сохранение - теперь уже с тонусом матки и плохими анализами печени. Все было настолько непривычно и тяжело, что от собственных переживаний я плохо спала. Похудела, хотя, казалось бы, должна набирать. Часто плакала. Сильно уставала.

Сашка не понимал. Пытался поддержать, но не понимал меня совершенно.

Он твердил как попугай, что все будет хорошо. Он и все вокруг. Подруги, родственники, врачи.

А я не могла. Меня съедало изнутри предчувствие беды и пронзительное одиночество, что мне не с кем этим ощущением поделиться. Я даже к психотерапевту пошла, который лишь развел руками и выписал мне какие-то травки. Нервная беременная - какая банальность. Дышите глубже, милочка, вам все равно, кроме ромашкового чая, особо ничего нельзя.

На двадцатой неделе моей выматывающей беременности Саша улетел исполнять главную мечту своей жизни - еще до зачатия он оплатил первый взнос за подъем на Эверест. Невероятно дорогое и невероятно опасное приключение. Перед его вылетом мы оба не спали неделю - он от предвкушения, что залезет на самую высокую гору в мире, а я - от страха, что он там и останется. Я буквально вскакивала с постели в холодном поту, меня трясло. Я умоляла его не ехать, но Сашка только молча злился, и по его серым пасмурным глазам я видела, что он списывает мое поведение на разбушевавшиеся гормоны. Это как биться головой об стену. Он просто не воспринимал меня всерьез. Говорил в лучшем случае, как с маленьким ребенком, а иногда и как с умалишенной.