Детство в Соломбале - Коковин Евгений Степанович. Страница 11

– Вот, возьми лучше это. А после я тебе хлеба при­несу. Не реви!

Все ребята знали об этой коробочке и давно зари­лись на нее, но никакими своими сокровищами они не могли соблазнить Костю на обмен. И тут даже самые маленькие поняли, что Костя совсем не хотел обидеть Борьку Кузнецова.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

КОТЛОЧИСТЫ

– Димка, вставай!

Я слышу голос Кости. Хочется спать. Ночью мне снилось страшное. Английские офицеры гонялись за мной. Они стреляли из револьверов, но все пули мино­вали меня. Потом они схватили дедушку и повели на расстрел. Дед потерял свою деревянную ногу и прыгал, словно играл в «классы». Я бежал за дедом, чтобы по­дать ему ногу, но нога вырвалась из моих рук и тоже прыгала по дороге.

Проснувшись, я обрадовался: все это только сон. Дед сидел на скамейке и чинил свой сапог. Успокоен­ный, я снова заснул…

– Димка, вставай!

Если бы над головой выстрелили из пугача, если бы мне пообещали настоящую яхту или кусок белого хлеба с маслом – в те минуты я все равно не открыл бы глаза.

Но это пришел Костя Чижов звать меня на рабо­ту – чистить котлы.

Я надел парусиновую рубаху. Мать завернула в бу­магу завтрак – кусок хлеба. «Ну, я пошел», – сказал я. Так всегда раньше говорил отец, отправляясь на судно.

Страшный сон забылся. Появилось любопытство, смешанное с непонятным чувством волнения.

У Кости была бумажка, по которой нас пропустили через ворота судоремонтных мастерских.

Я знал всю Соломбалу вдоль и поперек. Купался в запретных местах на Северной Двине – против дома с деревянными львами на воротах. Забирался на коло­кольню соломбальского старинного собора, откуда было видно не только всю Соломбалу и весь Архангельск, но и Маймаксу. Я ходил в кинематограф «Марс» и в цирк, ловил на кладбище птичек и катался на вагонетках за городом по заброшенной железной дороге. И только в судоремонтных мастерских я никогда не бывал.

Мы шли по дороге, усыпанной дробленым шлаком. Всюду чернели пирамидки блестящего каменного угля. Вдали виднелись мачты и корпуса стоявших на ремон­те пароходов.

Конечно, мы зашли в кузнечный цех. Не поддаться такому искушению было невозможно. Там творился ад кромешный. Вентиляторы гудели, как аэропланы. Под колпаками в горнах пламя рвалось вверх, словно из брандспойта.

Захватывающее зрелище надолго остановило нас у парового молота. На наковальне лежала круглая рас­каленная болванка. Мелкие редкие искорки отскакива­ли от нее. Рабочий, отстраняя лицо от жара, придержи­вал болванку огромными клещами.

Вдруг сверху сорвалось что-то тяжелое. Под ударом с болванки брызнули тысячи искр. Рабочий ловко по­вернул болванку, и молот снова грохнул с высоты.

Потом мы зашли в механическую мастерскую.

Длинный ряд токарных станков шумел шкивами и ремнями. Как будто станки куда-то мчались, и в то же время они оставались на месте. Узловатые сшивки рем­ней казались мышатами, они бегали вверх и вниз, вверх и вниз. Отполированные, блещущие шкивы сбегали сту­пеньками. Они кружились с бешеной скоростью. У две­ри стояла корзина, наполненная железными стружками. Длинные шероховатые спиральки были еще теплые: их только что принесли от станков. Изготовлять такие спиральки мне казалось недосягаемым мастерством. А на самом деле, как я потом узнал, удивительные пру­жинки были всего лишь отбросами токарной ра­боты.

В котельном цехе лежали широкие плиты. Рельс точно такой же, как на трамвайном пути, проходил от стены к стене. Но он был не на земле, а на балках вверху. По рельсу катался ролик с двумя блоками и цепями.

Вначале ролик показался мне бесполезным, игру­шечным. Но вот один из котельщиков опустил цепи, и крюки обхватили лист железа. Медленно лист припод­нялся и качнулся в сторону. На ролике лист подкатил­ся к прессу. Железо было по крайней мере толщиной с палец. А под прессом оно резалось, как бумага. От­резаемые кромки извивались и коробились, словно жи­вые. За час мы насмотрелись таких чудес, каких не ви­дали, пожалуй, за всю жизнь.

– Как хорошо тут, Костя! – сказал я, когда мы выходили из цеха. – Я обязательно буду работать в та­ких мастерских.

Костя взглянул на меня исподлобья.

– Ты бы неделю назад сюда пришел – увидел бы, как тут было хорошо!

– А что было?

– Забастовка была…

Костя понизил голос до шепота и осмотрелся: не слушает ли кто.

– Ты только молчи, а то… нас обоих туда…

Я понял: «туда» – значит на Мудьюг, в тюрьму, на Мхи.

Косте было известно многое.

Неделю назад в мастерских прошли слухи: получен заказ на изготовление снарядов и на оборудование не­скольких пароходов пушками. А рабочие не хотели вы­полнять этот заказ. Пароходы должны были пойти вверх по Двине, чтобы воевать против красных.

Утром судоремонтники явились в мастерские, но ра­боту не начинали. Тогда после обеденного перерыва на двух грузовиках приехали солдаты. Рабочие вышли из цехов. Офицер, который командовал солдатами, заявил, что будет стрелять, если забастовка не прекратится немедленно. Но рабочие оставались во дворе мастерских.

Тогда офицер приказал солдатам подготовить пуле­мет. В это время пришел какой-то инженер и сообщил, что заказа на изготовление снарядов не будет. Только после этого работа в цехах возобновилась. Зато на дру­гой день трое рабочих из котельного цеха не пришли на работу. Они были арестованы ночью как зачинщики забастовки.

И снова судоремонтники начали бастовать. Двое ра­бочих были освобождены. Они вернулись понурые, не­разговорчивые. Позднее один из них рассказал, что у третьего арестованного, котельщика Федора Феликсова, при обыске нашли револьвер и листовки. Его, навер­но, увезли на Мудьюг, а может быть, и расстреляли.

– Вот как тут бывает «хорошо»! – добавил Костя к своему рассказу.

– Ну, когда придут красные, мы будем здесь рабо­тать. Тогда будет хорошо, правда, Костя? Ведь тогда рабочие будут сами хозяевами мастерских! – Мне хо­телось хоть как-нибудь подбодрить своего друга. Я знал, что сейчас он думает об отце.

Кто-кто, а я-то очень хорошо знал, что такое – по­терять отца. У меня вдруг защемило в груди. Что с ним случилось, с моим милым отцом? Молодой, сильный, ведь он тоже, как и мы теперь, думал о лучшей жизни.

– Ничего, Костя, ничего, – повторял я и не знал, что бы еще такое сказать в утешение своему другу.

…Чистить паровые котлы нас послали на пароход каботажного плавания «Енисей».

Пароход стоял у стенки и через несколько дней дол­жен был отправиться в рейс.

На палубе «Енисея» работали котельщики. Один из них крутил, словно у шарманки, рукоятку маленького переносного горна. Чем быстрее он начинал крутить, тем ярче вспыхивало пламя в горне. Клещами котель­щик вытаскивал из огня раскаленные заклепки, похо­жие на спелые ягоды, и подавал клепальщикам. Под меткими и частыми ударами молотков, сливающимися в сплошной треск, заклепка темнела, осаживалась и за­полняла воронкообразное отверстие.

На баке [11] матрос свивал в круглый коврик толстый упругий канат. Машинисты разбирали носовую лебедку.

Глядя на этих людей – мастеровых и моряков, тоже хотелось что-нибудь сделать, построить, отремонтиро­вать. Хотелось, чтобы твои руки так же ловко выстуки­вали молотками трескучую дробь на заклепках, чтобы они умели клепать, пилить, строгать, завинчивать гайки, запускать донки, шуровать уголь в топке, вязать узлы и поднимать флаги.

Третий механик повел нас в машинное отделение. Тут пресно пахло отработанным паром. Высокая трех­цилиндровая машина тускло поблескивала маслом, за­стывшим на отполированных частях.

Неужели такая тяжелая громадина может двигаться под действием пара? Мне казалось, что все эти штоки, шатуны и вал так тяжелы, что их не сдвинет никакая сила. Маленькая дверца, такая маленькая, что даже мне, проходя в нее, приходилось нагибаться, вела в коче­гарку.

Рядом с большим трехтопочным котлом стоял малю­сенький вспомогательный котел. У вспомогательного, как полагается, тоже были водомерное стекло и мано­метр. Как объяснил механик, манометр показывал дав­ление в котле.