Одна в мужской компании - Бенедикт Мари. Страница 14

— А, рад познакомиться, господин Монтелло, — ответил Фриц и протянул руку для пожатия.

— Когда я услышал о том, как небрежно с вами обошелся один из наших служащих, я пришел в ужас. Представитель самого дуче просил нас проявить по отношению к вам и вашей жене высочайшее итальянское гостеприимство в ваш медовый месяц, а мы так оплошали. Пожалуйста, позвольте вас заверить, что с этого момента ваше пребывание в отеле Excelsior будет похоже на сказку.

— Мы будем очень благодарны, господин Монтелло.

Мужчина низко поклонился, знаком подозвал официанта и приподнял серебряную крышку над подносом, который тот держал в руках. Под ней оказалась бутылка Chateau Haut-Brion — даже я знала, что это очень дорогое вино. Без единого слова от господина Монтелло рядом возник второй официант со столиком, покрытым льняной скатертью, и поставил его между нашими шезлонгами. Третий официант принес поднос со свежим инжиром и дынями, такими же, какие я видела у других отдыхающих, и свежими дарами моря. Все четверо поклонились и удалились.

Мы уселись в шезлонги. Потягивая вино, Фриц вскрыл панцирь омара у хвоста. Улыбнулся мне и сказал:

— Что я тебе говорил, ханси? Деньги и власть всегда торжествуют.

Глава двенадцатая

14 августа 1933 года

Венеция, Италия

Рокот басов набирал темп, а с ним и вой труб, и грохот барабанов. Слова популярной джазовой песенки звучали все быстрее, я закрыла глаза и отдалась бешеному ритму мелодии Дюка Эллингтона.

Американский джаз-банд из четырнадцати человек весь вечер не сходил со сцены Chez Vous, джазового клуба отеля. Центром этого фешенебельного ночного клуба, с роскошными цветочными орнаментами на потолке и девятиметровыми фонтанами, была внутренняя сцена. Она, в свою очередь, выходила на открытую сцену и сад, освещенный сотнями гирлянд, по которым бегали разноцветные огоньки.

Постояльцы и несколько случайных гостей собрались на открытой танцевальной площадке, где каждое лето, в течение всего сезона, выступали легендарные певцы, такие как Коул Портер, а от столика в самом центре, предоставленного нам господином Монтелло, открывался превосходный вид на это зрелище. Женщины в вечерних платьях, тонких, как паутинка, украшенных блестящей отделкой, отплясывали со своими партнерами самые неистовые танцы — линди-хоп, шэг, — едва поспевая за стремительным темпом. Глядя на этих беззаботных танцоров, невозможно было поверить, что папины тревоги могут иметь под собой хоть какую-то почву. Неужели антисемитский гитлеровский фашизм способен пустить корни и разрастись среди этого шумного веселья?

Мы с Фрицем присоединились к клубным развлечениям часов в десять: до пяти отдыхали на пляже, до семи попивали коктейли на террасе в купальных костюмах и шелковых кимоно, как и все прочие постояльцы отеля, а затем, переодевшись в вечерние костюмы, наслаждались долгой и элегантной трапезой в изысканной розовой столовой. Мне до смерти хотелось тоже потанцевать, но за два дня, проведенных в Excelsior, я заметила, что мой муж предпочитает держаться на некотором расстоянии от общей толпы. Точнее, меня держать на расстоянии.

Тогда, на пляже, после того как мы покончили с вином и угощениями, присланными господином Монтелло, Фриц извинился и отошел. Откуда ни возьмись налетел ветерок, сильным порывом вырвал у меня из рук модный журнал и понес по песку. Я сунула ноги в туфли и поднялась, чтобы догнать его, но далеко уйти не успела: какой-то мужчина соскочил с шезлонга и поймал журнал.

С измятым номером Modenschau в руке мужчина подошел ко мне.

— Parlez vous Francais?

— Да, — ответила я по-французски.

— Прошу прощения, что не сумел поймать ваш журнал раньше, пока он не успел измяться, — сказал он и протянул мне журнал. Мужчина был моложе Фрица — может быть, чуть за двадцать, — и значительно выше ростом, и к тому же блондин.

Я подняла на него глаза, щурясь от солнца, и поблагодарила. Мы обменялись несколькими вежливыми и малосодержательными фразами об изменчивой погоде, и тут вернулся Фриц. По тому, как сжались у него челюсти, я поняла: ему не нравится, что я разговариваю с другим мужчиной. Пусть даже это совершенно невинный разговор.

— А вот и мой муж, — сказала я мужчине по-французски, думая этим умиротворить Фрица, но тут же вспомнила, что он не знает этого языка.

Фриц властно обнял меня за талию и спросил по-немецки, обращаясь к нам обоим:

— Что здесь происходит?

Тон у него был явно обвинительный.

Я хотела рассказать о спасении журнала, но мужчина вклинился в разговор и на ломаном немецком спросил, не хотим ли мы сыграть в джин или в нарды с ним и его друзьями.

Фриц притянул меня к себе и стиснул так крепко, что я еле могла дышать.

— Благодарю, но мы с женой предпочитаем уединение.

Быстрая песня Дюка Эллингтона резко оборвалась, и в центр сцены переместились духовые. Они заиграли медленное, с плавными переливами, вступление к Night and Day Коула Портера, и танцплощадка опустела. Я догадывалась, что Фрицу придется по душе и поредевшая толпа, и тягучая мелодия: я уже усвоила, что танцы под зажигательные джазовые песни он находит непристойными.

Я поднялась со стула и встала перед ним, слегка покачивая бедрами в недвусмысленном приглашении к танцу. Он тоже встал, и мы заскользили по полу в плавном тустепе. Группа исполняла инструментальную версию, без слов, но я нашептывала ему на ухо:

Он заулыбался, и я поздравила себя с маленькой победой: все-таки мне удалось вытащить его танцевать. Еще несколько пар присоединились к нам, хотя их было куда меньше, чем танцующих под две предыдущие быстрые песни, и мы с Фрицем продолжали радостно кружиться. Два немолодых господина одобрительно поглядывали на меня, и я заметила, какое гордое лицо стало у Фрица. Кажется, ему хотелось, чтобы мной восхищались, но лишь издали. Когда глазеющие подходили слишком близко, а тем более — получали хотя бы гипотетическую возможность до меня дотронуться, гордость немедленно сменялась яростью.

Молодая пара — оба темноволосые, хорошо одетые, с аристократическими лицами — танцевала совсем близко от нас — слишком близко. Движения у них были резкие, даже неуклюжие, и я видела, как женщина пытается увести своего захмелевшего кавалера в другой конец площадки, где было посвободнее. Но он все упирался, и наконец она обиделась, развернулась и ушла.

Оставшись без партнерши, мужчина спотыкающейся походкой подошел к нам.

— Разрешите вас разлучить? — проговорил он неразборчиво, но явно по-немецки.

— Нет, — сказал Фриц и резко развернул меня в другую сторону. Мы продолжали танцевать как ни в чем не бывало, но пальцы Фрица теперь так и впивались мне в бедра.

Мужчина на нетвердых ногах двинулся за нами через всю площадку, огибая других танцоров.

— Да ладно! Не танцевать же такой хорошенькой девушке весь вечер со стариканом.

Продолжая обнимать меня одной рукой, Фриц толкнул пьяного с такой силой, что тот рухнул на пол. Взяв меня за руку, он перешагнул через мужчину и повел меня к бару, где официант вручил нам два фужера шампанского. Я и глотка не успела отпить, как Фриц уже осушил весь бокал и увел меня из клуба.

Он протащил меня за собой через вестибюль, затем по парадной лестнице к нашему номеру, — и все это без единого слова. Я смогла как следует разглядеть его лицо, когда он уже нашаривал ключ от номера, и увидела, что гнев уже разгорелся в настоящую ярость. Едва закрыв за нами дверь, он вдавил меня в стену возле кровати. Сунул руки мне под платье, стянул трусы и овладел мной прямо там — не то чтобы насильно, однако не озаботившись даже дежурным поцелуем. С этого момента между ним и какой-то частью моего «я» встала стена: у меня стало появляться понимание, что жизнь с Фрицем будет подобна прогулке над пропастью по натянутому канату и куда более опасной, чем мне казалось вначале.