Лучший полицейский детектив - Молодых Вадим. Страница 105

А сейчас сильный удар подъемом ноги в подбородок опять бросил его на стену.

Очнувшись, он ощутил боль не только в голове и в сломанной челюсти, но и в заломленных за спину руках, скованных наручниками.

Он знал, что когда-то все может кончиться именно так. Однако знание это скорее носило характер предположения — предположения о событии маловероятном. А вот теперь, когда боль сказала ему: «Это случилось», он от отчаяния заверещал неожиданно высоким голосом.

— Как заяц, — презрительно произнес один из мужчин.

29

Суббота, 25 сентября

Едва Савичев встал из-за компьютера, что бы пойти на кухню сделать себе кофе, как зазвучал характерный вызов в Skype. Савичев опять уселся в кресло, ответил на вызов и увидел на мониторе лицо жены. Бывшей жены.

— Привет, Савичев.

— И тебе добрый вечер. Ах нет, у тебя же утро.

— Как живешь, Савичев?

— Неспокойно.

— Молодые любовницы донимают?

— Нет, старые недруги. Убить вот намедни пытались.

— Я в это должна поверить? — в ее голосе чувствовалось некоторое раздражение.

— Дело твое.

— Савичев, в твои годы пора остепениться.

— Я так думаю, что поздновато уже, — теперь начал раздражаться он.

— Сейчас ты меня спросишь, чего мне от тебя надо, чего я добиваюсь.

— Не спрошу.

— Почему? Тебе уже неинтересно?

— Не в этом дело. Ответа ведь я все равно не получу. Имеется в виду правдивый ответ.

— Я тебе всегда врала? — она грустно улыбнулась.

— Довольно часто.

— Хорошо, пусть будет так. Но сейчас я тебе не совру. У меня появилась потребность пообщаться с тобой. По скайпу это совсем то, что общаться вживую, но все же…

Она замолчала. Пауза затягивалась.

Савичев заговорил первым.

— Ты выглядишь усталой.

— А больной я не выгляжу?

— Ну, если ты имеешь в виду синдром хронической усталости…

— У меня рак желудка.

— Слушай… — ему показалось, будто кресло под ним покачнулось. — А это… Это не может быть ошибкой?

— Нет, это не тот случай, чтобы быть ошибкой.

Он помолчал, потом спросил:

— Когда ты об этом узнала?

— Две недели назад.

— Но надо же что-то делать!

— Уже ничего не нельзя сделать. Можно на какое-то время отдалить конец.

Он опять замолчал, думал о чем-то. Потом заговорил:

— Послушай, а ты не хотела бы приехать ко мне?

— Не знаю… Это будет one way ticket, билет в один конец. Я слабею с каждым днем. Зачем тебе это — чтобы я приехала?

— Появилась, значит, у меня такая потребность.

— Нет, ты в самом деле этого хочешь? — она смотрела удивленно и недоверчиво.

— Да. Мне к тебе добираться не по средствам. Половину всего, что есть у меня, надо продать, чтобы на билет туда наскрести. Давай-ка, собирайся.

— Тебе придется хоронить меня. Тебя это не пугает?

— Неужели ты забыла, что меня трудно чем-либо напугать?

— Да уж, этого у тебя не отнимешь.

Смех ее прозвучал безмятежно и весело.

30

Суббота, 25 сентября

Татьяна пила одну рюмку за другой, не закусывая.

— Эй, сестренка, — обеспокоенно заметила Лидия, жена Менькова, — ты что на, на диете? Хоть бы чего-нибудь пожевала.

— Нет, — хмуро ответила Татьяна. — Диета есть диета. Три рюмки — и один маленький перекус. И вообще пора переходить на европейский стиль — если пить, то только пить, если жрать… то тоже пить.

Сегодня Татьяна притащила с собой целых две бутылки. Хотя Меньков предупредил — на сей раз коньяк за ним.

— Без тебя мне это дело ни за что распутать не удалось бы, — он нисколько не кривил душой, говоря это.

— Не-а, я действовала вроде лозоходца, который то ли воду на глубине чует, то ли какие-нибудь полезные ископаемые. И всего лишь подсказывала тебе, где можно и нужно рыть, а где рыть не стоит. Хотя, хотя, хотя… Хотя лет через десять я этого уже не смогу сделать — подсказать, где нужно рыть.

— Почему? — улыбнулась Лидия. — Твой дар лозоходца пропадет?

— Нет, Лидочка, не в даре дело… Вот представь себе — зовут лозоходца, чтобы он определил, где в трубе, лежащей на глубине метра в два, дырка, свищ, течь. Хорошо, если труба одна и дырка в ней одна. А если труб десятка два или, того хуже, полсотни? И в каждой из этих труб по две сотни дыр — через каждые полметра? Этот лозоходец, каким бы он чудесным сверхдаром ни был наделен, просто офигеет от отчаяния.

— Понятно, — кивнула Лилия, — ты хочешь сказать, что?…

— Именно это я и хочу сказать — о себе. Хорошо, когда из тысячи человек так называемого населения можно с уверенностью выделить двадцать, у которых есть такие отклонения в психике, которые заставляют числить эту двадцатку в потенциальных преступниках. Психически больной человек зачастую гораздо опаснее автобуса, у которого на перекрестке с оживленным движением отказали тормоза. А если из этой тысячи страдают отклонениями не двадцать, а двести?

— Ну-у, — прогудел Меньков, — это ты, мать, загнула!

— А то ты сам этого не замечаешь? — вскинулась Татьяна. — А то ты не наблюдаешь каждодневно, как совершается все больше и больше диких и жестоких преступлений, которые нормальный — нормальный! — человек совершить не может, даже в состоянии аффекта. Возьмием хотя бы наш Приозерск. В начале прошлого года судили троих уродов, которые убивали детей, стариков, молодых девушек только ради процесса убийства, снятого на видео. Всех троих признали вменяемыми. Вме-ня-е-мы-ми! То есть, у них не имелось никаких психических отклонений! Теперь возьмем этого монстра Вербина — сколько жестоких избиений, попыток изнасилования, изнасилований, убийств! Это в семнадцать лет-то! А ведь психиатры и его могут признать вменяемым.

— Не вижу в таком исходе ничего парадоксального! — Меньков поднял указательный палец. — Чикатило во-он когда еще зверствовал, в какие времена. И как зверствовал! А ведь его признали вменяемым.

— А я так думаю, — вздохнула Татьяна, — что наука под названием психиатрия должна коренным образом пересмотреть свои взгляды на нормального человека.

— Сделать это будет весьма сложно, — включился Меньков. — Психиатры ведь тоже люди, постоянно находятся в окружении таких же… двуногих.

— Гениальное замечание, Мишаня! Точно, психиатры сами умом тронулись — вместе с массами. Как тот доктор Рагин из чеховской «Палаты № 6». Гнусно все, мерзко! Одно только утешает — в данном, конкретном случае — что урод Вербин сядет за колючую проволоку на всю оставшуюся жизнь. Сядет, а Мишаня?

— Непременно сядет, — подтвердил Меньков. — И папаше его тоже лет пятнадцать строгого режима гарантировано.

31

Воскресенье, 26 сентября

Савичеву опять приснилась его кошка Нина Риччи. Сон настолько походил на явь, что он, проснувшись и не открывая глаз, провел рукой по груди — там, где только что лежал мягкий, теплый, пушистый комочек.

Увы, рука его нащупала только одеяло.

На прикроватном столике транзисторный приемник издавал какие-то не очень ритмичные звуки. Джаз. Джаз Савичев не любил.

Он открыл глаза — светлый потолок. Взгляд на часы на стене — кажется, половина седьмого, не рассмотреть еще в слабом свете. Как всегда, суеверно коснулся ковровой дорожки правой ногой, потом левой, встал. Отодвинул тяжелое драпри, вышел через открытую дверь на лоджию. По оконным стеклам снаружи струилась вода.

— То ли приснилось, то ли он в самом деле пел это…

Он — Стинг. А насчет песни — возможно, Савичеву это приснилось, как и его кошка: