Двадцатые (СИ) - Нестеров Вадим. Страница 61
Именно так и получилось в этой истории. В том самом Карачарове никому не известный сельский учитель вел обычную для человека своей профессии жизнь – учил детей, в свободное время рыбачил на Оке, читал книги и газеты, а чтобы совсем не скиснуть и не отупеть, периодически писал статьи об обучении на селе в журнал «Образование».
Казалось, жизнь состоялась, понятна и расписана на десятилетия вперед, отец с матерью гордились выбившимся в люди сыном…
Но тут Иван Михайлович случайно обнаружил у местного священника забытые кем-то книги по геологии. Начал от скуки их читать - и навсегда заболел этой наукой.
Отработав положенный «по распределению» срок, Губкин бросает службу и собирается поступать в Горный институт. Но тут выяснилось, что после учительской семинарии он может поступить только в учительский институт, да и то без стипендии – «своекошно», то есть за собственный кошт, за свой счет, иначе говоря.
В 1895—98 годах будущий создатель отечественной «нефтянки» учился в Петербургском учительском институте, а затем работал преподавателем городского училища в Петербурге. Женился, вскоре родился сын, и как они жили эти годы – лучше не вспоминать. Снимали самые убогие углы, чтобы меньше платить за квартиру, вместе с женой подрабатывали ненадежной профессией репетитора. Но это было неважно, потому что впереди была Мечта. Именно так – с большой буквы.
Кстати, после учительского института в Горный тоже не брали – абитуриентом можно было стать только с аттестатом о полученном классическом образовании.
И вот на 33 году жизни наш Илья Муромец все-таки сдает экстерном экзамены за гимназический курс и получает аттестат зрелости Императорской Николаевской Царскосельской гимназии.
После чего отправляется поступать в вуз, где на пятьдесят вакансий подавалось шестьсот-семьсот прошений.
Он поступил.
В 1903 Иван Михайлович стал студентом Петербургского горного института, а в 1910 году закончил его с отличием, имя Ивана Губкина в числе лучших выпускников было занесено на мраморную доску института.
В 39 лет он начал карьеру геолога, и был зачислен научным сотрудником Геологического комитета. А в 40 лет он впервые увидел нефть - работая на Кавказе, в Майкопском и Грозненском районах.
Великовозрастный студент Иван Губкин в 1908 году.
Губкин, как человек, выстроивший свою жизнь с нуля, прекрасно понимал, что его срок жизни в науке в сравнении с другими – уполовинен, он только выходит на старт в возрасте, когда другие уже становятся мэтрами и профессорами.
Именно отсюда берет начало его дикая, невероятная работоспособность. За первые годы в науке исследованиями грязевых вулканов Азербайджана и нефтяных месторождений Северного Кавказа он, как тогда говорили, «составил себе имя» и в 1917 году Временное правительство направило перспективного, хоть и немолодого геолога в командировку в США «для изучения положения в нефтяной промышленности».
Обратно в 1918 году ему пришлось возвращаться совсем в другую страну.
В страну, где отчаянного не хватало всего – власти, товаров повседневного спроса, легитимности, денег, общественного согласия, специалистов, еды, стабильности и многого-многого другого.
Но Губкина интересовала нехватка только одного компонента – топлива.
Начавшаяся Смута обратила всеобщее внимание на одно неприятное обстоятельство – все топливные ресурсы бывшей империи располагались на ее окраинах. Которые, в полном соответствии с традиционным сценарием развития Смуты, отвалились первыми. Национальные меньшинства начали бузотерить, из-за чего метрополии оказались недоступны и донецкий уголь, и бакинская и грозненская нефть.
Топить было нечем.
Выражение «топливный голод» не сходило с газетных передовиц. Дело доходило до абсурда – в некоторых регионах жгли в печах сушеную рыбу, поскольку больше никакого топлива не было.
Советское правительство в поисках альтернативы хваталось за любые соломинки. В газете «Экономическая жизнь» шла дискуссия «Об использовании шишек хвойных деревьев». Геологи вспомнили об ухтинской нефти, которая вроде как есть, но ее так и не разведали толком при царе-батюшке, поэтому сколько ее там – темна вода. В итоге на Печору была направлена геологическая экспедиция Совета народных комиссаром – в 1918 году! – работа которой, разумеется, была сорвана начавшейся Гражданской войной и развернувшимися в регионе боевыми действиями.
Вспомнили и о горючих сланцах, которых в Центральной России довольно много. Как писал автор биографической книги о Губкине Яков Кумок: «Горючий сланец приобрел в ту пору значение небывалое; никогда прежде и никогда после с ним не связывалось столько надежд; в страшные месяцы зимы 1918/19 года многие усматривали в нем спасение новорожденного государства. Темно-серая (иногда коричневая, синеватая, бурая) порода, издающая при разломе терпкий дегочный дух, не соблазняла русских промышленников, избалованных цистернами с превосходным бакинским горючим. Попытки утилизации сланца за рубежом производились, но без громкого успеха».
Именно по поводу сланцев Губкин встречался с Владимиром Ильичом Лениным, и тема эта увлекла вождя большевиков чрезвычайно.
И.М. Павлов «Академик И.М. Губкин на приеме у В.Л. Ленина в Кремле»
Как вспоминал впоследствии сам Иван Михайлович: «Тов. Фотиева несколько раз входила, давая понять, что пора нашу беседу кончать, ибо Ильича в приемной ждало еще много народу. А мы в это время демонстрировали перед Ильичей бензин, керосин, полученные из сланцевой смолы, парафин, полученный из сапропеля. Владимир Ильич сразу оценил своим прозорливым умом, какое значение могут получить горючие сланцы и болотный ил гниения (сапропель) в экономике нашей страны, и обещал полную поддержку новому делу. При прощании со мной он дал мне право обращаться прямо к нему в случае возникновения важных, безотлагательных дел. Об этом он всегда помнил. Я этим правом не злоупотреблял и беспокоил Владимира Ильича только в исключительных случаях, когда без его помощи нельзя было обойтись».
Вскоре был создан Главсланец (Главный сланцевый комитет) во главе с Губкиным.
Помните «дважды пленного» профессора Эрасси, который постоянно оказывался за линией фронта? Оба раза он производил разведку сланцевых месторождений для этого самого Сланцевого комитета.
Но одними сланцами дело не ограничилось.
Губкин был не просто знающим геологом – он обладал очень цепким крестьянским умом и умел мыслить стратегически, на годы вперед.
Поэтому одним из первых оценил перспективы, которые получает геология при новом государственном строе: после национализации всех земель и недр, с курсом на индустриализацию, которая потребует невероятных объемов природных ресурсов, с возможностью централизованного государственного финансирования самых масштабных работ по геологоразведке…
От перспектив просто кружилась голова, и Губкин почти сразу после возвращения пишет и публикует программную статью«Роль геологии в нефтяной промышленности».
Как писал тот же Кумок: «Невиданный доселе и при капитализме невозможный разворот разведочных изысканий, сотни экспедиций, тысячи отрядов, подчиненных строгому плану, многообразие методов исследования, согласование поисковых планов с будущими народнохозяйственными потребностями (ведь геология должна обгонять поступь промышленности; прежде чем развивать какую-нибудь отрасль, например химическую, надо знать, подготовлены ли под нее, как выражаются экономисты, запасы) — вот некоторые черты, присущие советской геологической науке. И они впервые были разработаны и сформулированы в небольшой статье, написанной Губкиным через несколько недель после возвращения на родину».