Игра в четыре руки - Батыршин Борис. Страница 23

Это называется «слом шаблона». Гендос озадачен: что за дела, в натуре, обещанное-то где? Галина, наоборот, расцвела – широкая улыбка, кивает с каждой строчкой. Девчонки тоже довольны: наконец-то о любви…

Когда с товарищами я ходил в ночной налет,
Когда живыми выходили мы из битвы,
Когда в карманах пела медь, и отдалялся эшафот,
Лишь ей одной я посвящал свои молитвы.
Но раз усатый господин меня застиг впотьмах,
И мы сразились с ним у старого собора.
Я только раз взглянул наверх, но это был неверный шаг —
И я упал, и услыхал: «Держите вора!»
Она ловила лунный свет,
Она была изменчива —
Несущая мне сотни бед,
Химера бессердечная…

Робкий шепоток:

– Это как у Гюго?

Скашиваю глаз – точно, Галка Блюмина, она у нас самая начитанная. И, пожалуй, самая романтичная. Хотя в этом возрасте от недостатка романтики никто не страдает. Особенно – с такими учителями.

Милада смотрит на Женьку почти влюбленными глазами. Цени, альтер эго, для тебя стараюсь.

Пока неделя за неделею в тюрьме неслась,
И приближался час отправки на галеры,
Я на нее смотрел в окно, к железным прутьям прислонясь,
И повторял себе: «Любовь моя – химера».
Но даже в сказочных морях такой красотки нет,
И даже в Африке не знал бы я покоя,
Скучней нормандского коровника казался Новый Свет,
И потому я деру дал из-под конвоя.
Она парила впереди
И вывела к своим стопам,
С душою демона в груди —
Химера с крыши Нотр-Дам…

В проходе не протолкнуться. И верхние полки оккупированы, кто-то даже свисает с третьей, предназначенной для багажа. О, уже не один? Вот что значит – «песня нашла своего слушателя»!

И потому я в этот город возвращаюсь вновь,
С худым карманом и в разорванной рубахе.
Сюда влечет меня судьба, и здесь живет моя любовь,
И обе вместе довели меня до плахи.
И вот стою с петлей на шее, и смотрю наверх,
Служа бродягам поучительным примером,
А сверху смотрит на меня и еле сдерживает смех,
И скалит зубы Нотр-Дамская химера.
Когда в аду, как всякий вор,
Я душу Сатане отдам,
Польет смолою мой костер
Химера с крыши Нотр-Дам… [7]

Вот чем, скажите, не блатняк? А что семнадцатого века – так мы об эпохах не договаривались.

– Жень, ты продолжаешь нас удивлять. – Галина довольно улыбается. – И где ты берешь такие стихи? Это чье?

– Так, одна поэтесса. – отвечаю. – В Ебур… В Свердловске живет, стилизует свои песни под старинные баллады. Только она мало кому известна.

Да, маме с папой да подружкам в песочнице. Лорке сейчас и семи нет…

– Чай кто-нибудь будет?

Это девчонки. В руках – гроздья стаканов, исходящих паром. На всех не хватает, а потому стаканы (в штампованных МПСовских подстаканниках) передают по кругу. Горячо, кто-то обжигается и шипит.

– Ну что, застольную? Только уговор: подпевают все!

Осторожно отхлебываю – мне, как исполнителю, отвели отдельный стакан. И впрямь, почти кипяток.

Откладываю гитару. Это надо петь а капелла. Желательно – хриплыми, сорванными голосами, стуча тяжелыми кружками по дубовой, залитой пивом и бараньим жиром столешнице. Но что есть, то есть. Не будем привередничать.

Сэр Джон Бэксворд собирал в поход
Тысячу уэльских стрелков.
Сэр Джон Бэксворд был толстым, как кот,
А конь его был без подков.
Сэр Джон Бэксворд пил шотландский эль
И к вечеру очень устал.
Он упал под ель, как будто в постель,
И там до Пасхи проспал…

– А теперь – вместе!

И снова, отбивая нехитрый ритм кулаком по столику, отчего пустые стаканы подскакивают и жалобно звякают ложечками:

…Ай-лэ, ай-лэ, как будто в постель,
И там до Пасхи проспал!
Так налей, налей еще по одной,
С утра я вечно больной… [8]

Поезд летит в ночь пунктиром желтых огоньков на фоне черного бархата. А из раскрытого настежь по случаю невыносимой духоты окна разносится по придонским степям хоровое:

… и покуда пьет английский народ,
Англия будет жива!
Так налей, налей еще по одной,
Пусть буду я вечно больной.
И вечно хмельно-о-ой!..

Сквозь толпу протискивается недовольная проводница. Нашим наставницам сообщают, что давно пора тушить свет, и вообще, вы беспокоите пассажиров. Это она зря – вагон целиком оккупирован двумя нашими классами, чужие здесь не ходят, хе-хе-хе…

Но спать действительно пора. Прибытие в пять часов тридцать одну минуту, встать придется хотя бы за час – сдать белье, привести себя в порядок (туалеты запрут незадолго до въезда в санитарную зону города), наскоро перекусить, собраться. Постели давно застелены сероватым вагонным бельем. Девчонки относят пустые стаканы проводнице, и мы по одному расползаемся по клетушкам плацкарта.

До Пятигорска – шесть часов.

6 ноября 1978 года.

Поезд «Москва – Пятигорск», глубокая ночь.

Информация к размышлению

Вагон ритмично постукивал колесами на стыках. Аст, Милада, да и все остальные давным-давно заснули, убаюканные этими мерными звуками. Женьке же не спалось. Он нарочно выбрал верхнюю полку и теперь лежал на животе, подсунув подушку под подбородок, смотрел в чернильную мглу за окном, кое-где проколотую далекими желтыми огоньками. Изредка мелькали полустанки – состав проскакивал их, не снижая скорости, и лишь однажды остановился и простоял целых две минуты. А Женька так и лежал, неторопливо прокручивая в голове события двухмесячной давности.

Той сентябрьской ночью, после празднования с одноклассниками, он тоже не смог уснуть. Состоялась беседа со Вторым. Женька требовал объяснений, рассказов, напарник же отнекивался, всячески уходил от вопросов, а под конец прямо заявил:

«Слушай, проще всего будет поступить так. Воспоминания мои, да и все остальное, напрямую связано с подаренной книгой. Описанные там события не слишком близки к истине, но все равно ее стоит прочитать. Появится отправная точка, с которой можно будет начать разговор. Ну а я пока по полочкам все разложу и осмыслю. Шутка сказать – столько всего сразу навалилось! Вспомнить-то я вспомнил, но память моя сейчас – как ящик, в который без разбора навалили, смешав в кучу, несколько рукописей по много сотен страниц каждая. Теперь придется эти странички по одной оттуда выуживать, сортировать, раскладывать в нужном порядке, иначе проку не будет. Договорились?»