Отчаянное путешествие - Колдуэлл Джон. Страница 27

Однажды Старый Бандит носом к носу столкнулся с летучей рыбой. Она успела увернуться, и началась стремительная гонка. Стоя на крыше рубки, я хорошо видел их в прозрачной воде. Рыбешка выскочила из воды и полетела к яхте, злобный хищник устремился следом. Он прыгнул, ударил рыбу и сбил ее в море. Гонка возобновилась, и рыбешке снова удалось вспорхнуть. Взбешенный неудачей, дельфин не отставал. Внезапно рыбешка поняла, что летит прямо на яхту. Она заметалась в воздухе. Внизу был безжалостный хищник, впереди — сухая и твердая палуба. Она могла бы нырнуть в воду, а потом, как-нибудь обманув дельфина, снова взлететь, но не сделала этого. Ударившись о рубку, она свалилась на палубу с разбитой головой.

Не проходило дня, чтобы на моих глазах не развертывались такие кровавые сцены.

Часто, сочувствуя всей душой летучим рыбам, я метал в дельфинов острогу, но за все время плавания мне удалось загарпунить только трех. Огромная энергия сочетается в них с необычайной чуткостью. Стоит только замахнуться, как они кидаются прочь. Я метал острогу в Старого Бандита по меньшей мере десять раз. С каждым разом на его дряхлых боках появлялась еще одна рваная рана, но его привязанность к «Язычнику» не ослабевала. Он сопровождал меня до самых рифов, где я едва не утонул.

Убитых дельфинов я разрезал на куски и вялил мясо на солнце, развесив между рубкой и погоном. Мясо могло сохраняться сколько угодно, если его время от времени просушивать. Это было весьма кстати, так как запас черепашьего мяса, которое я также иногда выносил на солнце, сильно уменьшился.

В то время, в неделе пути от Маркизских островов я часто погружался в размышления, думал о прошлом… о будущем… о настоящем. Думы отвлекали меня от однообразия бескрайнего океана. Долгие часы я мысленно оглядывал свой жизненный путь. Меня наполняли счастливые воспоминания о нашей любви, наших встречах, свадьбе. В моем мозгу снова вставали те злосчастные обстоятельства, которые так надолго разлучили нас и которые я преодолевал, плывя через океан.

Я сидел на крыше рубки, подставляя тело солнцу и ветру, слушая плеск и рокот волн и глядя на пенистый след, оставляемый яхтой. Думалось мне легко. Мысли приходили сами, незваные. Неважно о чем я думал, гораздо важнее самый факт, что я не переставал думать.

Утром 18 августа, определив свои координаты, я решил, что до Маркизских островов остается не больше трех дней пути. В моем судовом журнале были заполнены почти все девяносто страниц. Со дня отплытия из Панамы прошло восемьдесят пять дней, а я в свое время рассчитывал добраться до Сиднея за восемьдесят. Мэри уже ждала меня, но я надеялся, что она получила мое письмо с Галапагоса, в котором я все объяснил и сообщил новый срок приезда.

В полдень 20 августа яхта находилась на 9°5' южной широты и 135°50' западной долготы. Маркизские острова были уже совсем близко. Я часто взбирался на мачту и пристально вглядывался в горизонт, надеясь увидеть темную неподвижную полосу суши на фоне серых облаков и бушующих волн. Но наступил вечер, а ее все не было. Над морем летало много береговых птиц: птицы-боцманы, глупыши, альбатросы, фрегаты, крачки. Я был уверен, что где-то к югу от меня находится цветущий тропический остров Хива-Оа, рассказы о котором я слышал еще в Панаме. Совсем недалеко, вероятно справа по курсу, должен быть Уа-Хука, а дальше на западе — остров Нукухива.

В этот вечер я часто выходил на палубу и, стоя у правого борта, вглядывался во мглу, напрягал слух, ожидая услышать глухие удары волн о коралловые рифы. Вокруг было тихо и пустынно, но я знал, что земля где-то рядом.

Когда наступил рассвет, к северу от яхты я увидел землю… впервые за двадцать девять дней!

МОРСКОЙ ДЬЯВОЛ

Ровный зеленый остров, выросший справа по борту, был Нукухива. Справа же, несколько позади яхты, серел куполообразный Уа-Хука, а вдали слева смутно вырисовывался остров Хуа-Пу. Нукухива — главный из Маркизских островов, принадлежащих Франции; здесь находится таможня. Я провел яхту в двух милях южнее выступавших из воды скал у юго-восточной оконечности острова. Скала, отполированная морем и ветром, казалась белой от пены волн, без устали набегавших на остров под натиском пассата. Позади, почти скрытый скалой, виднелся мыс Мартин.

На южном берегу Нукухивы есть три превосходные бухты: Комптроллер-Бэй, Тайо-Хае и Тай-Оа. Двигаясь вдоль берега на почтительном расстоянии, я осматривал все удобные стоянки. На коленях у меня лежала карта острова. Я внимательно изучал берег и уже готов был стать где-нибудь на якорь.

С моря берега бухты Тайо-Хае казались темно-зелеными; окруженные тенистыми долинами, под сенью пышных деревьев, они манили прохладой и свежестью. Но я не интересовался природой, так как не имел ни визы, ни разрешения зайти в гавань. У меня осталось всего двадцать долларов, и если бы я вошел в порт, моих денег могло не хватить на то, чтобы выйти из него.

Но главное — мне нужно было торопиться. Самое позднее через шесть недель в Тасмановом море начнется период штормов, и я должен был добраться до Сиднея, прежде чем это произойдет. Задача не из легких — мне оставалось проплыть более четырех тысяч миль. К тому же я ни в чем не нуждался. Продовольствия было вдоволь, пресной воды — на целых три месяца.

Моральный дух капитана, команды и эскорта дельфинов был высокий, особенно после того, как «Язычник» пересек 145-й градус западной долготы, преодолев половину пути до Сиднея. Поплавок и Нырушка наслаждались жизнью. Безбилетница, которую я, правда, видел редко, была в прекрасном настроении. Старый Бандит и его компания, потерявшие трех своих сородичей, ничуть не устали, проплыв три тысячи миль со скоростью пять узлов. Все мои спутники как один желали того же, что и я. «Плыви дальше»,— казалось, говорили они. И я направил яхту вдоль южного берега знаменитого острова, о котором столько писалось в приключенческих книгах и биографиях путешественников, плававших по южным морям.

Но уже вечером я пожалел, что не зашел в какую-нибудь из тихих бухт. Грота-фал перетерся о блок и лопнул. Мне предстояла самая неприятная из всех работ, какие приходится выполнять моряку: нужно было залезть на мачту, и, проведя новый фал в шкивы двух блоков, вплеснить его коренной конец в строп блока на топе мачты. Все время я боялся именно этого. Перед отплытием с Галапагоса я сменил все фалы, рассчитывая, что они выдержат до самого Сиднея. Но под натиском пассатов непрочный сизалевый трос перетерся в шкиве блока в фаловом углу паруса.

Одно дело — исправлять такое повреждение на спокойной стоянке, другое — на ходу, когда юго-восточный пассат гонит яхту все вперед и вперед.

Уже добравшись до чиксов вант, я понял, что без одежды работать нельзя. Соскользнув вниз, я обнаружил на себе довольно много ссадин и царапин в тех местах, которые соприкасались с мачтой и вантами. Надев трусы и рубашку, я снова с трудом начал карабкаться вверх.

На этот раз я залез довольно высоко, но здесь столкнулся с серьезными трудностями. Работать на весу было невероятно трудно. Тяжело дыша, я добрался до чиксов нижних вант. Обеими ногами и рукой я плотно охватил мачту. Другой рукой обрезал старый фал, но тут же почувствовал, что, несмотря на отчаянные усилия, начинаю сползать вниз. Вцепившись в качающуюся мачту, я продернул фал через шкив верхнего блока. Быстро слабея и чувствуя, что могу продержаться всего несколько секунд, я медленно сползал вниз. Мне уже казалось, что вот сейчас я сорвусь с мачты и разобьюсь о палубу. А ведь от ближайшей суши, если плыть по ветру, меня отделяли сотни миль.

Я не смог бы провести новый фал через шкивы блоков на топе мачты и в таловом углу паруса, а затем вплеснигь его в строп блока на топе мачты. Нужно было искать иной выход из создавшегося положения.

Я начал спускаться на палубу с высоты тридцати пяти футов. Одна моя нога ослабела, и ее тут же ветром отбросило от мачты. Я потерял равновесие. Вторая нога тоже потеряла опору. Меня ударяло о мачту и о ванту. Я не мог уже ни держаться, ни продолжать спуск, не рискуя разбиться.