Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем - Авченко Василий Олегович. Страница 3
Отсидел Матвеев около полутора лет. Ещё за решёткой был выдвинут в гласные, то есть депутаты городской думы, – и вскоре стал таковым; характерный штрих к описанию нравов тех лет. Вспоминается кстати, как полувеком раньше генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьёв-Амурский привечал декабристов, а ссыльный революционер Петрашевский, по свидетельству военного географа Венюкова, «был даже одно время чем-то вроде хозяйки дома Муравьёва, за отсутствием уехавшей в Париж жены».
Что касается жены самого Матвеева, то её звали Марией Даниловной Поповой. Замуж Николай Петрович взял её совсем юной – пятнадцати не то шестнадцати лет. Её отец был одним из первых переселенцев в Приморье, искусным охотником и тигроловом. Для воспитания характера, как пишет один из внуков Матвеева-Амурского, летописец рода Валерий Евтушенко, Данила Попов стрелял в яблоко, которое клал на голову одиннадцатилетней Маше. Характер воспитался: в 1906 году она с детьми буквально штурмом взяла тюрьму, сбив с ног часового, и, прорвавшись к начальнику, угрожала ударить его чернильницей. Тот пошёл гневной гостье навстречу и разрешил свидание с мужем. Мария Даниловна любила читать наизусть Лермонтова, прекрасно пела, разводила цветы. По воскресеньям готовила пирог с кетой и визигой, пельмени или сдобную домашнюю лапшу.
Выйдя на свободу, Матвеев в 1909 году по поручению градоначальника едет в Японию: изучает опыт городского управления, жилищно-коммунальное хозяйство, социальную сферу. Выходит, факт отсидки по политической статье тогда вовсе не был «волчьим билетом».
К этому времени Матвеев стал известным и уважаемым в городе человеком. Руководил публичной библиотекой, несколько раз избирался гласным Думы, входил в комитет защиты бедных, попечительский совет женской гимназии имени цесаревича Алексея, представлял город в попечительском совете Владивостокского коммерческого училища, учреждал детсады, возглавлял финансовый отдел городской управы, служил секретарём Общества изучения Амурского края – и так далее, и так далее, и так далее. Когда Владивосток готовился отметить 50-летие, именно Матвеев возглавил юбилейную комиссию. В 1910 году он написал и отпечатал в своей типографии «Краткий исторический очерк г. Владивостока» – первую хронику города, первый труд по его истории. Это не парадная, «датская» книга – она публицистична, трезва, часто скептична и критична: «Пьянство, картёж и сплетня – вот три кита, на которых держалось тогдашнее местное даже высшее общество». Матвеев касается таких тем, как «манзовская война» (стычки между китайскими хунхузами и русскими войсками в 1868 году), участие России в подавлении Боксёрского восстания в Китае в 1900 году. Завершая свой труд, Матвеев пишет о Владивостоке: «Реальных оснований к улучшению его положения в недалёком будущем не видно. Есть какие-то туманные надежды на что-то… Но надобно надеяться, что здоровые силы жизни возьмут верх» (вот и сегодня – ровно так же: «надобно надеяться» – даже если не всегда получается).
В том же 1910 году Дума присвоила Матвееву звание почётного гражданина Владивостока – несмотря опять-таки на всю политику.
Когда случился Февраль, Матвеева избрали в первый Владивостокский Совет рабочих и военных депутатов и одновременно в параллельный орган власти – Комитет общественной безопасности. В марте в «Известиях Совета рабочих и военных депутатов» вышли его стихи:
После прихода к власти большевиков Матвеева избрали в Приморский закупочно-сбытовой комитет – Закупсбыт, посылали в командировки в Китай, Корею, Японию. Принципиальных противоречий с новой властью, судя по всему, у него не было. В ходе японской командировки местная полиция держала его под контролем. В полицейском отчёте префектуры Фукуи сообщалось: «Матвеев давно является социалистом, во времена Российской империи он через газеты пропагандировал идеи, за что несколько раз попадал в тюрьму. Поэтому за ним следует вести надзор».
В мае 1918 года Матвеев с сыном Венедиктом попытался возродить журнал «Природа и люди Дальнего Востока», но сумел выпустить всего два номера. В это же время он организовал «Издательство Матвеевых», где в основном печатал стихи своих детей, прежде всего Венедикта, который позже станет известен под псевдонимом Март.
Принято считать, что покинувшие Россию в смутные годы Гражданской войны бежали от большевиков. В случае с Матвеевым всё обстоит иначе.
Советы в Приморье пали уже в июне 1918 года, в ходе белочешского мятежа, и были восстановлены лишь в конце 1922-го.
Матвеев покинул Россию в 1919 году – выходит, если и бежал, то не от Советов, а от колчаковских властей. Валерий Евтушенко указывает: «В годы Гражданской войны дом на Абрекской… попал под наблюдение тайной полиции. Над Н.П. Матвеевым готовилась расправа. В июне 1919 года, когда в городе свирепствовали колчаковцы, Николай Петрович… уехал в Японию». Моргун и Хияма приводят объяснение самого Матвеева: «После Октябрьской революции на политическую арену во Владивостоке выдвинулся… Суханов… Я помогал ему в составлении планов деятельности, будучи в дружеских отношениях с семьёй Сухановых с давнего времени. Но… во время мятежа белочехов Суханов был схвачен, брошен в тюрьму, расстрелян». Получается, Матвеев не просто симпатизировал Константину Суханову как давнему знакомому, но и помогал ему как главе Владивостокского совета. Самого Матвеева, однако, не тронули ни белые, ни интервенты – он более или менее спокойно жил во Владивостоке ещё целый год после падения сухановского Совета.
Среди многочисленных детей Матвеева белых не было (по крайней мере, данных об этом нет), красные – были точно. В общем, на врага советской власти он никак не тянет, даром что в своё время баллотировался в городскую думу от кадетов. Матвеев был деятелем скорее общественным, чем политическим. Или же у него вообще не было чётких политических взглядов, что неудивительно в условиях революционного хаоса, а бежал он просто от смуты?
Возможно, думал уехать на время – получилось навсегда. Отношения Москвы и Токио, и без того натянутые, начали стремительно портиться. В 1931 году Япония захватила Маньчжурию – северо-восток Китая, выйдя на рубежи СССР и создав здесь марионеточное государство Маньчжоу-Го. Ожидалось, что новая большая война разгорится именно здесь, а не на западе. В сторону Забайкалья, Амура, Приморья шли воинские эшелоны, на Дальнем Востоке укреплялась граница, спешно восстанавливался Тихоокеанский флот, расконсервировалась Владивостокская крепость, демилитаризованная по заключённому с японскими интервентами в 1922 году соглашению.
Матвеев, оказавшийся жителем враждебного государства, в Россию не вернулся.
Когда-то в стихах памяти Чехова он писал:
Уезжал Матвеев с женой и младшими сыновьями – Глебом, Анатолием и Михаилом. Жил в городах Цуруга, Осака, в деревне Сэйдо, потом обосновался в Кобе.
Масштабы русской эмиграции первой волны в Японию, разумеется, несопоставимы с исходом в Европу или даже в Китай. По данным Моргун и Хиямы, численность русских в Японии в 1925 году составляла 1176 человек, в 1940-м – около 1300. И всё-таки, как справедливо пишет профессор, историк Пётр Подалко, такое число иностранцев в столь сжатый срок не попадало в Японию за всю её историю.
Некоторые эмигранты добились здесь успеха: так, в Японии на ура пошли европейские сладости. Макар Гончаров из Владивостока стал одним из отцов японского шоколада. Заметной оказалась и «культурная интервенция» в стремительно вестернизировавшуюся Японию.