Любовь в холодном климате - Митфорд Нэнси. Страница 11

– Они очень гадкие леди, не так ли? – спросила я, сформировав это мнение прошлым вечером.

– Нисколько, бедняжки. Они les femmes du monde, voilà tout [33]. Я их обожаю, с ними так легко поладить. Вовсе не гадкие. И я обожаю la mère [34] Монтдор – какая она забавная со своим снобизмом. Я очень, очень люблю снобов, по мне они всегда так очаровательны. Я ведь гостил у них в Индии, знаете ли. Она была обворожительна, и лорд Монтдор притворялся, что он тоже.

– Притворялся?

– Этот человек соткан из притворства, как столь многие из этих чопорных старых англичан. Конечно, он большой, большой враг моей страны – сторонник краха французской империи.

– Почему? – спросила я. – Я думала, теперь мы все друзья.

– Друзья! Как кролики и удавы. Я не испытываю особой любви к лорду Монтдору, но он довольно умен. Вчера после обеда он задал мне сто вопросов об охоте на куропаток во Франции. Почему? Можете быть совершенно уверены, у него была на это какая-то причина.

– Вам не кажется, что Полли очень красива? – спросила я.

– Да, но она для меня еще и довольно загадочна, – ответил он. – Пожалуй, у нее нет правильно организованной сексуальной жизни. Да. Безусловно, именно это делает ее такой мечтательной. Надо посмотреть, что я могу для нее сделать – только времени маловато. – Он посмотрел на часы.

Я чопорно ответила, что очень мало хорошо воспитанных английских девушек имеют правильно организованную сексуальную жизнь. Моя, насколько я знала, была вообще не организована, а я вроде не была такой уж особенно мечтательной.

– Но что за красавица, даже в том ужасном платье. Когда у нее появится немного любви, она сможет стать одной из заметных красавиц нашего века. Неизвестно, как дело повернется, с англичанками всегда так. Она может нахлобучить на голову фетровую шляпу и стать леди Патрицией Дугдейл, все зависит от любовника. А этот Малыш Дугдейл, что он за человек?

– Дурацкий, – с чувством сказала я. – Дур-р-рацкий.

– Но вы невозможны, моя дорогая. Гадкие леди, дурацкие мужчины – вы, право же, должны постараться больше полюбить людей, а не то вы никогда не поладите с этим миром.

– Что вы подразумеваете под словом «поладить»?

– Ну, принять все эти вещи вроде мужей и женихов и примириться с ними. Это то, что действительно имеет значение в жизни женщины.

– А дети? – спросила я.

Он покатился со смеху.

– Да, да, конечно, дети. Первыми мужья, затем дети, затем женихи, затем снова дети, затем вам придется жить возле парка Монсо из-за нянек – это целая программа, иметь детей, могу вам сказать, особенно если вам, как и мне, случится предпочесть Левый берег.

Я не поняла из всего этого ни единого слова.

– Вы собираетесь быть Сумасбродкой, как ваша мать? – спросил он.

– Нет, нет, – запротестовала я. – Я очень постоянна.

– В самом деле? Не вполне уверен.

Вскоре – слишком скоро, на мой вкус – мы опять оказались у дома.

– Овсянка, – произнес герцог, вновь взглянув на часы.

Парадная дверь отворилась, открыв сцену великого смятения. Бо́льшая часть гостей, некоторые в твидовых костюмах, а некоторые в халатах, сгрудилась в холле, как и всевозможная прислуга, домашняя и садовая, между тем как деревенский полисмен, который от волнения притащил с собой в помещение свой велосипед, обсуждал что-то с лордом Монтдором. Высоко над нашими головами, перегнувшись через перила перед статуей Ниобы, леди Монтдор в розовато-лиловом атласном палантине кричала своему мужу:

– Скажи ему, что надо немедленно вызвать сюда Скотленд-Ярд, Монтдор! Если он не пошлет за ними, я сама позвоню министру внутренних дел. По счастью, у меня есть номер его частной линии. Впрочем, я думаю, лучше пойти и сделать это сейчас.

– Нет-нет, дорогая, пожалуйста, не надо. Говорю тебе, инспектор уже в пути.

– Да, надеюсь, но откуда нам знать, что это самый лучший инспектор? Думаю, мне стоит обратиться к моему другу, полагаю, он будет обижен, если я этого не сделаю, дорогой. Он всегда так стремится сделать все, что в его силах.

Я была несколько удивлена, услышав, как нежно леди Монтдор говорит о члене лейбористского правительства, поскольку, по моему опыту, не таково было отношение к этому правительству других взрослых. Но когда я узнала ее лучше, то поняла, что в ее глазах власть была положительным качеством и что она автоматически любила тех, кто был ею наделен.

Мой спутник, с сосредоточенным выражением, которое появляется на лицах французов с приближением трапезы, не стал дожидаться конца перепалки и направился прямиком в столовую, но, хотя я тоже была очень голодна после прогулки, любопытство взяло верх, и я осталась, чтобы выяснить, что все это значит. Похоже, ночью случилось ограбление, и почти все в доме, кроме лорда и леди Монтдор, лишились драгоценностей, мелких денег, мехов и всего, что свободно валялось и что можно было вынести. Что особенно раздосадовало жертв – так это то, что все они были разбужены кем-то рыщущим в их комнатах, однако немедленно заключили, что это, вероятно, Советер, предающийся своему хорошо известному хобби. Так что мужья просто с ворчанием переворачивались на другой бок со словами: «Извини, старина, это всего лишь я, попытайся в соседнюю дверь», – тогда как жены лежали тихонько в счастливом трансе желания, мурлыча слова ободрения, которые знали на французском. Или так, во всяком случае, они говорили друг о друге, и когда я по пути наверх, чтобы сменить мокрые туфли, проходила мимо телефонной кабины, то слышала птичье чириканье миссис Чэддсли-Корбетт, которая возвещала внешнему миру свою версию этой истории. Возможно, перестановки в кабинете правительства в конце концов начинали немного прискучивать, и эти дамы в глубине души давно готовились к новой политике.

Общее мнение теперь было настроено резко против Советера, на чьей совести, совершенно ясно, все это и лежало. Обстановка накалилась, когда выяснилось, что ночью он хорошо отдохнул, чтобы в восемь часов встать и позвонить своей любовнице в Париж, а потом уйти на прогулку с «той маленькой девочкой». («Недаром она дочь Сумасбродки», – произнес кто-то с горечью, а я услышала.) Кульминации всеобщее возмущение достигло, когда было замечено, как он поглощает обильный завтрак, состоящий из овсянки со сливками, кеджери [35], яиц, холодной ветчины и многочисленных тостов, намазанных оксфордским джемом. Это было очень не по-французски, шло вразрез с его репутацией и представляло собой неподобающее поведение, учитывая хорошо известную хрупкость собратьев-гостей. Британия почувствовала себя уязвленной этим иностранцем, вон его! Он и уехал сразу после завтрака, умчавшись сломя голову в машине в Ньюхевен, чтобы успеть на судно до Дьеппа.

– Жизнь в замке, – объяснила его мать, которая осталась безмятежно гостить до вечера понедельника, – всегда раздражает Фабриса и заставляет его нервничать, бедный мальчик.

6

Остаток того дня был довольно сумбурным. Мужчины наконец с большим опозданием уехали на охоту, тогда как женщины остались дома и подверглись опросам разнообразных инспекторов на предмет их пропавшего имущества. Конечно, ограбление послужило чудесной темой для разговоров, и никто даже не пытался говорить о чем-то другом.

– Я совершенно не переживаю по поводу бриллиантовой броши. В конце концов, она застрахована, и теперь я смогу купить вместо нее клипсы, что будет во много раз шикарнее. Всякий раз, как вижу клипсы Вероники, мне становится дурно, и к тому же та брошь слишком напоминала мне о моей никчемной старой свекрови. Но самое омерзительное с их стороны – это то, что они взяли мою меховую горжетку. Грабители, похоже, не понимают, что человеку может быть холодно. Ему бы понравилось, если бы я забрала у его жены шаль?

– Да, досадно. Я в бешенстве по поводу своего браслета, заговоренного на удачу, ни для кого другого он не имеет ценности. В самом деле, это слишком, слишком отвратительно. Как раз когда мне удалось достать кусок веревки миссис Томпсон [36], я тебе говорила? Роли теперь никогда не выиграет Национальный кубок по скачкам, бедняга.