80000 километров под водой - Верн Жюль Габриэль. Страница 23

Целый час я был погружен в эти мысли, стараясь проникнуть в волнующую тайну этого человека.

Потом мой взгляд упал на разложенную на столе карту, и я опустил палец на то место скрещения определенных капитаном Немо долготы и широты.

Море имеет свои реки, так же как и материки. Это течения, которые легко узнать по цвету и температуре, отличной от цвета и температуры остальной воды. Наиболее известное океанское течение — это Гольфстрим.

Наука нанесла на карту направление пяти главнейших течений: одного — в северной части Атлантического океана, другого — в южной, третьего — в южной части Тихого океанам четвертого — в северной и, наконец, пятого — в южной частиц Индийского океана. Вполне вероятно, что в давнопрошедшие времена, когда Каспийское и Аральское моря и большие азиатские озера составляли один водоем, в северной части Индийского океана существовало шестое течение.

Через тот пункт карты, где точкой обозначено было место: нахождение «Наутилуса», проходило одно из этих течений — Куро-Шиво, что в переводе с японского значит «Черная река»; выйдя из Бенгальского залива, нагретое отвесными лучами тропического солнца, оно проходит Малаккским проливом, идет вдоль берегов Азии и описывает кривую в северной части Тихого океана, доходя до Алеутских островов.

Течение это увлекает с собой стволы камфарных деревьев и Других тропических растений и резко отличается своей ярко-синей окраской и высокой температурой от темнозеленых и холодных вод океана.

Путь «Наутилуса» лежал по этому течению. Я следил за течением по карте, мысленно представляя себе, как оно исчезает, растворяясь в беспредельном пространстве Тихого океана, и так далеко унесся от действительности, что не заметил, как Нед Ленд и Консель вошли в салон.

Мои славные спутники просто окаменели при виде сокровищ, лежащих перед их глазами.

— Где мы находимся? — воскликнул канадец. — Неужто в Квебекском музее?

— С позволения хозяина, — сказал Консель, — я бы скорее подумал, что мы в отеле Сомерар.

— Друзья мои, — сказал я, — вы не в Канаде и не во Франции, но на борту «Наутилуса», в пятидесяти ветрах под уровнем моря.

— Приходится этому поверить, раз это говорит хозяин, — ответил Консель, — но, говоря по правде, этот салон может ошеломить даже такого фламандца, как я!

— Можешь удивляться, сколько тебе вздумается, друг мой. А заодно осмотри витрины — там есть над чем поработать такому классификатору, как ты.

Конселя не нужно было дважды просить заняться классификацией. Склонившись над витринами, он уже бормотал что-то на языке натуралистов: класс, отряд, подотряд, семейство, род, вид…

Тем временем Нед Ленд, которого мало занимала конхиология, расспрашивал меня о свидании с капитаном Немо: узнал ли я, кто он, откуда родом, куда держит путь, в какие глубины увлекает нас.

Канадец засыпал меня тысячью вопросов, не давая возможности ответить ни на один.

Когда он умолк, я сообщил ему все, что знал сам, и, в свою очередь, спросил его, что он слышал и видел за это время.

— Ничего не слышал и ничего не видел, — ответил канадец. — Я даже не видел никого из команды судна. Может быть, и она тоже электрическая.

— Электрическая?

— Честное слово, в это можно поверить… Но скажите, господин профессор, — спросил Нед Ленд, одержимый все той же идеей, — сколько человек экипажа на борту этого судна? Десять, двадцать, пятьдесят, сто?

— Ничего не могу вам сказать, Нед. Поверьте мне, выбросьте из головы мысль завладеть «Наутилусом» или бежать с него. Этот корабль — чудо современной техники, и я бы века жизнь раскаивался, если бы мне не удалось как следует ознакомиться с ним. Многие позавидовали бы нашему с вами положению, хотя бы ради возможности совершить путешествие среди чудес. Итак, ведите себя смирно и давайте будем наблюдать за тем, что происходит вокруг нас.

— Наблюдать? — вскричал гарпунщик. — Да здесь ничего не увидишь, в этой железной тюрьме! Мы движемся, как слепые!

Не успел Нед Ленд кончить фразы, как вдруг салон погрузился в абсолютную темноту. Светящийся потолок погас с такой быстротой, что у меня даже заболели глаза, так же, как если бы от полного мрака я перешел внезапно к ярчайшему свету.

Мы онемели и не смели даже пошевельнуться, не зная, какой сюрприз — приятный или неприятный — нас ожидает. На тут послышался шорох движения, как будто железная обшивка «Наутилуса» стала раздвигаться.

— Это конец, — сказал Нед Ленд.

Внезапно салон осветился. Свет проникал в него снаружи, с обеих сторон, сквозь два овальных отверстия в стенах. Водные глубины были ярко освещены электрическим прожектором. Два хрустальных окна отделяли нас от моря. Сначала я вздрогнул при мысли, что эта хрупкая преграда может разбиться. Но, разглядев толстый медный переплет окон, я успокоился; он должен был сообщать стеклам огромную прочность.

Море было великолепно видно в радиусе одной мили от «Наутилуса». Какое необычайное зрелище! Кто может передать изумительный эффект электрического луча, пронизывающего прозрачные слои воды, мягкую гамму переходов от света к тени, неописуемое богатство полутонов?… Всем известна прозрачность морской воды, — она чище, чем самая чистая ключевая вода. Растворенные и взвешенные в ней минеральные соли только увеличивают эту прозрачность. В некоторых местах океана, например у Антильских островов, сквозь слой воды толщиной в несколько десятков метров отчетливо видна каждая песчинка на дне.

Электрический свет, вспыхнувший в глубине моря, казалось, превратил жидкую среду вокруг «Наутилуса» не в освещенную воду, а в потоки жидкого пламени.

Если признать правильной гипотезу Эремберга о том, что глубокие водные слои фосфоресцируют, то природа даровала глубоководным, жителям зрелище невиданной красоты. Я мог убедиться в этом, глядя через окна «Наутилуса» на игру света в воде.

С обеих сторон салона открыто было по окну в мир неведомого и неисследованного. Темнота, царившая в салоне, усиливала эффект наружного освещения, и мы смотрели как будто сквозь гигантское стекло аквариума.

Казалось, «Наутилус» стоит на одном месте. Это объяснялось тем, что в виду не было никакого неподвижного предмета, перемещение которого могло бы показать нам, что мы движемся. Но время от времени струйки воды, рассеченные носом подводного корабля, проносились перед нашими глазами с огромной скоростью. Очарованные и восхищенные, мы прижались к стеклам, не находя слов для выражения своего удивления.

Вдруг Консель заговорил:

— Ну-с, дружище Нед, вы хотели видеть? Смотрите же!

— Любопытно, любопытно, — сказал канадец, забывая при виде этого увлекательного зрелища и свой гнев и мечты о побеге. — Стоило приехать издалека, чтобы любоваться этим великолепным зрелищем!

— Теперь мне понятна жизнь капитана Немо! — вскричал я. — Он создал себе особый мир и наслаждается теперь созерцанием его чудес!

— Но где же рыбы? — спросил канадец. — Я не вижу рыб!

— Не все ли вам равно, Нед? — ответил Консель. — Ведь вы их не знаете.

— Как не знаю? Да ведь я рыбак! — вскричал Нед Ленд.

Между друзьями разгорелся спор — оба они знали рыб, но каждый по-своему. Всем известно, что рыбы образуют первый класс типа позвоночных. Наука выработала совершенно точное определение для них: «позвоночные с холодной кровью, дышащие жабрами и приспособленные к жизни в воде». Рыбы делятся на два подкласса: костистых, то есть таких, у которых спинной хребет состоит из костных позвонков, и хрящевых, то есть таких, у которых спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.

Возможно, что канадец слышал про такое деление рыб, но Консель, бесспорно, знал об этом несравненно больше. Сдружившись с Недом, он искренне захотел просветить его и поэтому сказал:

— Друг мой Нед, вы гроза рыб, вы ловкий и смелый рыбак. На своем веку вы переловили множество морских обитателей. Но я готов биться об заклад, что вы не имеете представления о том, как их классифицировать.

— Ничего подобного, — совершенно серьезно ответил канадец. — Рыбы делятся на съедобных и несъедобных.