Божественная комедия (илл. Доре) - Алигьери Данте. Страница 57

Не знаю, кто ты, как прошел межу

Печальных стран, откуда нет возврата,

Но ты тосканец, как на слух сужу.

Я графом Уголино был когда-то,

Архиепископом Руджери — он; *

Недаром здесь мы ближе, чем два брата.

Что я злодейски был им обойден,

Ему доверясь, заточен как пленник,

Потом убит, — известно испокон;

Но ни один не ведал современник

Про то, как смерть моя была страшна.

Внемли и знай, что сделал мой изменник.

В отверстье клетки — с той поры она

Голодной Башней называться стала,

И многим в ней неволя суждена —

Я новых лун перевидал немало,

Когда зловещий сон меня потряс,

Грядущего разверзши покрывало.

Он, с ловчими, — так снилось мне в тот час, —

Гнал волка и волчат от их стоянки

К холму, что Лукку заслонил от нас;

Усердных псиц задорил дух приманки, *

А головными впереди неслись

Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки. *

Отцу и детям было не спастись:

Охотникам досталась их потреба,

И в ребра зубы острые впились.

Очнувшись раньше, чем зарделось небо,

Я услыхал, как, мучимые сном,

Мои четыре сына * просят хлеба.

Когда без слез ты слушаешь о том,

Что этим стоном сердцу возвещалось, —

Ты плакал ли когда-нибудь о чем?

Они проснулись; время приближалось,

Когда тюремщик пищу подает,

И мысль у всех недавним сном терзалась. *

И вдруг я слышу — забивают вход

Ужасной башни; я глядел, застылый,

На сыновей; я чувствовал, что вот —

Я каменею, и стонать нет силы;

Стонали дети; Ансельмуччо мой

Спросил: «Отец, что ты так смотришь, милый?»

Но я не плакал; молча, как немой,

Провел весь день и ночь, пока денница

Не вышла с новым солнцем в мир земной.

Когда луча ничтожная частица

Проникла в скорбный склеп и я открыл,

Каков я сам, взглянув на эти лица, —

Себе я пальцы в муке укусил.

Им думалось, что это голод нудит

Меня кусать; и каждый, встав, просил:

«Отец, ешь нас, нам это легче будет;

Ты дал нам эти жалкие тела, —

Возьми их сам; так справедливость судит».

Но я утих, чтоб им не делать зла.

В безмолвье день, за ним другой промчался.

Зачем, земля, ты нас не пожрала!

Настал четвертый. Гаддо зашатался

И бросился к моим ногам, стеня:

«Отец, да помоги же!» — и скончался.

И я, как ты здесь смотришь на меня,

Смотрел, как трое пали друг за другом

От пятого и до шестого дня.

Уже слепой, я щупал их с испугом,

Два дня звал мертвых с воплями тоски;

Но злей, чем горе, голод был недугом». *

Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,

Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая

Как у собаки крепкие клыки.

О Пиза, стыд пленительного края,

Где раздается si! * Коль медлит суд

Твоих соседей, — пусть, тебя карая,

Капрара и Горгона с мест сойдут

И устье Арно заградят заставой, *

Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

Как ни был бы ославлен темной славой

Граф Уголино, замки уступив, * —

За что детей вести на крест неправый!

Невинны были, о исчадье Фив, *

И Угуччоне с молодым Бригатой,

И те, кого я назвал, * в песнь вложив.

вернуться