Ведьмина дочь. Руны судьбы (СИ) - Богданова Екатерина (1). Страница 3

В горле першило, всё тело болело, особенно правое плечо и левая рука. С трудом открыла глаза и осмотрелась – я находилась в своём вагончике, на своей же постели и никак не могла понять, что произошло. Помнила, что всю ночь мучили кошмары, после них я всегда чувствовала себя разбитой, но не настолько же. Постепенно начали приходить смутные воспоминания о том, как решилась взять старую гриморию Вадомы, как ушла подальше от становища и открыла книгу, а дальше ничего. Полная пустота и липкое чувство вины, ощущение, что сделала что-то неправильное и непоправимое. Попыталась встать, и не смогла! Руки и ноги были привязаны к вбитым в стены вагончика крюкам, а рядом с кроватью стояла и исходила вонючим дымом чашка с тлеющими травами. Да что происходит? Вадома сошла с ума и решила провести надо мной какой-то обряд? Но она же говорила, что отреклась от пути шувани и никогда не вернётся к прежней жизни. И что мне теперь делать? Позвать на помощь?

Попыталась закричать, но из саднящего горла вырвался только булькающий хрип. И мне стало очень страшно от пришедшей в голову ужасающей мысли – а что, если на наш балаган напали охотники на ведьм и каким-то образом узнали о моём происхождении? И теперь меня сожгут на костре, как маму! В панике начала дёргать руками и ногами, в надежде порвать верёвки, или хотябы расшатать крюки.

- Тихо, тихо, папуша. Успокойся, всё будет хорошо, – проскрежетала Вадома, входя в вагончик. – Я помогу тебе, глупая. Раны затянутся, а чернота покинет твоё тело. Дэвэл мне помоги, я этого не хотела, – приговаривала цыганка, подсыпая трав в чашку и нашёптывая какие-то цыганские заговоры.

Она подошла, протянула рука и попыталась погладить меня по щеке. Я вздрогнула от прикосновения холодных шершавых пальцев и отпрянула, вывернув привязанную руку. Плечо запульсировало от резкой боли, и я буквально почувствовала, как по коже потекли горячие струйки крови.

- Что же ты с собой делаешь, папуша! – всплеснула руками Вадома и, схватив какие-то тряпки, не обращая внимания на хриплые протесты, туго перетянула рану, о происхождении которой я даже не догадывалась.

- Что происходит? – прошептала я, обессилив от боли и страха.

- Всё наладится, мы всё исправим, – приговаривала цыганка, поправляя тёплый цветастый платок, которым укрыла меня.

- Отвяжи, – взмолилась я, чувствуя, как из глаз бегут крупные слёзы, стекая по вискам в волосы и уши.

- Не могу, папуша, я не знаю, на что ты теперь способна. Да и ты ли это? – грустно ответила Вадома.

- Не называй меня папуша, старая шувани, ненавижу это слово!

Неужели это произнесла я? И ведь даже голос появился, несмотря на хрипоту.

- Вот видишь, нам нужно вернуть ило в барунэ и тогда всё наладится, – проговорила она.

Судя по тому, что в речи Вадомы появилось много цыганских слов, старушка сильно волновалась. И по её словам выходило, что либо она помешалась, либо я выпустила из гримории что-то, что не стоило выпускать.

- Объясни, – прошептала я, чувствуя в какой-то степени облегчение от того, что не помню о произошедшем после того, как открыла книгу.

- Рано тебе ещё, папуша. И открывать барунэ было рано, и знать. Не готова ты, горе глаза застит, душа черноту принимает. Вот освободишься от прошлого своего, тогда и готова будешь, а уж захочешь принять, или нет - то только твоё решение будет, – как всегда ушла от ответа Вадома.

- К чему привели твои тайны? Я всё равно открыла гриморию и по незнанию сделала что-то не так. А если бы ты мне всё объяснила, этого не случилось бы, – сказала и отвернулась.

Вина и обида грызли, как голодные псы. Да, я совершила ошибку, но ведь цыганка могла это предотвратить, хотя бы немного приоткрыв завесу тайны своего прежнего ремесла. Теперь она называла себя састыпнарья, что означало целительница. А раньше эта маленькая, иссушенная годами, старушка была одной из сильнейших шувани Веринайских степей. Но, несмотря на огромный запас знаний, Вадома не учила меня управлять своими силами, наоборот, сдерживала и всячески отговаривала от познания своих возможностей. И вот итог, я пострадала, и страшно подумать, что пострадал ещё кто-то. Или может пострадать, если не удастся исправить то, что произошло.

Вадома только поцокала языком в своей привычной манере, когда была чем-то недовольна, и вышла, так и оставив меня связанной. Запах тлеющих трав одурманивал и я то приходила в себя, то впадала в полусонное состояние. Когда пришла в себя в очередной раз, за окнами вагончика было темно и тихо, внутри же горели свечи и всё так же тлели травы в чаше. А посреди вагончика сидели Вадома и Зария, склонившись над раскрытой гриморией и о чём-то споря в полголоса.

- Она не выдержит, мала ещё для такого, – шептала Зария, нещадно тыча пальцем в старую книгу.

- Сама мала, да душа старушечья, – возразила Вадома. - Чувствую, выдержит. Сейчас не то в себе держит, а горе да обида сил дадут вернуться. Местью девочка на земле держится, ради мести по ней ходит и не уйдёт, пока не отомстит… или не простит. Так то.

- Что вы собираетесь со мной делать? – спросила тоже шёпотом, будто боясь испугать и растревожить притаившуюся по углам тьму.

- Очнулась, пора, если ты не передумала, – проговорила Зария, пристально глядя на Вадому.

- Не передумала, я её поведу, а ты будь рядом, если что не так пойдёт, кидай барунэ в огонь. Уж лучше так, чем ещё кто вырвется.

- А вы меня не забыли посвятить в свои планы? И спросить, согласна ли я? – спросила, дёргая верёвки на руках.

- А нет у тебя выбора, чяёри, пока нет, – грустно улыбнулась Зария, и вышла из вагончика.

Вот теперь мне стало действительно страшно. Зария в принципе не умела грустить, она либо злилась, забрасывая Ронияка всем, что под руку попадётся, либо смеялась до упаду и всех задирала своим острым языком. Но грусти на её лице, наверное, даже муж никогда не видел!

- Послушай, папуша. Ты открыла не книгу, а барунэ - темницу, в которой уже больше пяти веков томятся грязные, жестокие духи, ило. Те, кто продал свои души бэнгу за силу и власть, но не смогли их удержать из-за жадности и гордыни. В тебе есть сила, но ило сильнее и хитрее, они увидели твои слабости и проникли в наш мир через них. Они сейчас притаились в тебе, и если их не вернуть в барунэ, то они выйдут наружу, захватят твои тело и разум. И польются реки крови, а кровь та будет на твоих белых ручках. Сейчас мы с тобой вернём вэрго в барунэ, закроем злых духов в темнице. Я поведу тебя, но победить зло в себе ты должна будешь сама, это твоя борьба.

Я слушала старую цыганку и холодела от ужаса, от осознания того, что могло произойти, если бы Вадома не отобрала у меня гриморию. Я чуть не выпустила зло в мир, чуть не вернула тёмные времена жертвоприношений и каннибализма. Ну почему Вадома не сказала мне, что её гримория не что иное, как одна из тринадцати дверей в мэрибэн - мир мёртвых порождений тьмы. Умирают только тела, а питаемые ненавистью и жестокостью души слишком сильны, чтобы уйти, они остаются среди нас и после смерти. Вот и были созданы тринадцать книг-ловушек, которые отправляют духов туда, где им и место. Сама циганка мне об этом и рассказывала, но про гриморию свою упомянуть забыла.

И сейчас Вадома поведёт меня в Мэрибэн, в мир мёртвых духов. А оттуда не возвращаются. По крайней мере не в своё тело! Да и попасть туда можно только умерев! А я не собираюсь умирать. Только не сейчас, в двух днях пути от Верна, от убийц моих родителей!

- Ты боишься, Амируна, – покачала головой старушка.

А по имени Вадома меня называла всего три раза за все эти годы: когда я вспомнила своё имя, когда выбрала номер, которому буду обучаться, и когда впервые встала на канат над огнём и клинками. Сейчас назвала в четвёртый раз.

- Забудь про страх, в нём твоя слабость, а тебе нужно быть сильной. Впустить тьму легко, изгнать сложнее, – говорила цыганка, присаживаясь рядом со мной и кладя гриморию мне на живот. – Мы вместе сильнее, мы справимся. И ты опять пойдёшь танцевать на своём канате, а я буду гадать доверчивым кумушкам, обещая богатого мужа и красивого любовника, – приговаривала она, отвязывая мою правую руку.