Барышня и хулиган - Колина Елена. Страница 47

15 октября 91.го г.

Маринка, привет!

…теперь путч кажется просто фарсом, а тогда было очень страшно. Олег с Игорьком ушли на Исаакиевскую такие довольные, как будто им по восемь лет и им разрешилидо ужина поиграть в войнушку. Только они вышли, по радио передали:

«Просим всех мужчин выйти на площадь, к городу подходят танки!В Москве уже есть первые жертвы». Представляешь? Я сижу, плачу и думаю, что никогда их больше не увижу…

19 сентября 93.го г.

…В этом году не вышло, мы ездили в Мексику, обязательно приеду в следующем! Это уже точно!..

23 ноября 93.го г.

Маринка, дорогая!

…Фирма сохранилась, и даже вполне успешно. Олег с Игорьком не поссорились и не надоели друг другу в качестве компаньонов. Как ни странно, они очень нежно дружат. Игорек занимается теперь еще и своим отдельным бизнесом. Мне неинтересно, чем именно, я понимаю только, что там очень большие деньги. Олег говорит, что сейчас наступило его время. Судя по тому, что я слышу, наш Игорек и правда миллионер. Это смешно и показательно, если вспомнить, каким он был всегда жалким облезлым котом! Помнишь, как мы к нему относились? Брезгливо и пренебрежительно, правда?А теперь он живет с нами одной семьей..

.

— Приветствую моего Мумзеля в аэропорту города-героя Берлина! — Женька, такой же щуплый и сутуловатый, как несколько лет назад, попытался приподнять Дашу. Он был подстрижен так, как много лет стриг его один и тот же мастер в салоне на Литейном, длинная прядь на лбу, короткие виски и высокий затылок, только светлый мальчишеский хохолок приобрел теперь оттенок западной небрежности.

— Ты совсем не изменился, Женька…

— А ты что, ожидала увидеть толстого негра преклонных годов?

Пытаясь скрыть смущение, Даша весело ответила ему в тон:

— Я путешествую по миру с котлетами твоей мамы. Она показала ему аккуратно упакованный Евгенией Леонидовной пакет. В пакете действительно были домашние котлеты, пирожки с капустой и творог с Кузнечного рынка.

— Прямо здесь будешь есть? Давай вот тут, у багажного отделения примостимся, и я тебя покормлю. Открывай рот! — сказала она, вытаскивая из пакета котлету и ощущая, как по лицу расплывается давно уже не использовавшаяся идиотическая улыбка. Обнявшись, они пошли к выходу.

Германия не казалась достаточно далекой для переписки страной, и они почти не писали друг другу, но, соблюдая очередность, перезванивались каждую неделю. Раз в неделю Даша, раз в неделю Женька.

— Ты, Мумзель, не чинись звонками, звони мне вне очереди, а лучше приезжай навестить своего Мумзеля в Европе, — убеждал ее Женька.

За несколько лет Даша научилась жить без него, как человек без некоторой части тела, отсутствие которой позволяет ему нормально функционировать, но делает ущербным восприятие мира. В Дашином мире остался правильный взрослый смех обычным, всем понятным взрослым шуткам. Многолетняя привычка делить с ним пополам окружающую жизнь превратилась теперь в почти непрерывный внутренний диалог. «Это надо рассказать Женьке, и это тоже, и еще вот это! — думала Даша и спохватывалась: — Ах да, это невозможно! Тогда слушай!..» — обращалась она к нему. Пошлая фраза «он жил в ее душе», оказывается, скрывала в себе сокровенный смысл. Именно там, в ее душе, вольготно, как на собственном диване, и расположился Женька со своей вечной полуулыбкой.

— Слушай, Мумзель, а давай я тебя сдам! — предложил он.

— В камеру хранения или сразу в зоопарк? — рассеянно поинтересовалась Даша, привыкая к радости видеть Женьку. Она держала его за рукав и время от времени пощипывала, чтобы убедиться, что он рядом.

Общежитием для эмигрантов из бывшего Союза служил бывший детский лагерь на окраине Берлина. Люди жили в лагере от года до трех. Присматривались к стране, поучивали немецкий, получая вспомоществование от немецкого государства и спокойно ожидая своей очереди на квартиру.

Расположившись на Женькиной койке, Даша мгновенно прониклась беспечностью невзрослой лагерной жизни. Атмосфера в лагере напоминала поезд, который везет детей в крымский пионерский лагерь. Днем все бродят по вагону из купе в купе, а вечером, забравшись на свои полки, мечтают, что скоро увидят море.

Утром они с Женькой, как и все остальные, ходили в гости к соседям, последовательно перемещаясь из комнаты в комнату. В одной из комнат пели песни под гитару, в другой с утра до вечера выпивали, в третьей не умолкая рассказывали анекдоты. Еще была комната, в которую они заходили послушать политические новости.

Ближе к вечеру Даша начинала ныть, что, кроме Женькиных соседей, ей хотелось бы увидеть Берлин, и они уезжали гулять, напоминая друг другу, что проход на огражденную забором территорию лагеря закрывается в одиннадцать вечера.

Нарушения режима лагерным начальством не поощрялись, и, постояв ночью у закрытых ворот, они отправлялись к самой низкой части забора. Чувствуя себя припозднившимися пионерами, сначала перекидывали через забор Дашину сумку и Женькин рюкзак, потом перепрыгивал Женька и ловил Дашу. Подобрав с земли свое имущество, озираясь и задыхаясь от сдавленного хохота, они неслись к своей комнате.

— Мумзель, ложись! Лагерный сторож! — как-то крикнул Женька и упал на траву.

Лечь Даша не решилась, но на всякий случай присела на корточки и, пригнувшись, спрятала голову в коленях.

— Посмотри на себя! — нравоучительно произнес Женька, насладившись ее видом. — Тебе тридцать лет! Ты мать взрослой дочери, а валишься на землю по команде, как будто всю жизнь воровала яблоки по чужим садам!

Дашин обратный билет они меняли три раза. Вместо недели она прожила в лагере три недели и два дня. Им повезло, Женькин сосед уехал на неделю в Москву, а по приезде перебрался на освободившуюся койку в соседней комнате.

— Мумзель, они все думают, что ты моя девушка! Невозможно объяснить людям, что мы с тобой проболтали почти месяц каждый на своей койке, как детишки во время тихого часа. Меня посчитают импотентом, а тебя идиоткой! Кем ты, собственно говоря, и являешься!

Женька, обвивавшийся вокруг новых людей с непосредственностью вьюнка, обзавелся уже приятелями-немцами.

— Das ist mein besten Freund! — представлял он им Дашу. Приятели-немцы были в восторге от его интеллигентности, чувства юмора и правильного немецкого языка.

— Имей в виду, Мумз, они не знают, что я получаю пособие! Это неприлично, и они не стали бы со мной общаться, — предупредил он Дашу.

— Ты получаешь немецкие денежки уже довольно давно… а что ты все-таки собираешься делать дальше?

— Посмотрим.

— Помнишь, ты в юности хотел стать помещиком? Может быть, ты достиг своего идеала и стал немецким помещиком на пособии? — ехидно спросила Даша. — Работать будем или нет?!

— Пока меня устраивает моя жизнь.

Прощаясь с Женькой в аэропорту, она неожиданно зло сказала:

— Нечестно, ты без меня живешь, тусуешься и не скучаешь ни капельки, а я скучаю по тебе всегда! Сама себе шучу и сама смеюсь!

— Мумзель, не злобничай, — серьезно ответил ей Женька. — Я точно знаю, что наши с тобой отношения — это самое лучшее, что у нас было. — И тут же, ехидно улыбнувшись, добавил: — Я имею в виду, это лучшее, что у тебя было, Мумз! У меня-то еще все впереди!

Даша. 1994 год

Первого апреля робко пробившееся сквозь тучи солнце неожиданно сменил такой сильный снегопад, что, выйдя на улицу, Даша обнаружила сугроб вместо своей машины. В машине не было щетки, и, оглянувшись вокруг в поисках подходящего предмета, Даша вздохнула и принялась сметать снег собственной сумкой. Сильно перегнувшись через капот, она потеряла равновесие, и зажатые под мышкой красочные учебники упали в противное жидкое месиво под ногами.

На Невском, по колеса в воде, плавали машины. У Елисеевского «мерседес» разметал в разные стороны «восьмерку» и «Запорожец», и, оробев от этого зрелища, Даша поползла по Невскому еще медленнее.