Маршал Тухачевский - Коллектив авторов. Страница 23

Тухачевский не признавал праздного досуга. Ни на службе, ни дома.

Дома он обычно либо читал, либо играл на скрипке, либо писал маслом. У него всегда гостил кто-нибудь из фронтовых друзей и соратников. И эти гости чаще всего становились слушателями концертов, которые давал Михаил Николаевич со своими московскими приятелями-музыкантами. В присутствии же мало знакомых людей он предпочитал сам оставаться слушателем, потому что не высоко оценивал собственные музыкальные способности.

По какой-то не очень близкой аналогии, мне вспомнился сейчас один эпизод, относящийся к описываемому периоду. Нынешний кинотеатр повторного фильма в 20-е годы назывался «Унион». Как-то раз мы с Михаилом Николаевичем зашли туда. В фойе играл струнный оркестр. Мы были поражены, узнав в дирижере учителя музыки, некогда преподававшего в 1-м Московском кадетском корпусе. Маленького роста, щуплый, с черной бородкой и обвисшими усами, он темпераментно размахивал палочкой. Вспомнили фамилию дирижера – Ерденко. Он приходился двоюродным братом известному скрипачу Михаилу Ерденко. В свое время наш Ерденко аккомпанировал на уроках танцев, которые вел у кадетов балетмейстер Большого театра Литовкин.

Дождавшись перерыва, мы подошли к старому маэстро, напомнили о корпусе, назвали свои фамилии.

Ерденко был растроган. Мы уже не пошли смотреть картину, а остались с ним в фойе, вспоминая давние времена. Выяснилось, что живется музыканту несладко, что у него небольшая сырая комната в подвальном этаже на Никитском (ныне Суворовском) бульваре.

Михаил Николаевич сразу же захотел чем-нибудь помочь Ерденко. Но как это сделать поделикатнее, не ущемляя самолюбия музыканта? Была придумана вполне правдоподобная версия: будто бы во мне вдруг проснулась страсть к музыке (я когда-то числился второй скрипкой в корпусном симфоническом оркестре) и вот теперь, дескать, решил брать у старого учителя уроки. Договорились, что два раза в неделю буду ходить к нему.

С музыкальными занятиями у меня, конечно, ничего не вышло. Но Ерденко получил аванс примерно за полгода вперед.

В Тухачевском жила постоянная щедрая потребность помогать людям, особенно людям искусства, науки. В этом сказывалась не только его природная доброта, но и неизменное убеждение в том, что для строительства нового общества нужны музыканты, художники, писатели, ученые. Его никогда не оставляла мысль о повышении общей культуры народа и армии. Сам он являл собой пример неустанного самоусовершенствования.

Запомнился один из вечеров, проведенных у Тухачевских. За чаем сидели Феликс Кон, Печерский, Емельян Ярославский и еще несколько человек. Разговор зашел о теории относительности Альберта Эйнштейна. Михаил Николаевич, Феликс Кон и Ярославский не уступали друг другу в эрудиции. Я, рискнув включиться в их беседу, задал вопрос: что может быть общего у теории относительности и военного дела?

Михаил Николаевич принялся увлеченно объяснять, что в теории относительности Эйнштейн большое внимание уделяет пространству и времени, которые, как известно, и в военном деле играют не последнюю роль. Все более воодушевляясь, он развивал мысль о необходимости самых широких знаний для командиров Красной Армии. Не только генштабисты, но и строевые офицеры должны овладевать высшей математикой, механикой, физикой.

Двадцативосьмилетний начальник академии рисовал далекую для того времени перспективу. Многое, очень многое из того, что он говорил в тот вечер, давно уже стало реальностью. И этот великолепный дар предвидения, эта целенаправленность в мыслях и действиях лучше всего свидетельствовали о том, что М. Н. Тухачевский в академии, как и прежде на фронте, оказался на месте.

Пребывание Михаила Николаевича на посту начальника академии было сравнительно непродолжительным. Однако и за это время сделать он успел многое.

ЕГО УКРАШАЛА СКРОМНОСТЬ

А. М. УРАЛЬЦЕВ

Когда я всматриваюсь в далекие годы прошлого, воскрешаю в памяти незабываемые события гражданской войны и первых лет Советской власти, вспоминается прежде всего молодежь того времени. Молодежь рабочая. Молодежь солдатская и матросская. Молодая интеллигенция.

Молодежь была ударной силой революции. Из ее рядов наша партия черпала кадры самоотверженных бойцов для фронта и талантливых организаторов для тыла.

У нас, на родине В. И. Ленина, в бывшем Симбирске, первым председателем губисполкома был тридцатилетний рабочий-металлист М. А. Гимов, а во главе губкома РКП(б) стоял слесарь-инструментальщик и профессиональный революционер двадцатичетырехлетний И. М. Варейкис. В тот же период городскую партийную организацию возглавлял двадцатилетний техник Григорий Каучуковский, а его ровесник студент Александр Швер редактировал первую советскую газету.

Летом 1918 года Симбирскую губернию охватило пламя гражданской войны. На ее территории началось формирование 1-й Революционной армии, и командование этой армией было доверено бывшему поручику двадцатипятилетнему М. Н. Тухачевскому.

О моих встречах с Михаилом Николаевичем Тухачевским и впечатлениях от них мне и хочется рассказать здесь.

Впервые я увидел М. Н. Тухачевского в начале сентября 1918 года в поселке Чуфарово, Московско-Казанской железной дороги. Там располагался тогда штаб 1-й Симбирской Железной дивизии. Пути были забиты эшелонами. Готовилось наступление на Симбирск.

Я занимал в то время очень скромную, но хлопотную должность: красноармеец-письмоводитель, а попросту – писарь. Работы было невпроворот: дивизия принимала пополнение. Прибывали команды мобилизованных, шли добровольцы.

С какими-то бумагами я направился к начальнику штаба Вилумсону. Он отмахнулся:

– Потом. Сейчас иду вместе с начдивом встречать командующего армией.

Каждому из нас тоже, конечно, хотелось посмотреть, каков он, наш командующий. Но работа не пускала. Только примерно через полчаса после ухода Вилумсона мне и моему товарищу Володе Трубачеву разрешили отлучиться из штабного помещения.

Мы были еще очень молоды, но то ли из книжек, то ли понаслышке от бывалых солдат знали, что командующего армией полагается встречать торжественно, вероятно с оркестром и почетным караулом. Однако нам пришлось разочароваться. На этот раз ничего подобного не было и в помине.

Командарм запросто шагал через площадь в группе наших командиров и о чем-то оживленно разговаривал с ними. Когда группа приблизилась к штабу, нам удалось хорошо рассмотреть его. По сравнению с нашим начдивом Г. Д. Гаем, которому шел тогда тридцать первый год, М. Н. Тухачевский выглядел совсем юношей, словно только что покинул гимназическую скамью. Одет он был, как и все тогда, в самую обычную красноармейскую гимнастерку, только хорошо по фигуре пригнанную.

Командующий был немного выше среднего роста, строен, подтянут. От всей его фигуры веяло здоровьем, энергией, уверенностью и спокойствием. На лице светились большие серые глаза. У губ – волевая складка. Держался он просто, без всякой рисовки.

У нас в штабе М. Н. Тухачевский пробыл недолго. Почти сразу же вместе с Гаем уехал в полки. А через несколько дней мы узнали, что командарм лично наблюдал за ходом наступления нашей дивизии на Симбирск, находясь на одном из ее флангов.

Такова была моя первая встреча с М. Н. Тухачевским – одним из самых выдающихся полководцев Красной Армии периода гражданской войны.

Прошли годы. Отгремели военные громы. Советская республика, залечив раны, поднималась из пепла и разрухи. Красная Армия пристально изучала накопленный ею боевой опыт, совершенствовалась технически и организационно. И тут судьба опять столкнула меня с Михаилом Николаевичем.

Весной 1925 года я получил назначение в Смоленск на должность инструктора политуправления Западного военного округа по военной пропаганде. А Михаил Николаевич Тухачевский как раз в то время командовал войсками этого округа.

Дело, возложенное на меня, было совершенно новым. Никто не мог точно очертить круга моих обязанностей и сказать вполне определенно, чем я должен заниматься: то ли наблюдать за деятельностью Осоавиахима, то ли добиваться военизации учебного процесса в школах, то ли налаживать военную пропаганду на приписных участках территориальных частей. Пришлось употребить некоторое время, прежде чем все это прояснилось и у меня установились более или менее прочные связи с учреждениями и организациями, которые в какой-то мере уже занимались военной пропагандой.