Маршал Тухачевский - Коллектив авторов. Страница 33

Я впервые увидел тогда командарма, победно проведшего нас от Волги до Иртыша. Это был красивый молодой человек в ладном барнаульском полушубке, валенках и белой сибирской заячьей шапке с длиннющими ушами, которыми при нужде можно было закрыть и шею.

Направившиеся поить коней ездовые нашей батареи останавливались рядом со мной и тоже во все глаза глядели на М. Н. Тухачевского. Общее впечатление о командире выразил «батя», как почтительно величали у нас самого старшего из красноармейцев коммуниста Куликовского.

Куликовский был человеком примечательным. Еще в 1905 году он участвовал в баррикадных боях рабочих польского города Лодзи. Потом ему пришлось эмигрировать за границу. Побывал в Австралии и США, участвовал и там в рабочем движении, лично знал Юджина Дебса. Батарейцы к нему прислушивались. Его мнение было важно и для меня – комиссара батареи, «Батя» сказал, будто припечатал:

– Орел молодой!

Молодость М. Н. Тухачевского – первое, что бросалось в глаза всем и каждому. На этой почве происходили многие забавные недоразумения. Не обошлось без них и в Омске.

Утром 14 ноября, когда в городе хозяйничали уже наши, распахнулись двери одного из добротных особняков, и в них появился… колчаковский генерал Римский-Корсаков. Почтенный начальник омских артиллерийских складов намеревался идти к себе на службу. Но его моментально окружили красноармейцы и препроводили к только что вступившему в должность коменданта города комиссару артиллерии В. А. Бюлеру.

О поимке такой крупной птицы было, конечно, тотчас доложено М. Н. Тухачевскому, и он приказал доставить генерала в штаб армии. Бюлер сам повез туда пленного, а на обратном пути заехал к нам на батарею и, давясь смехом, рассказал следующее:

– Вошли мы в помещение. Вижу, у самого края стола сидит Тухачевский в валенках и стеганке. Рядом с ним – командиры постарше. Генерал пошарил по застолице глазами и сразу же потянулся к самому великовозрастному. Начался обычный в таких случаях разговор: как зовут-величают, какую должность занимал у Колчака, при каких обстоятельствах попал в плен. Вопросы задавал тот, что постарше, и генерал охотно отвечал ему. Но вот спросил что-то Тухачевский. Пленный колчаковец и ухом не повел. Я ему подсказываю: «Генерал, вас командарм спрашивает». А он опять к тому же пожилому командиру тянется. Я ему снова: «Командарм вас спрашивает» – и указываю на Тухачевского. Генерала чуть родимчик не хватил. Надо было слышать, с каким недоумением он выдавил из себя: «Вы командарм? Да сколько же вам лет?.. Простите, я вас принял за адъютанта»…

К слову замечу, что Римский-Корсаков оказался порядочным человеком: сдал подведомственные ему склады в полном порядке, ввел в курс дела своих преемников и добросовестно выполнил многие другие поручения М. Н. Тухачевского. Затем он был отправлен в Москву, попросился там в Красную Армию и до конца дней своих честно служил Советской власти.

Но тогда, в первый день своего пленения, многое из наших порядков казалось ему странным, противоестественным. Он явно не понимал, что молодая Красная Армия не могла обойтись без молодых командных кадров на самых высоких постах. Ведь даже наиболее прогрессивные из царских генералов и полковников, искренне перешедшие на сторону Октября, такие, например, как М. Д. Бонч-Бруевич, А. А. Самойло, И. И. Вацетис, допускали подчас серьезные ошибки, так как находились в плену привычных тактических схем и не могли сразу освоиться с новым для них характером революционной гражданской войны. Великая Октябрьская социалистическая революция, создав новый государственный и общественный строй, создавала и новое революционное военное искусство, выковывала новых военачальников ленинской школы.

Именно таким и был Михаил Николаевич Тухачевский. Его твердое и умное руководство мы почувствовали с первых же дней вступления в командование нашей 5-й армией. Я был тогда еще командиром отделения разведчиков-наблюдателей. Часто случалось наведываться в штабы полков и бригады. Там от писарей и связистов по-приятельски узнавал о многих фронтовых новостях. Это были всезнающие люди. Нового командующего они характеризовали так: смел, пригож собой, на Восточном фронте не новичок, в прошлом командовал 1-й армией, освобождавшей Самару и родину Ленина – Симбирск. Для нас, «старых восточников», воевавших от самой Казани, такая аттестация кое-что значила.

Полководческий талант М. Н. Тухачевского в полном блеске раскрылся уже в Златоустовской операции, осуществленной в первой половине июля 1919 года. В основе ее лежала идея нанесения белым удара с неожиданного для них направления. Главные силы армии сосредоточивались на ее левом крыле – у Бирского тракта и в долине реки Юрюзань. А тем временем кавбригада И. Д. Каширина и одна из стрелковых бригад 26-й дивизии, развернувшись на широком фронте, повели наступление вдоль железной дороги на Уфу. Противник решил, что главный удар наносится именно здесь, и жестоко поплатился за это. 13 июля мы взяли Златоуст, а 24 были уже в Челябинске. Хотя некоторые колчаковские генералы (в частности, Болдырев) и называли эту операцию «незамысловатой», «шитой белыми нитками», однако же разобраться в цвете «ниток» они сумели лишь после того, как потерпели поражение.

Так же интересно была задумана и столь же блестяще осуществлена М. Н. Тухачевским Омская операция. Она основывалась главным образом на быстроте действий. Наша 27-я стрелковая дивизия, погрузившись на подводы, за сутки совершила бросок в 105 верст. Мы ворвались в город, обгоняя колчаковские обозы. Генерал Римский-Корсаков, о пленении которого я уже рассказывал, только разводил руками:

– Позвольте, господа, как же так? По всем расчетам, вы должны быть еще в Мариановке…

В ноябре Михаил Николаевич уехал от нас на юг добивать Деникина. Не надолго осталась в Сибири и наша дивизия. В конце июня 1920 года ее перебросили на Западный фронт, и здесь мы снова попали под командование М. Н. Тухачевского.

Не поручусь за достоверность, но среди красноармейцев широко распространился слух, будто 27-ю Омскую дивизию по старой памяти вызвал сюда сам Михаил Николаевич. Так это было в действительности или совсем иначе, но подобные разговоры, несомненно, свидетельствовали о глубоких симпатиях личного состава к командующему фронтом. А с другой стороны, тут давала себя знать и гордость за свою дивизию, сознание того, что мы пришли на запад как надежная воинская сила.

Перефразируя старую русскую пословицу насчет попа и прихода, можно сказать: каков полководец, таковы у него и войска. На Западном фронте смелый и решительный характер М. Н. Тухачевского еще раз проявился в небывало высоких темпах развернувшегося наступления. Не зря Пилсудский писал впоследствии, что летом 1920 года под ударом красных войск «терялись генералы, мякли сердца солдат». Пилсудский не постеснялся признаться, что в ту пору его начальник штаба начинал свой ежедневный доклад стереотипной фразой: «Ну и марш! Ну и марш!»

По тем временам марш действительно был необыкновенным. 11 июля наша 27-я Омская совместно с 17-й стрелковой дивизией освободила Минск, а ровно через месяц, 11 августа, мы вели уже бой под Варшавой.

В этом порыве сказывался и талант командующего, и высокие боевые качества войск. Одно дополнялось другим.

Тем не менее наш поход на Варшаву закончился неудачей. В. И. Ленин объяснял это прежде всего тем, что в решающий момент у нас не хватило сил. Лишь заведомые недоброжелатели М. Н. Тухачевского пытались свалить всю вину на него. Но партия и Советское правительство не отказали ему в своем доверии. Он был оставлен на посту командзапа, затем стал командующим войсками Западного военного округа.

К этому периоду и относится мое личное знакомство с Михаилом Николаевичем. Получив назначение на должность секретаря окружной газеты «Красноармейская правда», я имел возможность довольно часто встречаться с ним по разнообразным редакционным делам, а также на собраниях Военно-научного общества.

Время было очень интересное. Кипели горячие споры о советской военной доктрине. Одни пытались «увязать» ее с французской теорией позиционной войны, другие отдавали предпочтение германским идеям «блицкрига». Михаил Николаевич не преклонялся перед иностранными авторитетами. У него была своя живая, ищущая мысль. Выступая перед военной аудиторией и устно, и печатно, он умел придать рассуждениям о военной доктрине какой-то совершенно оригинальный поворот, вызывавший у слушателей и читателей желание подумать, поспорить.