В пламени холодной войны. Судьба агента - Коллектив авторов. Страница 24

Вот в такой примерно краткой форме можно изложить содержание около десяти письменных донесений Веннерстрема. Насколько они соответствовали докладам других источников, об этом он мог только догадываться.

Американцы в те дни хорошо осознавали свое военное превосходство. Звучали агрессивные высказывания «ястребов» среди военных и дипломатов – все это производило на меня грустное впечатление. Так обстояли дела не только в Москве, но и в Стокгольме, Хельсинки, Париже, Висбадене, который я однажды посетил, и на Ривьере, где я проводил отпуск.

– Нам следует нанести удар первыми, чтобы не было слишком поздно! Превентивная война всегда предпочтительней…

Было невесело, а иногда даже и страшно, когда я слышал высказывания такого рода от лиц, занимающих высокие и ответственные посты. Мне виделось, как «ястребы» завоевывают положение, как их настроения претворяются в действия: преувеличенная травля коммунистов и других инакомыслящих, преувеличенное восхваление «свободного мира» во главе с борцом за демократию – США.

Несмотря на то, что я ценил американских коллег в личном плане, моя оценка действий их государства стала падать. Трудно, пожалуй, даже невозможно было смотреть на Советский Союз как на пугало, хотя мои представления шведского офицера в течение десятилетий исходили из похожих позиций, и я помнил все военные игры и учения. Пусть даже кто-то и упрекнул бы, что я «переориентировался» в результате постоянного общения с Петром Павловичем. Пусть даже так, этот упрек еще можно было принять, но признать, что угроза исходила от Советского Союза, я никак не мог – это было бы ложью.

Незадолго до описываемых событий в американском посольстве в Москве появился новый военно-воздушный атташе – полковник Фрэнк Б. Джеймс. Весьма дипломатичный и корректный, он в паре со своей элегантной женой очень оживил общественную жизнь дипкорпуса. И если и выглядел молчаливым, «трудным» с моей точки зрения, то это, скорее всего, объяснялось его благоразумием и рассудительностью, что особенно подчеркивали некоторые его комментарии, один из которых мне запомнился:

– Слишком много болтают и пишут о третьей мировой войне. И делают это безрассудным и рискованным способом. Нет ни одного ответственного политика, который хотел бы войны. Она может возникнуть только из-за предвзятых, досадно неправильных оценок намерений противника. Такой предвзятости и должны препятствовать разведывательные службы обеих сторон.

Я запомнил эти слова потому, что спустя некоторое время услышал почти то же самое от Петра Павловича. Мы тогда уже перешли к новому этапу наших отношений, который правильнее всего было бы назвать периодом «рассуждений». Он начался, когда Петр Павлович прямо подтвердил, что американские оценки оказались объективными.

– Нам предстоит длительная «холодная война», – резюмировал он и назвал десятилетний срок вполне реальной цифрой.

– Мир во всем мире, – он впервые употребил этот пропагандистский термин, – обречен находиться в опасности. И не будет гарантированным, пока не возникнет баланс сил между США и Советским Союзом.

Я подумал о тех миллиардах, которых будет стоить новая гонка ракетного и атомного вооружения. А также о том, что после достижения этого пресловутого баланса новое оружие никогда не будет использовано. Какая невероятная бессмысленность!

А Петр Павлович продолжал свои рассуждения: – Бомбардировщики США находятся в такой высокой степени готовности, что мы постоянно живем под угрозой «нажатия кнопки». Любая ошибка в политической оценке с нашей стороны может немедленно привести к катастрофе. Жутко даже думать, что в такой ситуации недостаточно эффективная разведка может стать причиной конфликта. Понимая это, я должен организовывать и продумывать каждый шаг. Необходимо иметь здравомыслящих людей на всех уровнях любого стратегически и политически важного места.

На посту военного атташе в Москве полагалось находиться не больше трех лет. Конечно, не стоило и надеяться, что это правило изменят ради меня. Трехлетняя командировка приближалась к концу, и это беспокоило Петра: он не хотел расставаться, всячески доказывая, что будет нуждаться во мне и после ее окончания. Аргументировал он это тем, что разведка и шпионаж приобрели главенствующую роль в «холодной войне» и являются важнейшим фактором сохранения мира.

Конечно, он был прав. Я думал точно так же. Но беспокоился он напрасно. У меня не возникало мысли выйти из игры: я был слишком захвачен большим международным спектаклем и своим местом за его кулисами, чтобы уступить это место кому-либо другому. Хотя из осторожности и не говорил ничего подобного. Кроме того, я впервые увидел что-то похожее на моральное оправдание моей скрытой от окружения роли.

Находились «проницательные» люди, которые после судебного процесса 1963–1964 годов характеризовали мою метаморфозу термином «промывка мозгов», который можно толковать по-разному. Однако любое толкование выглядит поверхностно по сравнению с точным анализом Петра Павловича, видевшего и знавшего мою роль изнутри. «Проницательные» же люди со своим, вероятно, проамериканским напором именно в «промывке мозгов» усматривали единственно возможное объяснение, почему человек моего происхождения и жизненного пути решил занять в «холодной войне» позицию против США.

Наверно, в то время мой выбор выглядел странным. Но я всегда был против того, чтобы находить непонятному слишком простые и хлесткие объяснения… Сам я не могу оценивать все так однозначно. Полагал и полагаю, что принадлежу к тем немногим, кто действительно мог видеть обе стороны медали. Короче говоря, мне было ясно, как думали и действовали антиподы. И сравнение тут было далеко не в пользу США.

Мою работу в Москве Стокгольм находил удовлетворительной. 1 июня 1951 года мне было присвоено звание полковника. Неожиданно, но приятно: значит, я восстановил кое-что из утраченного престижа. Вырисовывалась довольно ясная перспектива: идти по линии службы в атташате.

Но присвоение звания, к сожалению, устанавливало и четкий предел в дальнейшем продвижении: пенсионный возраст начинался с пятидесяти пяти лет. Этот факт не мог не повлиять на мои действия за «железным занавесом». Оставалось еще лет десять, но мысли уже занимал неизбежный вопрос: что делать после? Иногда, когда Петр утомлял меня своими рассуждениями, я снова возвращался к этому. Неудивительно, что в конце концов мне в голову пришла идея, которая теперь выглядит поистине ужасной.

«Почему не воспользоваться ситуацией? – думал я. – Избежать всей этой путаницы с фирмами и предпринимателями при получении будущей работы и решить проблему занятости уже теперь. Разве это не реально?» Мое положение было достаточно прочным, чтобы получить примерно то, чего я хотел. Особенно после присвоения звания полковника, которое Петр Павлович, имея в виду возможности контактов, воспринял как большой шаг вперед.

Я знал, что в советской разведке существовала особая форма службы по контракту. Сергей как-то говорил, что он на особой службе, которая дает право на пенсию.

Мне тоже захотелось заключить такой контракт – с условием в отношении пенсии. Моя фантазия разыгралась. В будущем можно было бы осесть в каком-нибудь удобном месте в Европе. Вспоминать всю свою напряженную жизнь, состоявшую из ярких, а порой и весьма рискованных событий – в конце концов, разве я не заслужил спокойную, обеспеченную старость?

Сейчас я пишу эти строки с острым чувством нереальности. Кажется, что не о себе, а совсем о другом человеке. Как я мог оказаться до такой степени захваченным шпионской горячкой? Пусть даже перипетии «холодной войны» и внушали мне чувство морального оправдания! В последние годы я много раз спрашивал себя, был ли тогда действительно в полном умственном здравии? Не это ли «проницательные» люди называли «промывкой мозгов»? Обладал ли Петр Павлович разновидностью какого-то гипнотического влияния на меня? Вообще, что со мной происходило?

Нет никакого смысла рассуждать о том, чего уже не изменишь… Я подписал контракт, который и определял мои действия вплоть до горького конца.