Луи Армстронг Американский Гений - Коллиер Джеймс Линкольн. Страница 71

Особенно горячо любили его негры. Не надо забывать, что в те годы в Соединенных Штатах процветала расовая дискриминация. Например, в командах высшей лиги не было ни одного негритянского спортсмена. Для них существовала своя особая лига. Почти никому из негров не удавалось пройти на выборную должность. Лишь немногие негритянские артисты добивались широкой известности. Очень редко можно было встретить негра, занимающего высокое положение в администрации, бизнесе или промышленности. Негров считали людьми второго сорта, не способными к тонкому пониманию и выражению чувств. Подобные взгляды были распространены даже среди тех белых, которые относились к неграм с симпатией. Поразительно, что и сами негры, по крайней мере большинство из них, отрицая на словах превосходство белых, в глубине души ощущали себя неполноценными людьми. Впрочем, даже в тех сферах деятельности, где неграм удавалось добиться успеха, например в индустрии развлечений, им было трудно доказать, что они в чем-то могут встать выше белых.

Луи Армстронг не просто превзошел многих своих белых коллег, но и стал лучшим среди них. Сами белые говорили, что равного ему трубача и джазмена нет не только в Соединенных Штатах, но, возможно, и во всем мире. Для миллионов американских негров огромное значение имел тот факт, что из их среды вышел человек, сумевший добиться превосходства над белыми.

Таким образом, в 1929 году в глазах негритянского населения Армстронг стал настоящим героем, источником вдохновения, предметом гордости. Но и среди белых число его почитателей непрерывно увеличивалось, хотя их все еще было не так уж много. Рост популярности среди белой публики имел огромное значение для карьеры Луи. Концерты с участием Армстронга привлекали теперь большое число зрителей. Он делал хорошие сборы, и заправилы шоу-бизнеса видели, что на нем можно неплохо заработать.

В творческом отношении Армстронг в 1929 году находился как бы на распутье. С одной стороны, он имел огромную, потенциально неограниченную аудиторию, которой нравилось его пение, его актерское дарование, даже его кривляние. С другой — перед ним открылась дорога в более узкий мир настоящего, серьезного джаза, уже завоевавшего уважение многих интеллектуалов, музыкантов, достаточно широкой публики.

В течение последних четырех лет пребывания Армстронга в Чикаго его творчество развивалось одновременно в двух направлениях. Плодотворно сотрудничая с фирмами звукозаписи, он сделал несколько серий пластинок, в значительной мере определивших дальнейшее становление джазовой музыки. Поскольку в этих записях он выступал не только как виртуозный инструменталист, но и как певец и «развлекатель», их приобретали и тонкие ценители джаза, и менее искушенные любители легкой музыки. В то же время, выступая в клубах, Армстронг не только пел и фиглярничал на потеху публике, но и исполнял на трубе настоящую джазовую музыку, обогащая ее новыми открытиями, чтобы потом запечатлеть их на пластинках. Короче, Армстронгу удавалось одновременно привлечь массовую аудиторию и удовлетворить запросы серьезных почитателей джаза.

Чтобы лучше понять, почему же Армстронг избрал именно такой путь, давайте посмотрим, что он представлял из себя в ту пору как личность. В 1929 году Армстронг — уже не мальчик и даже не молодой человек, но вполне зрелый мужчина, в характере которого уживались и сильные, и слабые стороны. Несмотря на то, что он так и не получил настоящего образования, и на то, что временами продолжала проявляться его наивность, Армстронг научился трезво смотреть на жизнь, видеть ее положительные и отрицательные стороны такими, каковы они есть на самом деле. Он почти полностью изжил иллюзии относительно окружающего мира. Армстронг был реалистом, способным пробуждать в людях возвышенные чувства. В то же время Луи не освободился от сентиментальности, из-за которой ему временами изменял музыкальный вкус. Армстронга всегда отличали щедрость и откровенность. Его нельзя было не любить. Но, когда на него слишком уж сильно давили, он становился страшно упрямым и легко выходил из себя.

Больше всего Армстронг не любил, когда ему начинали говорить, как он должен играть или вести себя на эстраде. Всю жизнь Луи позволял другим подбирать музыкантов для ансамблей, с которыми он выступал, составлять репертуар, делать аранжировки. Но на сцене только он один решал, что и как ему надо делать. Он сам определял темп и очередность исполнения пьес. Он играл их так, как считал нужным, гримасничал так, как того хотелось ему самому. Один из помощников Глейзера Дэйв Голд считал Армстронга «страшно упрямым парнем. Симпатичный, очень приятный человек, — продолжал Голд, — временами он становился несговорчивым и даже жестким по отношению к окружавшим его людям, требуя, чтобы каждый делал свое дело как можно лучше». Другой сотрудник Глейзера, Джо Салли, подтверждал, что «никто не смел диктовать Луи, что он должен делать на сцене. Он совершенно этого не выносил и всегда сам решал, каким должно быть его выступление». Армстронг мог, не раздумывая, отмахнуться от предложений самого Джо Глейзера, если они касались манеры исполнения того или иного произведения. В то же время он доверял своему менеджеру решение практически всех остальных вопросов, связанных с его музыкальной карьерой. Так, именно Глейзер часто подсказывал Армстронгу, какой должна быть программа его концерта, и тот охотно пел рекомендованные им песни. Но если кто-то пытался сказать ему, как он их должен петь, то такого человека Луи просто выставлял вон.

Но, несмотря на такую, казалось бы, независимость в творческих делах, людям, окружавшим Армстронга, часто удавалось заставить его поступиться интересами искусства ради коммерческой выгоды. Луи, например, всегда прислушивался к наставлениям Джо Глейзера, который постоянно уговаривал его отбросить щепетильность и развлекать зрителей всеми доступными способами, включая откровенное кривляние. «Я часто советовал Армстронгу, — рассказывал Глейзер, — „Луи, забудь ты этих чертовых критиков и музыкантов. Играй для публики, — говорил я ему. — Пой, играй и улыбайся. Улыбайся, черт возьми, улыбайся. Дай им, что они хотят“» . То же самое происходило и с записями. Владельцы фирм были заинтересованы не в настоящем джазе, а в том, чтобы продать как можно больше пластинок.

«Life», Apr. 15, 1966.

И все-таки только Армстронг окончательно решал, что должно происходить на сцене и как ему играть. И если в последующие годы он все чаще жертвовал своим талантом исполнителя ради того, чтобы с помощью невзыскательных трюков нравиться толпе, то это был путь, избранный им самим. Чтобы понять, почему он его выбрал, надо подробнее рассмотреть еще одну черту характера Армстронга, о которой никогда особенно не говорили, но которая была известна всем работавшим с ним джазменам.

Мы уже отмечали, что Армстронг, несмотря на свою природную застенчивость, очень болезненно реагировал на любой брошенный ему вызов. Однажды большой поклонник его таланта корнетист Рекс Стюарт явился в клуб и предложил устроить соревнование между ним и Армстронгом. Для Луи это не могло звучать как шутка. Сама мысль о том, что его протеже намерен оспаривать его первенство, была ему невыносима. По словам Стюарта, после этого случая Армстронг долго с ним не разговаривал. То же самое подтверждают и другие хорошо знавшие Армстронга музыканты. Например, новоорлеанский контрабасист «Попс» Фостер, в 1930-х годах выступавший вместе с Луи, вспоминал следующее: «Армстронг был страшно ревнив к успехам других исполнителей. Если вы играли плохо, вас выгоняли из оркестра, если слишком хорошо, для вас просто не оказывалось там места. Как только я чересчур увлекался игрой на своем контрабасе и начинал переигрывать других оркестрантов, раздавался окрик Армстронга: „Эй ты, парень! Может, ты нам еще и на трубе сыграешь? Давай, попробуй!“ Луи не стоило так завидовать, он ведь был выдающимся человеком» . Такая ревность, или зависть, была главной чертой характера Армстронга, и проявлялась она так же инстинктивно, как у кошек встает дыбом шерсть.