Кость от костей - Генри Кристина. Страница 44

Он ударил меня, подумала она как в тумане. Раньше ее никогда никто не бил. Ни по какому поводу. Мать считала, что детей нельзя шлепать, а на детской площадке Сэм в драки не вступала.

– Нельзя меня бить, – сказала она. – Мама никогда меня не бьет.

Второй удар настиг ее так же неожиданно, как первый.

– Я велел не вспоминать больше о матери, – процедил Уильям. – Считай, что ее больше нет.

Сэм захотелось кричать, вопить, мол, он не сможет отнять у нее маму, не сможет вести себя так… Но у нее болела голова, щека и рот, и она очень испугалась – испугалась того, что еще он может сделать, если она его ослушается.

Но он же не может сделать так, чтобы я забыла маму и Хезер, подумала девочка. Он не может забраться мне в голову. Я могу вспоминать их сколько душе угодно. И при первой же возможности убегу и вернусь домой. Надо просто притвориться хорошей; надо думать и все замечать.

– Где мы? – спросила она.

Уильям снова улыбнулся. Раньше ей казалось, что у него очень веселая улыбка, но теперь при виде ее Сэм стало тошно.

– Мы едем в одно особенное место, моя милая девочка. Особенное место, где будем только мы с тобой. – Он взглянул на ее босые ноги и нахмурился. – Но нам придется купить тебе обувь. И теплые вещи. Там, куда мы едем, холодно даже летом.

Если они заедут в магазин одежды, она сможет сбежать. Она сможет закричать и будет вопить до тех пор, пока кто-нибудь не придет и не поможет. В больших супермаркетах обычно бывают охранники, а охранники – они же как полицейские. У некоторых даже есть пистолеты.

Она видела охранников с пистолетами в торговом центре, куда мама иногда водила их с Хезер за покупками. Они редко покупали одежду, денег не было, но любили ходить и просто разглядывать вещи, представлять, как будут выглядеть в новых джинсах или блузке. Они ходили в универмаги и брызгались духами; иногда продавщицы предлагали накрасить маму, но та всегда отказывалась. Мама почти не красилась, только пользовалась блеском для губ и тушью для ресниц, и Сэм понимала, что продавщицы только делают вид, что макияж бесплатный, а на самом деле хотят, чтобы мама потом купила косметику.

После того как они попробовали все духи, мама обычно вела их на фудкорт поесть мороженого в рожке из «Макдоналдса». Сэм это нравилось, и она даже не расстраивалась, что у них не было денег на новую одежду и туфли. Она просто была рада побыть с мамой и Хезер, даже если на вещи можно было только смотреть.

Сэм украдкой покосилась на Уильяма. Ходить с ним по магазинам наверняка не то что с мамой. Она помнила, как крепко он держал ее на лестнице. Надо смотреть в оба, и как только представится шанс, бежать что есть мочи, иначе он снова схватит ее, зажмет ей рот, и она уже никогда не вырвется.

Она, должно быть, снова уснула и проснулась, когда грузовик остановился. Уильям открыл пассажирскую дверь и вынес ее на руках.

– Давай, милая. Остановка.

Ей хотелось, чтобы он перестал называть ее «милая». Дома он тоже так говорил, когда мама и Хезер были рядом; называл ее «милой девочкой» или «красавицей», но маму с Хезер он тоже так называл, и тогда это не казалось странным. Сейчас же казалось, и ей почему-то становилось не по себе.

Они остановились у небольшого кирпичного здания рядом с длинной парковкой. На парковке больше никого не было. Сэм замерзла. Ее босые ноги словно превратились в ледышки. Уильям крепко ее держал, когда они вошли внутрь.

– Но это мужской! – воскликнула она, когда он повел ее с собой в туалет. – Мне нельзя в мужской!

– Нам надо держаться вместе, – ответил Уильям, и она решила не возражать, потому что глаза его стали как льдинки и она учуяла угрозу.

Он поставил ее у двери в кабинку. Кафельный пол был холодным и грязным, пахло хлоркой и мочой.

– Иди и сделай свои дела.

Сэм не хотелось ступать по этой плитке и тем более не хотелось заходить в кабинку босиком, но Уильям смотрел на нее такими глазами, что она не осмелилась возразить.

В кабинке на полу были волосы, грязь и песок, и Сэм попыталась не думать о том, на что наступает. Стульчак оказался очень высоким для ее роста; она с трудом взгромоздилась на него, чтобы пописать. Ноги не доставали до пола, и ей удалось выдавить из себя лишь тоненькую струйку. У нее никогда не получалось писать, когда она нервничала: Сэм терпела, а потом расслаблялась, и приходилось бежать в туалет скорее, чтобы не промочить штаны.

Через минуту Уильям сказал: «Поторапливайся» – и снова произнес это тем ледяным тоном, каким велел ей слушаться. Сэм вытерлась и соскочила с унитаза. Как только она вышла из кабинки, Уильям подхватил ее на руки. Он вдруг куда-то заторопился.

– Я не помыла руки, – сказала она.

Ей правда захотелось помыть руки, причем в кои-то веки как следует (мама всегда жаловалась, что она плохо моет руки), потому что в туалете было очень грязно. Она бы даже потерла ладони мочалкой.

Уильям помедлил, а потом сказал:

– Ты права. Руки надо мыть всегда. Чистота сродни праведности.

Какие странные вещи он говорит, подумала Сэм, но ей было все равно; главное, что он разрешил ей помыть руки. Но мужчина не поставил ее на пол возле раковины. Он все время держал ее на руках, пока она намыливала руки и споласкивала их водой. Тут в коридоре раздался шум, голоса, и в туалет вошел молодой мужчина.

Теперь Сэм поняла, почему Уильям так торопился. Он услышал подъехавшую машину и не хотел, чтобы его видели. А ей выпал шанс.

Сэм увидела лицо юноши в зеркале – вообще-то тот был ненамного моложе Уильяма, – и сердце ее заколотилось. Ей нужно было лишь сказать что-нибудь, и незнакомец ей бы помог. Но Уильям словно прочел ее мысли или понял по глазам, что она собиралась сделать; он стиснул ее очень сильно, и она почувствовала предостережение, смыла мыльную пену и вытерла руки шершавым бумажным полотенцем, которое дал ей Уильям. Мужчина тем временем занимался своими делами и, казалось, даже не замечал их с Уильямом.

Она почувствовала, что шанс ускользает. Надо было всего-то открыть рот и сказать «помогите», прежде чем Уильям утащит ее прочь, посадит в машину и увезет навсегда.

Тогда-то Уильям приблизил губы к ее уху и прошептал:

– Скажешь хоть слово любому, кто нам встретится, – и я его убью. У меня за поясом нож; я перережу ему горло, а ты будешь виновата. Ни звука.

Сэм задрожала; юноша казался очень добрым, наверняка у него была семья, а теперь, если она скажет хоть слово, издаст любой звук, Уильям убьет его и весь туалет будет в крови.

Он убьет его, как убил маму.

Как убил маму.

Но мысль, что этот человек перерезал горло ее матери, была настолько кошмарной, что она прогнала ее.

«Нет, мама жива. Она не могла умереть. Она должна быть жива, иначе как она придет за мной? Она никогда бы не оставила меня с Уильямом. Никогда».

Уильям вынес ее из туалета. Рядом стояла девушка примерно того же возраста, что и юноша, которого Сэм видела в зеркале. Она рассеянно просматривала туристические брошюры и карты. Услышав, что дверь открылась, она повернулась, видимо, ожидая увидеть своего спутника. У нее были длинные каштановые волосы, а на голове – малиновая шапочка с помпоном. Увидев Сэм, она помахала.

– Какая у вас красивая дочка, – сказала она Уильяму. – Сколько ей?

Я ему не дочка, хотела крикнуть она. Помогите! Помогите! Он меня украл!

– Пять, – солгал Уильям.

Мне не пять, мне восемь, захотелось крикнуть Сэм. Я просто маленькая! Но девочка знала, что Уильям ее испытывал, он специально проверял, заговорит ли она. Нет, Сэм не заговорит и не позволит, чтобы он убил эту красивую девушку с длинными каштановыми волосами.

– Светлые волосы и карие глаза – это так красиво! Редко встретишь такое сочетание. Наверно, у ее матери карие глаза, – сказала девушка и подошла чуть ближе.